Того, что у десантника посадочные средства в наличии, а значит, и пехота вся на борту, он, недолго думая, приказал стрелкам не видеть. Позже с них особисты тоже взяли подписку.
В итоге Баскин получил от Дяди Гуннара нагоняй за большие потери и орден за находчивость в трудной ситуации.
А Эндрю Вернер старался о «Декарде» не вспоминать. И не вспоминал – до того дня, когда Боровский прямо спросил, что же там случилось.
А ведь, по сути, не случилось ничего. Шрам на руке, обожжённую грудь, Пурпурное Сердце, полгода терапии – всё это Эндрю получил за то, что сумел остаться в живых. Он никому не помог, никого не выручил, ничего не добился. Только спас свою никчёмную шкуру.
Не получилось из него настоящего астронавта.
С такими мыслями он списывался вниз. То же самое думал, валяя дурака на наземных базах. Примерно то же – в тюрьме. И если бы не ощущение, что жизнь проходит зря, он вряд ли ввязался бы в авантюру с работой на контрразведку. И был очень удивлён, когда понял, что именно предательство дало ему новый шанс.
С подачи особистов Эндрю вырвался с Земли в совершенно новый космос, не тот, какой знал раньше.
В космос группы F.
Часть IIIНа земле
Личное конфиденциальное послание от адмирала Успенского свалилось на вице-адмирала Рабиновича как снег на голову. И привело в глубокое расстройство. Во-первых, не удалось выяснить, откуда пришёл сигнал на полицейский информационный бакен. Во-вторых, текст послания оказался до того неожиданным, что Рабинович поначалу даже растерялся. Полицейский адмирал был реалистом и хорошо знал, с кем имеет дело. Официальная версия, будто Рашен слетел с катушек, вызвала у него только презрительную ухмылку. Узнав, что группа F вышла из повиновения, он сразу понял: старина Алекс наконец-то решил заняться политикой. Давно пора. По мнению Рабиновича, демонстрация силы на Марсе означала вовсе не сумасшествие русского, а начало его политической карьеры.
Как полицейский, Рабинович обязан был Рашена арестовать и предать суду. Но как живой пока человек, да ещё и семейный, он этого делать категорически не хотел. Едва с Земли пришла команда схватить мятежного адмирала, Рабинович заволновался и принялся нервно перемещать свои корабли. Разукомплектованная армия не была готова к межпланетной войне и едва годилась прикрывать Землю. Единственной силой, что могла бы в принципе ощутимо потрепать группу F, оставалась эскадра Рабиновича.
Больше всего Рабиновича мучило недоверие к информации с Земли. Гражданские власти намекнули, что Рашен сам явится к полиции в руки и первым стрелять не станет. В ответ на вопрос, а чем ещё Рашену заняться в районе Пояса, если не бить полицейских, толковых разъяснений не последовало.
Поэтому вице-адмирал не спал ночами, извёлся сам и задёргал свой штаб. То ему казалось, что группу F следует накрыть упреждающим массированным ударом, а дальше выкручиваться по обстановке. То он требовал представить какой-нибудь план, по возможности подлый и коварный, как выманить Рашена с «Тушканчика» и таким образом мятеж обезглавить. Но все идеи по управлению огнём упирались в проблему непонимания, куда стрелять. А все коварные планы захвата казались слишком шаблонными, чтобы быть достаточно подлыми.
И когда Рашен вдруг первым вышел на контакт, у Рабиновича сначала от радости гора с плеч свалилась, а потом от удивления заболела голова. Он ждал чего угодно: предложения сотрудничать, ультиматума, знаменитого русского «иду на вы», наконец. Вместо этого он получил в руки спокойный и дружественный текст, внешне ни к чему не обязывающий. Рашен просто докладывал, как его подставили, объяснял свои намерения и ничего взамен не просил.
Худшего подарка он Рабиновичу сделать не мог. Теперь полицейский должен был принять трудное решение и всю ответственность за него взвалить на себя. Борясь с желанием отдать письмо Рашена психоаналитику, Рабинович проглотил таблетку от головной боли и вывел на монитор сюжет, прилагавшийся к письму.
Внимательно просмотрев видео, он съел ещё две таблетки. Потом зашёл в медпункт и отнял у доктора бутылку спирта. На следующий день Рабиновичу было очень плохо, и эскадра наконец-то смогла от него отдохнуть. А ещё днём позже он вызвал на флагман всех старших офицеров и показал им запись, на которой огромные блестящие загогулины чужих кораблей гонялись за маленьким земным скаутом.
Когда в кают-компании утихли изумлённые возгласы, Рабинович поднял ладонь, призывая людей к порядку, и произнёс характерную для него речь, короткую и безапелляционную.
– Эта долбаная запись, мать её так, подлинная, – сказал вице-адмирал. – Работал Абрам Файн, заслуженный старый хрен, вы его знаете. Алекса Успенского, чтоб ему провалиться, вы тоже знаете. Никакой он, трам-тарарам, не псих. Нормальный русский, мать его за ногу. Говорит, с красножопыми его подставили. Я ему соболезную, но не сочувствую. Пусть эти… (набор эпитетов на минуту) гражданские подставляют кого угодно, сто херов им в рот и якорь в жопу! Главное, чтобы не подставили нас! А ведь им только дай… (ещё минута раздумий вслух). Но мы, к счастью, не идиоты. То есть не такие полные идиоты, как они думают! Воевать с этой трахучей группой F занятие для умственно отсталых, я считаю. Понятное дело, никто здесь группы F, трам-тарарам, не боится, мы её вздрючим. Пусть только сунутся – будут сосать, пока не подавятся. Но сколько они успеют побить наших, это подумать больно, трам-тарарам. Я таких гнилых раскладов не хочу. Похоже, и Алекс, мать его, тоже не хочет. Он старый и умный русский чудила. Предлагает разойтись по-хорошему. Это охренеть как мило с его стороны, но остаётся пара блядских вопросов. Что, блин, делать? И кто будет виноват? Я долго ломал над ними голову, и у меня для вас есть хорошая новость, хотя вы её, трам-тарарам, не заслуживаете. В сложившихся педерастических обстоятельствах я, как командир нашей долбаной эскадры, беру всю ответственность на себя! А вы, такие-разэтакие… (ещё минута задушевного рассказа об особенностях интимной жизни подчинённых). Да, о чём это я?
– Вы сказали, что берёте ответственность на себя, господин вице-адмирал, сэр! – напомнил начальник штаба эскадры.
– А кто ещё – ты, что ли? – буркнул Рабинович, но ни единого крепкого слова не прибавил. Как хороший командир, он никогда не ругал своего офицера персонально, когда рядом были младшие по званию. Хотя при этом не стеснялся материть всю свою эскадру оптом.
– Итак, негодяи! – заключил он. – Приказ всем быстро рассосаться отсюда на хер и носа блядского не казать, пока я не разрешу. Может, Алекс и не врёт, мать его, а может, тут какая-то засада. Короче, план расстановки наших опупительных и охренительных сил получите у начштаба. После чего встанете по своим долбаным местам и будете тихо стоять. Занимаем, мать её, сферическую оборону. Я в центре жду Алекса, он, зараза, должен подойти на двух кораблях. Но если он, паскуда, задумал кинуть нам подлянку, так хоть вы, трам-тарарам, живы останетесь. Всякие детали, подробности и прочие грёбаные координаты вам сообщат. Вот так-то, мать-перемать и всё такое. Жду ваших тупых вопросов, на хер!
– А как насчёт чужих, сэр? – спросил кто-то не в меру любопытный. – В смысле – что мы с ними будем делать?
Вице-адмирал испепелил непонятливого офицера взглядом, крякнул и с надеждой покосился на начштаба.
– Мы ничего не будем делать с чужими, – спокойно объяснил тот. – Это задача армии. Поскольку от армии на сегодня не осталось… – он слегка замялся, – почти ничего…
– Короче, нам этот русский траходактель со своей трахучей бригадой нужен живой и невредимый! – заключил Рабинович. – И это ваше блядское счастье, что он не псих и хочет по-прежнему делать свою долбаную работу! Потому что, мать-перемать, если бы против чужих выставили вас, трам-тарарам, мне даже страшно представить… (и так далее). Короче, если с Алексом всё нормально, мы его должны в жопу поцеловать и не поморщиться!
– Вот именно, – поддакнул начштаба. – Именно это я и хотел сказать.
– Включить позиционные огни, – приказал Рашен.
«Гордон» и «Тушканчик», бестелесные чёрные пятна на чёрном фоне, превратились в две новогодние ёлки.
Полицейская эскадра, на экранах которой вдруг соткались из ничего два корабля, дружно охнула.
– Твою мать! – взвизгнул Рабинович, подпрыгивая в кресле.
– Вице-адмирал Рабинович, ответьте адмиралу Успенскому! – раздалось из динамиков.
– Во подкрались! – восхитился бомбардир полицейского флагмана. – Это же надо… Орудия к бою!
– Мать твою… – сокрушённо пробормотал Рабинович. – Где начальник разведки, мать его?! Как мы их проморгали, трам-тарарам?!
– Отвечай, Бобби, я тебя вижу! – позвал Рашен.
– Не может он нас видеть! – Рабинович от возбуждения даже ругаться перестал. – Почему он нас видит?! Как это?!
– Рабинович, вам привет от тети Хаи! – не унимался Рашен.
Полицейский врезал кулаком по «доске», включая связь.
– Ты меня не видишь! – рявкнул он. – Ну, как я стою, по-твоему, а?
– Ты держишь сферическую оборону, – спокойно ответил Рашен. – Сам висишь чуть левее и выше центра, если смотреть от меня. Здравствуй, Бобби.
– Чтоб тебя! – выдохнул Рабинович. – Привет, Алекс. Как самочувствие?
– Патологии не наблюдается. Ты это хотел узнать?
– Это как раз меня не волнует. А где твоя хренова бригада?
– По делам улетела.
– Точно улетела? Куда?
Рашен громко рассмеялся.
– Как мне нравится эта очередность вопросов… Бобби, ну почему ты такой мнительный? Нет здесь больше моих кораблей, честное слово.
– Может, я и мнительный, зато до сих пор живой, – ответил Рабинович. – И куда ты их подевал?
– Говорю же – по делам улетели. Бобби, тебе лучше не знать, где они.
– Мне лучше знать, мать твою, что мне надо знать!
За плечом Рабиновича деликатно кашлянул связист.
– Что такое, мать твою?
– Господин вице-адмирал, сэр. Начальник разведки на втором канале.