– Если бы меня спросили… – привычно начал Боровский, поймал укоризненный взгляд Рашена и перешёл к сути: – Я, может, и безыдейный тип, но мне тоже кажется, что Бобби прав.
– М-да? – хмыкнул Рашен, задумчиво кривя бровь.
– Там же всё делается не для блага народа, а для блага компаний. Почему мы воевали с колониями? Это фирмы защищали сырьевую базу. И какую! Сперматозоиды и яйцеклетки! Казалось бы – отпусти красножопых на волю и покупай у них материал, сколько влезет. Нет, все хотят даром! Задарма наплодить побольше людей, чтобы было кому на них горбатиться! А система кредитования? Каждый от рождения по уши в долгах! И его уверяют, что это ему только на пользу… Вы сами подумайте! Неправильно у нас всё устроено. Мне так кажется.
– А кому не кажется? – спросил Рашен.
– Тем, кто доволен. И тем, кому наплевать. И дуракам ещё.
– Это восемьдесят процентов землян, Жан-Поль. Если не девяносто.
– Сейчас меньше, драйвер. Гораздо меньше. Очень многие задаются вопросом, почему это Венера и Марс решили не копировать земную схему, а провозгласили республики.
– Куцые у них республики. Недалеко от нас ушли.
– Ну, шеф, им пока жрать особо нечего. Тут поневоле задумаешься, какое правление самое рациональное. Но в принципе… Рано или поздно там будет настоящая демократия. Не имитация, а реально. А что касается землян, нужно просто как следует покопаться в Сети. И всё станет ясно насчёт их мнения. Шеф, мы же военные! Мы живём в своём крошечном мирке, отгородившись ото всех, и чем больше нас пинают, тем плотнее мы закрываемся. Мы просто ничего не знаем о нормальной жизни!
– Думаешь, там, внизу, нормальная жизнь? – спросил Рашен. – Сомневаюсь. Если там все ОК, откуда такой громадный конкурс в десант?..
– Вот именно! – воскликнул Боровский.
Рашен тяжело вздохнул.
– Не по душе мне всё это, – признался он.
– Это потому, что вы русский, драйвер. Вам положено.
– Что мне положено, ты, антрополог хренов?!
– Вам положено, чтобы всё на свете было не по душе!
Рашен задрал глаза к потолку и медленно пробормотал себе под нос какие-то неуставные слова.
– И нечего ругаться, – сказал Боровский примирительно. – Может, выпить принести? Я знаю, у русских серьёзные решения только со стаканом принимаются.
Рашен покосился на старпома и агрессивно выпятил челюсть.
– Ты меня разозлить хочешь, да? – спросил он.
– Очень, – честно сказал Боровский. – Шеф, как я рад, что Бобби начал этот разговор!
– Скорее, этот еврейский заговор. Чего тебе надо, Жан-Поль? Чтобы группа F огнём и мечом привела человечество к счастью?
– Очень даже может быть.
– Твой Рабинович обещал нам месяц.
– Почему это «мой» Рабинович? Он такой же мой, как и ваш. Что значит – обещал месяц?
– Если группа F не добьётся реабилитации мирным путём и нам придётся доказывать свою правоту силой, Бобби целый месяц будет ползти от Пояса к Земле. Если увидит, что наша берет, ещё притормозит. А если… Ну, ты понял. В этом случае всё равно у нас будет месяц, и мы сможем уйти на Венеру.
– А сыграть на нашей стороне?
– Это для него слишком. И потом, ему в любом случае надо беречь силы. Если нас разобьют, драться с чужими будет он.
– Хороший коп, – признал Боровский.
– А я что говорю? Конечно, хороший. Только ругается через два слова на третье.
– Ну, мы им дадим копоти! – воинственно заявил Боровский. – Уж за месяц-то…
– Я не уверен, что мне этого хочется, – сказал Рашен.
– Вам захочется, – пообещал Боровский. – Вы, главное, почаще думайте о том, что у вас на родине диктатура олигархического капитализма.
– У меня на родине одни развалины, Жан-Поль, – сказал Рашен, и в голосе его вдруг зазвенела тоска. – От моей родины остался только пепел. Мы заслонили вас собой, и нас больше нет.
– А как же Франция? – напомнил Боровский. – Вы же коренной парижанин, шеф. А Канада, а наш Ванкувер? Да ну вас, честное слово…
– Да, Ванкувер… – вздохнул Рашен. – Сколько там зелени, помнишь? Фантастика. А я, между прочим, видел однажды настоящего дикого оленя. Ездил с семьёй на экскурсию. Игорю было лет пять, Оля… Тьфу!
– Вы ведь так с ней и не поженились? – осторожно спросил Боровский.
– Я же военный астронавт, – сказал Рашен горько. – Сегодня мужик, а завтра труп. В порыве любви она на многое была готова, тем более что в кои-то веки встретились два совершенно здоровых русских человека. А потом оказалось, что рожать от меня она хочет, а замуж – ни в какую. Знаешь, в общем-то я был не против. Я её понимал. Нормальные условия для воспитания ребенка, чтобы деньги, чтобы отец всегда рядом… Только Игорю достался чересчур богатый отчим. Вырастил взбалмошного капризного мальчишку.
– Это вы ему простить не можете, что от вас отрёкся, – сказал Боровский. – А знаете, почему он так поступил? Я скажу. Ему, как и многим, очень не нравятся порядки на Земле. На Земле, которая убивает тысячи сепаратистов за то, что те хотят жить по справедливости.
– Ишь ты, как завернул! – восхитился Рашен.
– По-моему, убедительно, – скромно заметил Боровский.
– Mudak ты, Жан-Поль, – сказал Рашен.
– Сами вы мудак.
– Ты неправильно переводишь. Русский mudak и английский мудак – совсем разные вещи. По смыслу близко, а интонация другая. То, что ты сказал, по-русски будет hui. Это всего-навсего член, причём в очень грубом варианте. А mudak… – Рашен мечтательно закатил глаза. – Хороший был у нас язык, Жан-Поль. Глубокий. Был да сплыл.
– Не нравится мне ваше настроение, драйвер.
– Мне тоже, Жан-Поль.
– Неужели вам не надоело плясать под чью-то дудку? Неужели, если мы придём на Землю и нас там реабилитируют, вы им всё простите? Эту жуткую подставу, что – простите?!
Рашен сделал неопределённое движение глазами.
– Какой-то сраный Рабинович его пожалел, а он уже счастлив! – заявил Боровский в пространство. – И всех уже простил!
– Был у нас такой писатель – Leo Tolstoy, – сказал Рашен. – Я, правда, его не читал, но читал о нём. Этот деятель так отчаянно пропагандировал христианское всепрощение, что ему запретили в церковь ходить. В итоге он проиграл свою войну и помер совершенно один, старый и больной.
– Это вы к чему? – не понял Боровский.
– К тому, что сейчас об общественном благе печётся Совет Директоров. И если объявится кто-то, кто болеет за общество ещё сильнее, его с Земли вышибут. Ты хочешь помирать в одиночестве, Жан-Поль?
– Я, – сказал Боровский гордо, – никогда не помру в одиночестве.
– Ещё бы! – усмехнулся Рашен. – Вас, евреев, как тараканов.
– Да идите вы! Я не об этом…
– Знаю, – сказал Рашен очень мягко. – Я просто хотел намекнуть, что, если мы развяжем конфликт, у нас не будет права на проигрыш. Группа F все ещё очень сильна. Война с нами подорвёт земную экономику. Независимо от того, кто победит, мы или Совет Директоров, там, внизу, развалится всё. И при нынешнем общественном устройстве Земля просто не выживет. А если выиграем мы – что нам делать, Жан-Поль? Мы обязаны предложить людям выход из кризиса. Обязаны всё разрушенное перестроить по-новому. Мы взвалим на свои плечи руководство огромным миром. Но куда мы его поведём? Есть у тебя позитивные идеи? Экономическая программа? Политические лозунги? Идеологическая база?
– У меня есть большое желание сделать людей свободными от монополий. И нечего вешать мне лапшу на уши. На фиг нам лозунги? Народ сам разберётся.
– Народ сам не может ничего, – отрезал Рашен. – Его за последние сто лет до такой степени развратили, что он теперь хочет только жрать и трахаться. За него же всё решают! Абсолютно всё! Ни о чём не надо думать! Я как-то прикинул – отчего это в космосе столько толковых и сообразительных людей. Знаешь отчего? Здесь надо постоянно нагружать голову, если хочешь остаться в живых. А на Земле это уже ни к чему.
– Так заставьте их! – крикнул Боровский. – Вы сами говорите – от войны там всё развалится! Тогда им придётся думать, чтобы выжить!
– Честно говоря, я в них не верю, – сказал Рашен. – Не потянут они.
– Вы их просто мало знаете, шеф.
– Ты их, что ли, хорошо знаешь?
– Ну… Всё-таки нас, евреев, как тараканов. У меня большой круг общения.
– И что?
– Да говорю я вам – они справятся!
– Ох, мама! Слушай, Жан-Поль, ну что ты меня, усталого старика, всё на подвиги склоняешь?
– А вам что, драйвер, – спросил Боровский, неприязненно морщась, – вдруг понадобился для подвига серьёзный повод?
– То есть?..
– Сколько вас помню, вы о себе меньше всего думали. В основном для других старались.
– Ну, это ты загнул.
– А как вы с экипажами работали? Да ребята молятся на вас! Вы же их настоящими людьми сделали!
– Молиться вредно, – заметил Рашен. – От этого становишься инфантильным. А насчёт экипажей ты не прав. Хороший экипаж – залог выживания корабля в бою.
– Это вы себя убеждаете! – рассмеялся Боровский. – Врёте и сами не понимаете, как врёте! Я-то вижу! Я ведь не слепой…
– Ты страшно наглый, коммандер Боровский. Нести какую-то чушь перед целым адмиралом…
– Слушайте, вы, – сказал Боровский, подаваясь к Рашену вплотную, – целый адмирал! Совет Директоров выгнал Дядю Гуннара в отставку вообще без проблем. А вас, всего-то командира бригады, они были вынуждены подставить. Целую трёхходовку придумали ради этого. Потому что у вас репутация. У вас реноме. Земля считает, что вы рыцарь. И я уверен – она пойдёт за вами, если вы будете тверды. Всё, я сказал. Разрешите идти?
Некоторое время Рашен молча жевал губу.
– Знаешь, кто предложил дать боевым кораблям имена литературных героев? Не настоящих героев, а придуманных? – спросил он наконец.
– Какой-то умный еврей. Я забыл фамилию, это же было сто лет назад.
– Ты понимаешь зачем?
– Конечно. Чтобы зафиксировать отказ нашей цивилизации от её чёрного прошлого. Забыть всё дурное, что осталось позади. Религии мы стёрли, потому что из-за них была Заваруха, границы – потому что из-за них настала Полночь. А из искусства оставили только самую яркую романтику, потому что все остальные тексты учили плохому, они консервировали лузерские тенденции в голове читателя. Я вполне согласен с этой идеей. Недаром мы и через сто лет так живём.