Ива влетела в рубку с такой скоростью, что Эндрю даже головы повернуть не успел.
– Энди! – крикнула Ива, падая на колени и бросаясь ему на шею. – Живой! Милый! Любимый мой! – Она обняла немного опешившего Вернера так крепко, будто собралась задушить, и с наслаждением зарыдала.
– Шеф, мы пошли, – сказал техник с забинтованной головой, подхватил с пола инструментальную сумку и, увлекая за собой товарища, скрылся за дверью.
Ива плакала. Эндрю гладил её по волосам и шептал на ухо ничего не значащие ласковые слова. Экран боевой рубки показывал удаляющегося чужого, вернее – то немногое, что от него осталось.
– Жалость какая, – пробормотал Эндрю, глядя одним глазом на экран. – Даже не сходишь посмотреть, как чужие живут. Интересно, сколько там у них сейчас рентген. И сколько градусов. Ива, солнышко, ты же всех нас спасла. Ну что ты плачешь?
– Это я от радости, – прохлюпала Ива. Эндрю покопался в кармане и достал ей салфетку. – Спасибо… Я так испугалась. Ты же никогда на месте не сидишь, всё время ползаешь где-то… Я подумала, а вдруг тебя?..
– Родная… Ты не беспокойся. Я всегда пристёгнут. С чем бы ни работал, прямо к этому и пристёгнут.
– А лбом ударился все-таки. Дай посмотреть.
– Да ничего, просто ссадина. Усилитель треснул, разорвал подкладку. Бывает.
– Тебя не подташнивает? – деловито спросила Ива, утирая слёзы. Вид у неё был уже не испуганный, а скорее озабоченный. – Голова не кружится?
– Нет, – соврал Эндрю, глядя на Иву в полном умилении. С ним ещё ни одна женщина не говорила так заботливо. Если не считать мамы, конечно. Но мать, как правило, ещё и злилась на ребёнка за то, что причинил себе вред. А Ива просто беспокоилась о его здоровье, искренне. – Видишь, меня уже док обработал, – ещё раз соврал Эндрю, тыча пальцем себе в лоб.
– Я его потом спрошу, – пообещала Ива. – И не надейся, что забуду. Представляю, какой был удар, если ты сломал налобный щиток. И что осталось от прибора, в который ты врезался… – она вдруг улыбнулась. Ей тоже случалось по долгу службы биться головой в твёрдые предметы. Стоимость некоторых из них у Ивы даже вычли из жалованья.
– Да я промазал. В стену попал, – в третий раз соврал Эндрю. На самом деле он раскокал бронестекло монитора здесь, в боевой рубке. Но монитор уже стоял новый, не докажешь ничего. А по виду микросхем, которые валялись под ногами, трудно понять, куда именно он въехал коленом. Панель комбайна управления огнём Эндрю тоже успел поменять. Но что творилось сейчас под этой панелью… Если бы Фоксу пришлось стрелять из боевой рубки, а не из ходовой, у него могло бы возникнуть серьёзное затруднение, известное на флоте под кодовым названием «облом системы».
Намётки этого облома Эндрю заметил за несколько секунд до того, как «Тушканчик» напоролся на чужого. Он ещё обрадовался, что увидел неисправность заранее и сейчас легко её предупредит. Ослабил страховку, чтобы дотянуться до нужной платы. Тут корабль перевернулся, и система управления огнём была обломана механически путём попадания в неё лейтенанта Вернера.
– Чужой пришел на нуль-Т? – спросил Эндрю, переводя разговор в другую плоскость.
– Угу, – кивнула Ива. – И, по-моему, это у него слабое место. Я бы успела начать манёвр расхождения. В смысле – земной корабль успел бы. А этот вообще не шевелился. Может, он сразу после выхода в обычное пространство неспособен двигаться. Хорошо, конечно, что он маленький был. Раза в три меньше, чем те, которых видел Файн.
– Ты чудо, – сказал Эндрю. – Ты герой. Можешь крутить на «парадке» дырку под Звезду.
– Не-а. За что? Крест дадут в лучшем случае… Интересно кто. Некому ведь больше давать. Мы же вне закона.
– А Рашен своей властью. У него бланков наградных полный сейф. А когда всё наладится, Адмиралтейство утвердит.
– Энди, милый, – сказала Ива очень серьёзным тоном. – Проснись. Ничего уже не наладится. Вообще. Никогда.
– Почему? – удивился Эндрю. – Кто это тебе сказал? Паникёр Боровский?
– Ты подумай головой. Вот этой умной, любимой моей головой… – Ива осторожно поцеловала Эндрю в лоб. Задумчиво облизнула губу. И вдруг схватила Вернера за шиворот и принялась трясти.
– Ой! – воскликнул Эндрю. – Не так резко! Солнышко, за что?
– Тьфу! – Ива поняла, что делает не совсем то, что положено, с человеком, у которого сотрясение мозга. – Вставай! Если можешь… Погоди, дай помогу. Ну? Руку!
– Да что такое?! – притворно возмутился Эндрю, но руку Ивы всё-таки принял. Встал и заметно пошатнулся.
– К Эпштейну! – приказала Ива, обхватывая Эндрю за пояс. – Не бегом, но быстро. Пошли! Ты чем голову заклеил, врунишка? Ну как тебе не стыдно, а?!
– Интересно, откуда девушка знает вкус герметика? – спросил Эндрю, осторожно переставляя ноги. Мало того что у него кружилась голова, так он ещё и слегка хромал. – Я о таких извращениях не слышал.
– Я знаю вкус медицинского клея, дурак! – сказала Ива в сердцах.
– А его где лизала? – поинтересовался Эндрю невинным тоном.
– Мордой билась, – объяснила Ива грубо, но по существу. – Зашивать времени не было, плеснули клея, чтобы губа не висела. Когда очнулась, у меня полный рот этой дряни был.
Из бокового прохода им навстречу появились давешние техники. Головы оказались забинтованы уже у обоих.
– Кретины!!! – рявкнула Ива на них. – Уроды!
– Виноват, мэм? – спросил тот, у которого руки целы. Он опять, как и в боевой рубке, тащил второго, ухватив за здоровую конечность. Тот на реплику старшего по званию никак не отреагировал. Похоже, его серьёзно мутило.
Ива собралась было объяснить, почему техники кретины и уроды, но Эндрю её перебил.
– Закончите там, – сказал он. – Сейчас же.
– Да, сэр! – кивнул дееспособный техник и быстро уволок индифферентного коллегу подальше от разъярённой женщины-навигатора.
– Тактические характеристики, – объяснил Эндрю. – Не имеем права. Должны. Полностью восстановить, – речь его вдруг стала прерывистой и затруднённой. Видимо, пока он был занят делом, у него хватало сил держаться. А теперь силы кончились.
– Иди, – сказала Ива, внутренне содрогаясь. – Не останавливайся.
– Даже если резерв в порядке. Ребята обязаны. Дать все двести процентов. Бедные ребята. Как их побило, – бормотал Эндрю. – Слушай. Может, отдохнём? Секунду… – и начал валиться на пол. Ива поймала его и осторожно уложила. Почувствовала, как дрожат губы, и этот признак скорой истерики заставил её действовать. Подбородком она нажала рычажок на воротнике.
– Эпштейн! – закричала Ива в микрофон, с беспомощным ужасом глядя в закатившиеся глаза Эндрю. – Эпштейн! Док! Отзовись! Да отзовись же, чтоб ты сдох!
Через сутки чужой остался крошечной точкой на кормовом сегменте обзорного экрана. Конечно, его не было видно, просто останки чужака обозначал специальный маркер. Ива и Фокс то и дело на него озирались. Слишком уж много неприятностей принёс «Тушканчику» этот красный треугольничек с быстро растущим числом метров сверху.
«И чего эта тварь болталась возле нашего бакена?» – спрашивал Фокс всех, кто заходил в рубку.
Ответы разнились от «вынюхивала что-то, сука» до «нелепая случайность, обычный космический идиотизм, сам, что ли, не знаешь».
Корабль не особенно пострадал. Ходовая и боевая части работали просто идеально (разрушения, причинённые Вернером, его команда устранила так быстро, что никто и не заметил). Рассыпалось несколько внутренних перегородок на жилой палубе и треснула в двух местах переборка реакторного отсека. Самопроизвольно отстрелился и улетел так резво, что уже не поймаешь, аварийный модуль резервного командного поста. На складах побился кое-какой груз. Неприятно, но в целом никакого ущерба боеспособности.
Зато прорвало трубы регенерационной системы. И не где-нибудь, а в нежно любимой экипажем зоне отдыха. И пока дежурная вахта суетилась, подбирая раненых и пересчитывая живых, дерьмо успело наполнить до краев бассейн, затопить прилегающие душевые и так уделать кают-компанию, словно в ней резвился ассенизационный обоз.
Разъярённый Боровский объявил авральные работы и загнал на приборку столько народу, сколько удалось поймать. От старпома прятались по всем углам, и это приключение слегка разрядило обстановку на корабле.
Потому что трупов оказалось, как и предполагал Рашен, достаточно. Восемнадцать. И десяток человек с серьёзными переломами и тяжёлым сотрясением мозга. Ещё пятнадцать с мелкими повреждениями. В их число попал Вернер, которого док накачал лекарствами и отправил спать.
В прозрачном саркофаге медлаборатории лежал разбившийся связист. Все тело – один громадный синяк, лицу нужна дорогая пластика, но ведь живой, негодяй. За нарушение техники безопасности Боровский заочно влепил ему тридцать суток ареста с отсрочкой исполнения и лишил премиальных за год.
Иву утешали всем экипажем. Одна только Линда не сказала ей ни слова, просто заглянула в глаза и крепко пожала руку. Зато остальные хором уверяли, что она молодец и действовала правильно. Общественное мнение как-то вообще не учло, что смертельный номер с кувырком Ива не сама придумала, а просто идеально выполнила приказ адмирала. Но людям надо было поблагодарить кого-то за спасение корабля, а истинный виновник торжества, Рашен, был труднодосягаем и вдобавок чертовски свиреп. Адмирал лично разобрал каждый случай, когда травму получил человек, обязанный в тот момент пристегнуться хоть к чему-нибудь. Самих людей – тех, кто по состоянию здоровья мог его выслушать, – он не особенно ругал. Зато в пух и прах разнес их командиров. А явившегося с повинной головой Боровского, формально отвечавшего за технику безопасности на всём корабле, вообще не тронул. Едва старпом подошёл на два шага, Рашен сморщил нос и сказал:
– Фу! Исчезни! Топай обратно говно черпать!
– Да мы уж вычерпали, – печально сообщил Боровский, принюхиваясь. – Мы теперь все чистим и дезинфицируем.
– Себя потом не забудь продезинфицировать… Спаситель человечества.