– Зависит от боеприпаса, – сказал Воровский. Он нашёл в помойке старую замызганную обувную щётку и теперь ею отряхивал Кронштейна, благо китель у того был чёрный.
– Чего-о? – переспросил капеллан.
– Я однажды неплохо укрылся именно за русским мусорным баком, – сообщил Воровский. – Именно от пули, девятимиллиметровой пистолетной. Слава богу, этот патрон не был рассчитан на пальбу по мусору.
Кронштейн начал хохотать.
– Издеваетесь? – спросил Причер с надеждой в голосе.
– Да нет… – Кронштейн помотал головой. – Просто очень хорошо Майкл насчёт пальбы по мусору… Вы не поймёте. Русский фольклор. В общем, наш Майкл когда-то по молодости лет служил в полиции.
– Час от часу не легче. Слушайте, вы… русские фольклористы. Что это было-то?
– Адмирал наш проехал, вот что. А у него – забыли? – фуражка смертью храбрых утонула.
– Чего-то мне уже не хочется к вам в гости… – пробормотал капеллан.
– Да ну вас, падре! – всерьёз расстроился Воровский. – Какая ерунда! Всё, пролетела мимо тень покровителя, угроза миновала. Адмирал теперь до утра с вашим полканом в карты резаться будет.
– Ещё меня искать начнут для компании… – задумался Кронштейн.
– Ты ж на вахте!
– А начальству какая разница?
– Тогда на гауптвахте!
– Спасибо! Чует моё сердце, именно на киче и будем ночевать…
– Ребята, да сколько угодно! У меня там водка, спирт, бренди, девчонок с узла связи позовём! – обрадовался Воровский.
– У вас на гауптвахте? Именно у вас, господин прапорщик? – осторожно поинтересовался Причер. Капеллан чувствовал, что ещё одна подобная русская штучка – и у него начнётся тихое умопомешательство. Он к такому не привык.
Всплыло из глубин подсознания и стремительно разбухло до нескромных размеров мучительное желание выпить.
– Хотите водки, Причер? – спросил Кронштейн, углядев, видимо, намётанным глазом, что состояние психики капеллана близится к пограничному.
– Все хотят, – решил за всех прапорщик. – По глотку, и ускоренным маршем в порт.
Водка обожгла горло, Причер закашлялся, но почти сразу почувствовал себя более адекватно. Кронштейн с Воровским отпили из фляги так просто и естественно, словно там была вода. Даже не поморщились.
– Эх, вас бы на Чёрные Болота… – вздохнул капеллан почти благоговейно. – Пакость тамошнюю разгонять. Признайтесь, господа, вас всё живое боится? Я, например, уже почти боюсь.
– Планктон нас не боится, – сказал Кронштейн.
– И адмирал, – добавил Воровский. – К сожалению.
– А кстати, Причер, что там культивировали, на этих болотах знаменитых? Боевую активную органику?
– Семечки, – отрезал Причер. – Не могу сказать, извините. Коммерческая тайна.
– Военная тайна, – поправил Кронштейн. – Сюда бы эту вашу органику. На планктон натравить. Да и на джунгли заодно. Ладно, потопали.
– Ну что вы такое городите, Эйб! – возмутился капеллан, пристраиваясь сзади и доставая новую сигару взамен утерянной в куче мусора. – Сами говорили совсем недавно, как мы тут наколбасили.
– Если уж колбасить, так до победного конца. А то, понимаешь, нарушили равновесие, вздрючили биосферу, восстановили против себя…
– Это ещё не факт. Это пока так, предположения. Вы что вообще, биолог?
– Я в некотором роде ветеринар. Рога обламываю, копыта отшибаю, хвосты накручиваю… Говорят, на грузовике целая комиссия летит. Биологи, зоологи, экологи…
– Так пусть они разберутся и скажут. Вдруг мы чего-то не понимаем.
– Они вам скажут… Их кто нанимал? Концессионер. Разуйте глаза, святой отец.
Впереди показались ворота порта. Стало заметно светлее – русские электричества не жалели.
– Думаете, комиссия посмеет отрицать, что на Кляксе за последние годы произошли невероятные изменения? – не унимался Причер. – Считаете, биологи закроют глаза на здешние чудеса?
– Им закроют, Причер. В каждый глаз по платиновой кредитке, и привет горячий, потеря зрения гарантирована. А может быть ещё веселее: нам объяснят, что с точки зрения современной биологии эти чудеса – фигня на палочке. И будем мы тут гнить, пока не вылезет из моря настоящее чудо размером в две «Тревоги». Слишком многое поставлено на карту, Причер.
«То же самое говорил Кэссиди, – вспомнил капеллан и потупился. – Просто-таки слово в слово. Он надеется, что нам объяснят: никакого чуда нет. И одновременно боится обмана».
– Креатин, уважаемый, это вам не активная органика, – ехидно сообщил Кронштейн. – На которую у нас, между прочим, давно уже разработан отменный клопомор.
– Да не было на Чёрных Болотах никакой органики! – почти закричал Причер. – И армия оттуда ушла, частные структуры теперь с охраной возятся! Через двадцать… нет, уже девятнадцать лет я вам скажу, что именно там выращивали. Если доживу, конечно.
– А вот я, между прочим, – сказал Воровский тихонько, – видел тут на днях бабу…
– С во-от такими сиськами! – хором рявкнули все трое.
– Стой, кто идёт! – крикнули от ворот.
– С во-от такими сиськами!!!
– Стой, стрелять буду!
– Я те щас стрельну! – пообещал Кронштейн. – Я тебе, юноша, та-ак стрельну! Через сто гробов в центр мирового равновесия! То есть прямо в личный файл. Тебя после моего снайперского выстрела даже в буйное отделение не положат – усыпят сразу на фиг с перепугу…
– Здравия желаем, господин капитан-лейтенант!
– Это правильно.
– Здравия желаем, господин прапорщик!
– Тоже ничего.
– Здравия желаем, господин э-э… посторонний!
– Хорошее звание – а, Причер? Это, парни, никакой не посторонний, а святой отец.
– Так я и говорю – посторонний в тридцатиметровой зоне.
– Майкл, объясни ты им!
– Это святой отец, – скупо подтвердил Воровский.
– А допуск у святого отца есть?
Из будки у ворот появились двое флотских устрашающих размеров, в полном боевом и с жуткими свиными рылами вместо лиц. «Респираторы, – догадался Причер. – До моря ещё верных полмили, но здесь даже в безветренную погоду все носят фильтры. Ох, и куда меня занесло…»
– Может, я пойду? – спросил он робко, искренне надеясь, что его не отпустят. Водка гуляла по жилам, хотелось добавить, и особенно хотелось ещё побыть рядом с этими странными, но такими симпатичными людьми. «Спиртное, – напомнил себе капеллан. – Это не совсем мои желания, их провоцирует алкоголь. Сказано: печь испытывает крепость лезвия закалкою; так вино испытывает сердца гордых – пьянством… А если абстрагироваться? Попытаться трезво? Ну? Хочу идти дальше. Забраться на пароход, который русские почему-то зовут «коробкой», и там добавить. Соотечественники от меня никуда не уйдут, да и надоели они, честно говоря. Хорошие люди, правильные, но скучные».
– Никуда вы не пойдёте, – распорядился Кронштейн строго. – То есть пойдёте, но с нами. Время детское ещё. Значит так, парни, – психиатр развернулся к дневальным внушительным фасадом, расправил плечи и упёр руки в бока. – Во-первых, запасной респиратор сюда. Потом отдадим. А во-вторых, насколько я помню, у вас на следующей неделе плановое обследование. Предупреждаю – это шантаж. Ну?
Дневальные переглянулись, и один скрылся в будке.
– Вы нас неправильно поняли, господин капитан-лейтенант, – сказал другой. – Мы же не выёживаемся…
– Не хватало ещё!
– …а просто напоминаем, что могут быть неприятности. У всех.
– Ладно, кончай баланду травить, – вступил Воровский. – Открывай калитку. Вянете тут со скуки, цепляетесь к людям…
– Виноват, – буркнул дневальный. – Больше не повторится. Ну честное слово, господин прапорщик.
Его напарник принёс респираторную маску и неуверенно протянул её вперёд, то ли Кронштейну, то ли просто так, вообще. Психиатр маску забрал, подошёл к Причеру и сказал:
– Не бойтесь, я нежно.
Действительно, почти нежно, очень аккуратно натянул респиратор капеллану на физиономию, отошёл на шаг, полюбовался творением своих рук и сообщил:
– Ну и рожа! Никогда бы не подумал, что священник.
Причер счёл за лучшее промолчать. Дышать в респираторе было трудновато, не то что в «наморднике» пехотной натовской выживалки. Капеллан подумал, что, может быть, мусорные баки у русских и отменные, но фильтры им явно не удаются.
У Кронштейна и Воровского маски были с собой, в карманах. Причер русских от души пожалел – всё-таки большая часть их службы проходила либо в закрытых помещениях с принудительной фильтрацией воздуха, либо с такой вот неудобной штуковиной на лице. Тут поневоле запьёшь. Он вспомнил «снюхавшегося» русского batiushku и помолился за него. «Безумный мир, бьющий в первую очередь именно по священникам… Наверное, это знак. Напрасно земляне сюда влезли, да ещё и так нагло, железным сапогом. Что же здесь будет со мной? Справлюсь ли? Откроются ли мне тайны планеты, тайны, порождающие чудеса, – и выстою ли я перед лицом этих тайн? Укрепи, Всевышний, раба своего…»
– Обувь почистить не забудьте, господа, – напутствовал их дневальный. – Пожалуйста.
– Сюда, Причер, – позвал Кронштейн, подходя к какому-то ящику, в котором не без труда угадывалась механическая щётка, правда, навороченная дальше некуда, вроде тех, что ставят в переходных тамбурах орбитальных шаттлов. – Вставайте на этот коврик и ботинки суйте по одному вон в ту дырку. Больно не будет. Чистую ногу – на другой коврик. Ага, правильно.
– Прямо как на шаттле, – сказал Причер.
– Так оттуда и позаимствовали. Наша штатная была ещё лучше, удобнее, только на неё полгода назад бронетранспортёр случайно упал. Хорошо, астронавты мужчины пьющие, к казённому имуществу относятся философски, без пиетета.
– А к чему такие строгости? У нас даже на входе в штаб ничего подобного нет…
– И у кого зенитную батарею ржавка сгрызла? Так-то, Причер. Давайте сюда, руки мыть. Я понимаю, у НАТО на складах зенитных батарей много…
– Только на Кляксу их возить далеко и накладно, – заключил Причер, обрабатывая руки. – Ладно, не тратьте попусту сарказм. Надеюсь, чтобы попасть на борт «Тревоги», мне не придется через какую-нибудь камеру сгорания проходить?