— У вас есть кандидатура на место Мельникова? — поинтересовался я.
— Есть. Командир полка. Полковник. По состоянию здоровья списан с летной работы. Возраст — сорок один год.
— Может, доложим командующему?
Борис Лаврентьевич принял нас сразу. По нашему виду догадавшись о причине прихода, он заговорил первым:
— Да-а, голубчики. С Иваном Ивановичем мы допустили большой просчет. И моя вина есть. Надо бы сначала, Арсений Васильевич, все с вами обговорить, только потом беседовать с Мельниковым. Я надеялся, что кадровики свое дело знают и проделают все это тонко, но они поторопились, — и, глядя на моего соседа, упрекнул: — А вы, Петр Сергеевич, так сообщили Мельникову, словно кинжал воткнули ему в сердце.
— Главное — не было в этом необходимости, — сказал я, — Мельников грамотный офицер, чуткий к подчиненным, таких надо ценить.
— Правильно. К сожалению, мы только после смерти не совершаем ошибок. При жизни нам часто не хватает сердечности. А теперь вот и помочь Ивану Ивановичу ничем не можем. Квартира у него хорошая?
— Две комнаты со всеми удобствами.
— Вот что, голубчики, давайте втроем съездим к его жене, — предложил Петров. — Может, немного облегчим ее горе.
Командующий хороший дипломат — мирно, без единого лишнего слова уладил наши дела и даже часть вины принял на себя.
Через неделю меня допустили к Ивану Ивановичу. Ожидая увидеть сломленного жизнью, хмурого, раздраженного человека, я с радостью удостоверился, что внешне Иван Иванович не изменился: был бодр и разговорчив, хотя вставать ему было категорически запрещено. Первым делом он поинтересовался, как идут дела в дивизии, затем спросил:
— Новый начальник штаба приступил к работе?
— Нет еще, на днях явится.
— Это хорошо, — отозвался Иван Иванович. — Я здесь все обдумал и пришел к выводу, что зря взорвался из-за увольнения. Работу везде можно найти. Буду писать мемуары, ведь я начал войну 22 июня 1941 года и был бессменным начальником штаба дивизии до Дня Победы. Напишу книжечку — и в отставке от меня будет польза. А ты, Арсений Васильевич, к новому начальнику штаба отнесись дружелюбно: он к моей трагедии непричастен. Здесь я сам виноват: не сумел взять себя в руки.
Правильно говорится: чтобы оценить человека, нужно представить его без должности. Сейчас Иван Иванович мечтает о будущей новой работе. Он уже живет ею и поэтому так взбодрился. Истинному труженику никакая работа не страшна. Страшно безделье.
— Врачи здесь хорошие, свое дело знают, да и жена мне помогла, — больной улыбнулся и продолжал: — Хочу до восьмидесяти лет прожить. Заключу договор со смертью. Пусть она меня до коммунизма не беспокоит, а там я проживу, сколько захочу, потому что к тому времени все будет по потребности.
Иван Иванович смолк. На лице появилась спокойная усталость. Я понял, что он выговорился и теперь ему нужен отдых, поэтому поспешил распрощаться, пожелав ему скорейшего выздоровления.
Прохладная декабрьская ночь оказалась на редкость подходящей для полетов в сложных метеоусловиях. Высота нижней кромки облаков и видимости соответствовали установленному минимуму погоды. К тому же ночь была самой длинной в году. Летал полк Анатолия Кадомцева. Еще в сумерках я полетел на двухместном истребителе МиГ-15, чтобы проверить технику пилотирования командира. Сложнее этого полета не бывает. Проверяемый должен показать технику пилотирования в облаках, а затем выполнить пилотаж над облаками, ориентируясь по звездному небу и используя магнитный компас и наземный радиомаяк.
Анатолий Леонидович рулил на старт быстро. Мне вспомнились его слова на одном из совещаний: «Ас — это бесстрашный истребитель». Возможно, он рулит с такой большой скоростью, не предвидя никакой опасности? Но ведь она возможна: северная окраина аэродрома не огорожена… Перед взлетом Кадомцев не осмотрелся, решительно дав двигателю полные обороты. Машина побежала легко и устойчиво, незаметно оторвалась от земли и стала набирать скорость. Прошло нужное время, но Кадомцев почему-то летел на минимальной высоте. А впереди было шоссе с высокой насыпью, где к тому же могла оказаться грузовая машина. Говорить об опасности уже не было времени, и я, выхватив управление, резко перевел истребитель в набор высоты.
— Поняли, почему я взял ручку на себя? — спросил Кадомцева.
— Нет!
— Продолжайте выполнять задание, на земле объясню. Высоту Кадомцев набирал в облаках по всем правилам, но со значительным колебанием скорости. Видимо, сказывалась напряженность. И вот наконец из сплошного мрака мы вынырнули в звездное небо. Планеты, как мне казалось, радостно сияли, приветствуя наше появление. Кадомцев набрал нужную высоту, прошел радиомаяк, установленный вблизи аэродрома, занял зону и, выполнив положенные фигуры, спросил:
— Разрешите повторить задание? Уж очень красиво сияют звезды.
Меня эта просьба удивила. Кадомцев не учитывал, что обстоятельства могут измениться, а ошибка в расчете на посадку может создать аварийную ситуацию. На пробивание облаков и построение большой коробочки уходит немало времени, а топливо и без того на исходе. К тому же кроме нас в воздухе находились другие экипажи.
— Не забывайте, что в этой красоте мы не одни, — предупредил я и приказал: — Идите на аэродром.
Из-за неисправности двигателя один из истребителей заходил на посадку раньше нас, поэтому мы сели только со второго захода. На земле я поинтересовался у Кадомцева:
— Поняли, почему я вам запретил повторить комплекс пилотажных фигур?
— Извините, я кое-что не учел.
— Почему не выдерживали скорости в наборе высоты?
— Я этого не заметил. Да и надо ли так следить за ней?
Что это — бравада своим бесстрашием или что-то другое?
Говорю истину, ставшую банальной:
— В авиации мелочей нет! А если бы вы летели с напарником на боевых истребителях? Ему было бы трудно держаться с вами крыло в крыло.
— Об этом я как-то не подумал.
— И главное. Догадались, почему мне пришлось взять управление на взлете?
— Понял. Про шоссейку я совсем забыл.
— Плохо, если у командира полка не сработал коэффициент безопасности.
Я проявлял особую требовательность к Кадомцеву не случайно. Он был аттестован на должность командира дивизии и уже ожидал приказ о назначении. А на этой должности он меньше будет контролироваться в летном мастерстве. Но последний полет укрепил мое подозрение, что у него притуплен инстинкт страха, он бравирует своей смелостью.
После полета с Кадомцевым я собирался перелететь на другой аэродром и проверить технику пилотирования у командира полка Павла Климова. Но на стоянке меня поджидали два незнакомых полковника, прибывших из Москвы, из управления тыла и из финансового управления. Они объяснили, что имеют срочное задание проверить факты злоупотреблений при строительстве спортивного зала. В анонимном письме сообщалось, что по моему приказанию незаконно использовались грузовые машины аэродромной базы, а также солдаты полков. Желание летать у меня отпало, и я не без раздражения спросил:
— А что, это «приятное» сообщение вы не могли отложить до утра?
— Дело в том, что командировка у нас краткая, а дело срочное и важное. Начальник тыла флота посоветовал начать расследование сегодня.
— У Харламова были?
— Нет. Его тревожить еще рано.
Слово «тревожить» насторожило меня. Да, грузовые машины нами действительно использовались не по назначению: они перевозили бревна из леса на лесозавод. И грузчиками были солдаты тыловой базы. Формально люди и машины использовались не по назначению. Командующий флотом отпустил деньги на строительство спортивного зала, а о людях и машинах ничего не говорил. Да и я не особенно вникал в детали строительства.
— Извините, — обратился я к приезжим. — По плану мне надо лететь на другой аэродром. О делах, связанных со строительством спортзала, расскажет капитан Дивинец: он был проектировщиком и организатором его строительства.
На соседнем аэродроме меня встретил подполковник Павел Дмитриевич Климов, четко и спокойно доложивший обстановку на земле и в воздухе.
— Когда мы должны лететь? — спросил я.
— По плановой таблице через пятнадцать минут. Спарка нас ждет.
Климов рулил на старт неторопливо, а прежде чем спросить разрешение на взлет, внимательно осмотрелся. Взлет и выдерживание машины на малой высоте он проделал до того аккуратно, что, если бы я закрыл глаза, трудно было бы почувствовать момент отрыва самолета от земли. Чувствовалось, что он знает возможности машины и умело использует их. Грамотная техника пилотирования необходима не только в таких полетах, но и в воздушном бою.
На память мне пришла воздушная схватка под Киевом, в которой мне пришлось драться с фашистским истребителем один на один. Высота была почти такая же, как и сейчас. Дрались мы упорно. Поняв, что одной акробатикой меня не собьешь, противник решил взять хитростью. Он внезапно отвесно кинул свой самолет к земле, видимо рассчитывая, что при выводе я не выдержу перегрузки и врежусь в землю или мой «як» рассыплется от больших скоростей. «Фоккер» бешено мчится вниз. Я иду за ним, но чувствую, что настало время выводить машину из пикирования. Чтобы истребитель не разрушился от большой перегрузки, осторожно стараюсь поднять его нос, но ручка управления застыла на месте. Поняв, что только силой можно избежать смерти, обеими руками рывком дернул ручку управления на себя. «Як» нехотя послушался. Чувствуя, что машина выходит из пикирования, ослабил усилие. Земля была совсем близко. Смотрю на врага. Он тоже выходит из пикирования, но высоты не хватает, и он животом самолета пашет землю, а потом, перевернувшись, разлетается вдребезги…
— Задание выполнено. Разрешите идти на посадку? — спросил проверяемый.
Я был уверен, что мы сядем нормально, поэтому похвалил Климова. На стоянке техник подал нам шапки. Климов снял шлемофон, и я заметил на лбу у него капельки пота. Контрольный полет ему достался нелегко.