Прогрел мотор, оглянулся по сторонам, нет ли рядом с самолётом посторонних, и показал Паньшину новую команду на уборку колодок. Адвокат сначала не сообразил, что я от него хочу, пришлось пальцем вниз показывать, на колёса. Дошло, подбежал, подхватил верёвку, потянул и не справился. Дёрнул сильнее, колодки и вылетели! Паньшин от неожиданности не удержался на ногах, упал на спину, распластался на земле, словно лягуха.
Всё это краем глаза видел, потому что уже медленно покатились вперёд. Добавил оборотов, послушал, как мотор откликнулся, удовлетворился его звуком и уверенно толкнул до упора вперёд рычаг управления двигателем.
Уверенно разогнались, педалькой боковой ветерок парировал, оторвались от земли и перешли в набор высоты. Тут уже креном прикрылся, потому что сносить на деревья и дома начало понемногу.
Так и прошли в наборе высоты над городом. Курс сразу взял на полигон, нечего просто так бензин жечь и ресурс мотора выбивать.
И всё время на генерала краем глаза кошусь – интересно мне, когда же он фотографировать будет?
О, рукой дёрнул! Да сильно так, что я за целостность верёвки обеспокоился. Не порвал бы. За фотоагрегат не волновался от слова «вообще» Если и сломает затвор, то платить фотографу сам будет. Это все слышали.
Что хоть сфотографировал? Вниз глянул, а это он свой собственный дом снял! Да и ладно, мне-то какая разница? Лишь бы снимок получился.
Кричит:
– Снимаем камеру?
Отвечать не стал, кивнул утвердительно. Степан Прокопьевич дверку приоткрыл, потянулся за камерой, а дверку потоком обратно к проёму прижало, руку ему придавило. Скорость невеликая, так что не очень больно, просто неприятно. На себе сколько раз уже проверял, знаю, о чём говорю. Вторая попытка оказалась более успешной. Валевачев не растерялся, сообразил быстро – приоткрыл дверь и ногу в проём выставил, не дал ей обратно закрыться.
Потянулся за камерой, а привязные ремни не пускают! Оглянулся на меня, в глазах вопрос. А я тоже в сомнении – отстёгивать его или нет? Ладно бы сам эту процедуру проделывал, мне не так страшно, а генералу? Случись что… Нет, о таком исходе лучше не думать!
А генерал уже всё решил за меня. Отстегнулся, уверенными движениями отсоединил камеру, благо проделать это можно было одним движением, и перетащил её за своё сиденье в багажный отсек. Тут же подвесил на кронштейн имитацию бомбы, проверил-подёргал, как она держится, и убрал ногу из проёма. Дверка сама захлопнулась…
Поднялся до двухсот метров, выше решил не забираться. А на полигоне нас уже ждали…
– Сначала так пролетим, без сброса! – командует генерал. – Где-то тут должна палатка стоять с белым крестом на крыше.
Понятно. Подсуетились уже. Что её искать? Вон она, родимая, привычного грязно-зелёного цвета прямо в центре перепаханного разрывами поля стоит. Издалека её увидел. Прошли прямо над ней. Военных внизу море. Все собрались. И стоят вокруг палатки, черти. Неужели ни до кого не доходит, что мы и промахнуться можем?
Головой кручу по сторонам, пытаюсь ветер определить, и никак не получается! Нет тут деревьев, всё выкорчевано взрывами. И кустов никаких нет, и даже пыли! И как быть? Промазать никак нельзя!
Развернулся над краем полигона, встал на обратный курс, а сам головой по сторонам кручу, должно же что-нибудь подсказать направление и силу ветра? Можно, конечно, по тому, что на взлёте был, прикинуть, но это неточно будет. То у земли, а то на высоте – разница есть.
Уже и над палаткой пролетели, генерал чуть было без команды за шнурок не дёрнул, да я вовремя спохватился, успел его остановить.
– Почему? – кричит.
– Нужно сначала ветер определить, – отвечаю.
И Валевачев понятливо кивает. Летим прежним курсом, возвращаемся к началу полигона. И тут, чудо, на подъездной дороге какая-то коляска показалась! Пылит, катится к въездному шлагбауму, останавливается рядом с полосатой будкой. Есть направление ветра! Подвернул он, немного отличается от того, что на взлёте был.
Разворачиваюсь на палатку, кричу Степану Прокопьевичу, забывая, что он уже мой начальник, что генерал целый, командую во весь голос:
– Выходим на боевой курс. Момент сброса только по приказу! Как крикну, так дёрните за шнур. Понятно?
– Так точно! – оглушительно гаркает Валевачев и старательно выпучивает глаза – Слушаюсь, ваша светлость! Разрешите выполнять?
Смотрю на него недоумённо, потом соображаю, до меня доходит комизм ситуации, и я не выдерживаю, смеюсь. И генерал тут же подхватывает мой смех, заливисто хохочет…
Глава 6
А бомбить мы сейчас с пикирования будем! Нужно сразу покорить генерала, ошеломить. Испугать не испугаю, он человек военный, характером крепкий и закалённый в боях, но так лучше запомнится.
Простеньким пилотажем бы ещё закрепить эмоции, но нельзя. Чем дальше, тем более свободно себя чувствую в этом самолёте и уже на практике проверил, какие вольности он может позволить пилоту, а какие нет. Но кроме виражей, змейки, пологого планирования с таким же плавным выводом из него не рискнул бы ничего выполнять. Не то чтобы опасаюсь, но… Да что но! Буду честен сам с собой, ещё как опасаюсь! И стараюсь никогда и ни при каких условиях не забывать, из каких материалов собрана эта конструкция. Стоит только чуть-чуть при каком-нибудь манёвре превысить перегрузку, как отчётливый скрип конструкции планера в ответ тут же остужает горячую голову и на корню гасит любое воздушное хулиганство.
Мог бы сделать самолёт попрочнее? Мог! Если бы мотор был мощнее. А с этим слабосилком приходилось всеми силами бороться за вес, уменьшать его в каждой детали. Рейку на продольный и поперечный набор планера делать меньшего сечения, вместо фанеры использовать самодельную клеенную из двух слоёв шпона обшивку. Ну и так далее. Ну и как следствие, вся эта экономия значительно снизила прочность.
Так что только виражи и ничего более!
Бросать бомбу с высоты – рутина, ни всплеска эмоций, ничего. А если с пикирования, то тут будет полный набор острых ощущений. И почти резкое снижение, и набегающая земля, соответственно и нарастающий страх будет присутствовать и прогрессировать в зависимости от приближения к земле. Ну и про сам сброс с выводом из пикирования забывать не стоит! Эмоций куча! Надолго запомнит генерал эти лужские полёты, так думаю.
Тут ещё один немаловажный фактор имеется – заодно отгоним прочь любопытствующую публику. Ишь, столпились у палатки, как будто места на полигоне больше нет. А почему так вышло? Да потому, что не проинструктировали их, как нужно себя вести при проведении учебных бомбометаний и где находиться на земле. Есть тут и моя долька вины. Уж я-то, в отличие от всех остальных, прекрасно знаю всю эту кухню, но почему-то не сообразил подсказать генералу. Ну да ладно, что себя корить попусту, случилось уже, не переиграешь. Но на будущее надо обязательно написать наставления для полигонов. Нет, не так. Не наставления, а Наставления с большой буквы «Н»!
Начнём пикировать на цель, так они должны в стороны разбежаться. Надеюсь, офицеры и юнкера показывать свою храбрость друг перед другом не станут, возобладает у каждого из них чувство самосохранения и разум, не останутся на месте стоять.
И уже после этого во втором заходе на цель можно сбросить нашу импровизированную бомбу с высоты, допустим, метров ста. Меньше не нужно и больше тоже. Сбросим, если убедимся, что рядом с палаткой точно никого нет. Иначе угодим кому-нибудь по маковке и сплющим её в блин. Брезентовый мешочек с песком весит немного, килограмма полтора-два, но этого более чем достаточно, чтобы уверенно лишить человека жизни. Тем более если бросать с такой высоты…
И пикирование это, оно только для генерала и всех прочих пикирование, а по мне так просто пологое снижение. Или планирование на малом газе с чуть большим углом, кому как удобнее, так и называйте.
Однако пора! Точку начала снижения заранее определил, это несложно. Примерную высоту знаю, как знаю и предполагаемую вертикальную скорость. Делим одно на другое и получаем время в секундах. Умножаем его на скорость полёта и в результате имеем что? Дистанцию! Вуаля!
Убрал обороты, но пока лечу в горизонте, теряю скорость. Зачем? Так чтобы генерала посильнее впечатлить, до печёнок! Чтобы из горизонта на снижение перейти с максимальным эффектом.
Скорость падает быстро, чтобы его удержать в горизонте, приходится подбирать ручку на себя и тем самым увеличивать угол атаки. Аппарат горделиво задирает нос, и земля тут же уходит под капот, а в лобовом остеклении кроме пронзительной синевы неба ничего!
Вру! Есть ещё кучевые облака, которые так и слепят глаза своей снежной белизной.
Подбираю, подбираю… Тут ни в коем случае нельзя переусердствовать! Прозеваю момент, и самолёт сорвётся в штопор! Смогу ли я его вывести, вопрос.
Поэтому стоило только аппарату «повиснуть на ручке», потяжелеть, тут же и отдал ручку от себя. Работать приходится резко, ход увеличенный, зато какой эффект! Переход необыкновенный, то одно небо с облаками было перед глазами, а теперь только земля…
Тут же сразу возникает отрицательная перегрузка, желудок-предатель мягким скачком поднимается вверх и упирается в горло, перехватывает на мгновение дыхание, пропадает вес…
И поехали все вместе, самолёт и мы, вниз по наклонной!
Страшно? Ничуть! Все эти отрицательные моменты даже не моменты – мгновения! К ним очень быстро привыкаешь, буквально после первого такого раза перестаёшь обращать внимание на подобные мелочи. Зато какой восторг испытываешь, когда сердце буквально попадает в невесомость и поёт от наслаждения свободой – такое словами не передашь! Это нужно прочувствовать.
Но это только на снижении. На выходе из пикирования или подобного, как наше, снижения ощущения прямо противоположные. Перегрузка, какая бы она ни была по силе, ощутимо давит вниз, к земле, несчастный желудок оказывается где-то в промежности, про сердце лучше промолчать… В общем, всё не так.