В таком виде я и предстал перед их величествами, в растрёпанной одежде, которую как не поправлял, а привести в порядок всё равно не получилось, в размазанной на щеках помаде, в пудре и с растерянным выражением лица. Каюсь, последнее я специально не стал убирать, надеялся таким образом на снисхождение. Схитрил, а кто бы на моём месте поступил иначе?
И этот приём сработал. Его величество при виде подошедшего меня скривился, словно лимон проглотил, Мария Фёдоровна вроде бы как и неуловимо, но всё-таки поморщилась и, ура, откуда-то из рукава волшебным образом выдернула кружевной платочек и протянула мне:
— Приведите себя в порядок, Николай Дмитриевич.
Тут же появилось небольшое зеркальце, и я под внимательными взглядами всех собравшихся здесь, на трибуне, принялся оттирать лицо. Ещё больше размазал, очень уж платочек не подходил для моих нужд. Лицо стало однотонно розовым, как у поросёнка на картинках. А дальше что делать? Возвращать императрице грязный? Ни в коем случае! Но и оставлять его себе тоже нельзя, не положено. И снова на помощь пришла Мария Фёдоровна:
— Оставьте себе, не мучайтесь.
Так и убрал в карман замусоленную тряпочку. Называть грязный батистовый комочек платком язык не поворачивается. Одна радость — вещь статусная. Как-никак из рук императрицы получена, гордиться можно. Отстираю, выглажу и детям или внукам своим буду потом показывать и хвастаться. А что? Ведь будут же у меня когда-нибудь свои дети?
Александр Александрович посмотрел на мои мучения, ещё сильнее, хотя куда уж больше, скривился, хмыкнул. Показалось даже в какой-то момент, что сплюнуть хотел, да воспитание не позволило. Оглянулся на дочерей, перехватил брошенный в мою сторону восхищённый взгляд Ольги, оценивающий Ксении, и хорошо заметно было, как ещё больше расстроился. Или рассердился. Покачал головой и отправил меня прочь. Со словами:
— Потом поговорим…
Я и ушёл, на ходу раздумывая, что это было и как всё это понимать. Как опалу? Или как прощение? Но и голову долго не ломал, зачем зря ломать, когда ни на что повлиять не могу. Одно насторожило, очень уж заинтересованный взгляд их высочеств, Ксении и Ольги. И насторожило сильно, заставило задёргаться, не нужно мне подобного интереса. Воистину, в небе проще…
Зима пролетела в хлопотах. Никто никуда меня не дёргал, разговор с государем состоялся, но нашего с Котельниковым афронта не касался, словно ничего и не было. А вот завода и нового производства ещё как коснулся. Империи нужны были мои самолёты практически в неограниченных количествах. Это я так говорю, поскольку прекрасно понимаю те задачи, что мне его величество нарезало. Что-то нехорошее грядёт, чую.
Нет, никаких секретов и тайн мне не раскрыли, но иначе для чего нужно к лету подготовить максимально возможное количество лётного состава и авиационных специалистов? И выпустить из цехов завода определённое и даже насколько возможно бо́льшее количество самолётов? Ладно бы только учебных, как изначально планировалось, так ведь нет. Государь и генштаб настолько впечатлились эффективностью моей работы на Памире, что самым буквальным образом обязали выпустить энное количество и боевых самолётов, способных нести увеличенную бомбовую нагрузку. С моей, кстати, лёгкой руки получивших новое для этого времени название бомбардировщиков. И, насколько я понял, под это дело уже был размещён государственный заказ на производство авиационных бомб. Вот так. А я подал заявку через юриста на ещё одну привилегию, на прицел.
И ещё, пожалуй, самое важное — финансирование пошло непрерывным потоком, к моей радости. Огорчаться же своими догадками о грядущих «нехорошестях» и не подумал. Боевые действия рано или поздно всё равно будут, так лучше заранее к ним подготовиться и встретить их во всеоружии. Предлагать же что-то ещё, вроде автомата Калашникова не стал. Всё равно бы не вспомнил конструкцию во всех её подробностях, так как крайний раз держал его в руках давным-давно, ещё в школе. А стрелять так вообще ни разу не стрелял. На службе макаром пользовались, так что со стрелковым оружием пусть кто-нибудь другой разбирается.
Уж не знаю, что повлияло, выделенное финансирование или новорождённый сынок подрос, но мой отец всё чаще и чаще стал появляться на заводе. К счастью, в дела не лез, просто присутствовал и больше слушал, чем делал. Потом сообразил, что он тут просто отдыхает. Ну и ладно. А вообще в связи с этим у меня появились кое-какие мысли — потихонечку нужно всё брать в свои руки, чтобы ни от кого больше не зависеть. Деньги у меня теперь есть, а про положение в обществе и упоминать не нужно. Проконсультировался у знающих людей, с расширением производства увеличился и уставной капитал, выросло количество акций, вот я и выкупил большую их часть. Отныне я главный акционер. Правда, проделал всё тихо, афишировать не стал, и об этом пока знаю только я.
Вывозную программу для слушателей гатчинской школы проводили по ускоренной методе. Впрочем, то, что она ускоренная, никто и не догадывался, и даже предположить не мог. Для нынешнего времени и эта малость была прорывом. Матчасть, аэродинамику и динамику полёта изучали по нарисованным впопыхах плакатам и схемам, зубрили написанную мной Инструкцию по лётной эксплуатации. Пришлось текст давать слушателям под запись, иначе пока никак, машинописного бюро у нас в школе, увы, нет. Всё обещают и обещают выделить финансирование под эту статью, но обещанного, как говорится, три года ждут.
Как только перегнали в Гатчину первую учебную спарку, так сразу приступили к ознакомительным полётам. С обязательным простейшим пилотажем, после которого уже можно было делать первые выводы о профессиональных и не только способностях слушателей. К сожалению, вестибулярный аппарат у всех разный, поэтому кое-кого пришлось перевести на воздухоплавательное отделение. Пусть на воздушных шарах летают.
Ну и отношение ко мне сильно переменилось. Теперь господа офицеры уважительно со мной здоровались, приветствовали первыми, как и положено. Поняли, наконец-то, что авторитет у меня не дутый и подкреплён профессиональными навыками. А там к зиме и слухи в общество просочились о наших с Изотовым Памирских похождениях, так что всё один к одному и сложилось. К моей вящей пользе.
В общем, всю зиму и весну я только и видел заводские цеха и гатчинскую школу. Ну и дорогу между ними. Хотя в дороге я больше спал, поэтому про дорогу лучше не упоминать. Времени на сон, кроме как поспать в авто, практически не оставалось. Почему? А не было в школе инструкторов кроме меня. Ну и посчитайте нагрузку, когда курсантов много, а я один. Вот после выпуска будет легче. Кстати, уже присматривался кое к кому, появились в школе офицеры с известными мне ещё по той жизни фамилиями. Может, и здесь они не подведут? Станут отличными пилотами, и оставлю я их на инструкторской работе.
Кстати, зимой произошло примечательное во всех смыслах событие. Уж не знаю, насколько оно сыграет роль в здешней истории, но напряжённая работа в цехах, связанная со скорейшим выполнением государственного заказа, вызвала возмущение заводского профсоюза. Как потом стало известно, с подачи местного рабочего комитета. Революционеры начали потихоньку бузить, втихаря подбивать на забастовку моих работников. Те сначала, как мы чуть позже узнали, упирались, ведь заработная плата у нас хорошая, даже по сравнению с другими квалифицированными профессионалами на заводе, но в конце концов сдались. Принесли петицию от рабочих, мол, требуем работать как все, в две смены. Но, заразы, одновременно потребовали увеличить заработную плату.
Разбираться не стал, просто провёл собрание в цеху и предложил всем недовольным идти на все четыре стороны. Неумно? Может быть. Но я решил не поддаваться на шантаж, ведь очередь из желающих устроиться в наши цеха не уменьшалась, было из кого выбирать. Зато когда люди увидели, что на место уволенных тут же попросились те, кто их и подбивал бунтовать, то буза как-то сразу закончилась, больше никто не ушёл, и на какое-то время, как мы с Изотовым понимали, всё затихло.
Но затихло не совсем. Наружу, за заводскую ограду ничего не просочилось, но, по слухам, комитетчикам и агитаторам сильно досталось от своих же рабочих. Семьи здесь в основном многодетные, поэтому, когда навеянный агитаторами дурман схлынул, и люди опомнились, то пришло осознание — можно и потерять доходное место. Запросто. Вон, за воротами толпа из желающих работать каждое утро стоит, есть из кого выбирать.
Что меня больше всего обрадовало, это тот факт, что от Гапона на заводе не осталось ни слуху, ни духу. Что с ним сделали, и куда он исчез, меня не интересовало, «помер Максим, да и хрен с ним».
Но умом понимал, нужно было кардинально решать этот вопрос. А кому его решать? Не мне же выходить на большую дорогу? И жандармы мышей не ловят. Не до того им сейчас. После того выступления на ипподроме в Корпусе сменилось начальство и Пантелеева убрали. А нечего потому что их величествам голову в мешке приносить. Никто же не знал, что там голова чучела находится? Вот и вышло, что вышло.
К тому же на трибуне и Ксения с Ольгой присутствовали, вот государыня и не простила генералу такого необдуманного проступка. Не та у него должность, не то вокруг окружение.
А новое начальство затеяло перестановки в Корпусе, как оно всегда и происходит при смене руководства, поэтому даже Изотову пока было не до моих предупреждений. Ему бы самому в столице удержаться, а не отправиться в какую-нибудь Тмутаракань.
В общем-то все эти перестановки меня не касались. Охрана присутствует, даже продолжает при поездках сопровождать, что ещё нужно? А Изотов… Как по мне, так кому-кому, а ему за свою судьбину переживать не следует. Слишком уж он много знает, погряз в моих секретах по самую кокарду. Ну и кто его после такого посмеет убрать? Да он даже по делу полезен, только благодаря ему столько эффектных снимков наших боевых действий сделать получилось. Рапорты на бумаге, отзывы и рекомендации это одно, а вот такое зрительное подтверждение совсем другое. Даже меня впечатлило, когда снимки увидел. Так что никуда полковника от нас не уберут. И подтверждением тому были награды и очередное звание за памирский вояж.