Пока мама продукты да пожитки собирала, Нина пошла с Зорькой да с Апрелькой попрощаться. Зашла на сеновал, сена свежего прихватила. Апрель-ка сено жевать не стал, прихватит Нине пальчики своими губами, вытолкнет их языком, опять прихватит, да смотрит на неё огромными умными телячьими глазами, до свиданья, мол. Всё Апрелька понимает, только что сказать не может. Долго они с ним теперь не увидятся, считай до самого лета, да ведь и не навсегда прощаются.
Хотя Нина запомнила, ещё с той поры, когда бабы своих мужиков на войну провожали, говорили промеж они собой:
– На день провожаешь, попрощайся навеки…
Почему? Примета что ли такая…
Телега у соседа скрипучая, да ещё картошкой гружённая, мешков десять, наверное, каждый ведра по четыре, да Нина с мамой, да пожитки Нинины, хоть и немного, всё равно – груз, да ещё двое ребятишек…
Дядя Саша впереди правит, они все кучкой сзади сидят, сеном так душисто пахнет, видать вчера дядя Саша с поля сено возил – вон ещё в телеге травинки остались. Скрип, скрип, одну рощу проехали, вторую… а потом уж Нина и со счёту сбилась, потом пирожки мамины с клубникой в ход пошли, все вместе ели, прямо на ходу.
Так – потихоньку, помаленьку – ближе к полудню в Большеречье добрались. Выгрузил их дядя Саша у интерната со всеми пожитками:
– Давай, Надежда, девчонку свою устраивай, я пока на пункт съезжу, сдам картоху. Как управлюсь, за тобой и заеду…
Мать вещи Нинины занесла, продукты ей сказали на кухню сдать – в общий котёл.
– У нас здесь повар есть, мы всем ребятишкам сразу и завтрак, и обед, и ужин готовим. – Объяснила ей воспитательница. – А едят они в столовой, все вместе в одно время.
Воспитательница показала маме столовую, класс, комнату, где Нина жить будет, даже кровать Нине определила:
– Вот, клади сюда мешок свой. Здесь спать будешь. А вот тумбочка, сюда вещи сложишь, она тоже твоя и ничья больше.
В интернате Нина себя сразу этакой маленькой почувствовала, коридоры длинные, комнаты, где занятия проходят огромные, спальни по десять коек – отдельно комнаты для девочек, для мальчишек. Потолки вездё белённые, высокие, у них в деревне даже в магазине потеснее будут. И ребятишек вокруг много, есть такие как она – первогодки, а есть и постарше. И мамы рядом нет.
Все ребятишки поначалу кучками гуртовались – каждая кучка с одной деревни. Потом по комнатам их воспитательница развела. Девчонки-то сразу в комнатках порядок наводить стали, полы мыть да пыль протирать, а ребята, кто постарше, те вещмешки побросали на кровати, и за угол курить пошли…
Витя тоже, было, за старшими парнями поначалу потянулся – не понял куда они, он-то и повыше сверстников своих был, и покрепче, да только увидел, что парни самокрутки скручивать начали, вернулся. Курить он, конечно, и дома пробовал, стащил как-то у дяди Паши махры щепотку из кисета, нашёл бумажку, скрутил, затянулся… не понравилось ему, и глаза ест, и во рту – вонища, чё хорошего!
Вернулся он в здание, тут-то Нину и приметил: стоит девчонка в коридоре, напугана, не напугана – не поймёшь толком. Глядит в потолок, сама застыла, глаза широко раскрыты, вся сжалась, что воробышек. Подошёл:
– Ты чё там увидела?
– Высоко-о… – Нина от неожиданности ещё сильнее сжалась, и так доверчиво на него глянула. – А ты драться не будешь?
– Не-е. Я лучше тебя защищать буду, если вдруг кто обижать станет. Можно?
– Можно. – Нина улыбнулась. – А я – Нина.
– Виктор. – Он протянул ей руку и крепко сжал.
– Ой, палец больно. – Поморщилась Нина.
Виктор растерялся, руку отпустил и застыл виновато.
– Ладно, ничего. – Нина снова улыбнулась, посмотрела вверх на потолок, и потолок как будто ниже стал, и испуг у неё куда-то улетучился, уверенность появилась.
Все десять лет они так, бок о бок, с Виктором вместе и проучились, даже сидели всё время за одной партой. В какой-то момент дружба переросла у них в нечто большее, ни у кого из их одноклассников даже сомнения малого не возникало, что они после школы поженятся.
За время учёбы многое поменялось в жизни. Мама Виктора и дядя Паша действительно вскоре поженились. Плетень между домами сразу убрали, объединили огороды, на месте дяди Пашиного дома соорудили большой сарай с сеновалом, там же баньку поставили.
А со временем у мамы с дядей Пашей появилась общая дочка – Наташа, стало быть, Витина сестра, и теперь, приезжая на лето домой, он чувствовал себя совсем уж взрослым и самостоятельным, даже, в какой-то мере, ответственным за судьбу мамы, брата Гошки, Наташи. Да и дядя Паша стал к тому времени сдавать, всё чаще напоминала о себе фронтовая рана, руку он теперь подвязывал старым полотенцем, когда выходил из дому, чтобы она не болталась беспомощно вдоль тела, пальцы совсем перестали его слушаться, и делать по дому мужицкую работу он уже почти не мог. Хорошо хоть Гошка к тому времени подрос, и стал теперь, как говорила мама, настоящим мужичком. Витя вспоминал, когда-то, тоже самое, мама говорила и о нём. Улыбался и хлопал брата по плечу:
– Растёшь, Георгий. Скоро меня обгонишь.
– Не обгоню, ты вон какой длинный. – Хмуро возражал брат.
В школу Гошку, как и когда-то Витю, отдавать не торопились, хотя возраст и подошёл:
– Пусть ещё с годик-другой дома поотдыхает. – Вздыхала мать. – Успеет ещё, выучится. Пока вот ты, давай, науку осваивай…
Мать гладила Виктора по голове, как маленького.
– Ну ладно, ты, мам, чё ты… – Басил Виктор. – Я ж не Гошка тебе, мне лет уж почитай…
– И то, правда, совсем взрослый уже мужик, скоро в армию. – Соглашался с ним дядя Паша. – Сегодня, поди, опять к своей Нинке на свиданку вечерком побежишь, за пять-то вёрст?
– Почитай, не почитай… а для меня, Витюшка, всегда ребетёнком останется… – Не соглашалась с ними мама. – Ты, вот что, Витенька, меньше разговаривай, а молочка-то подливай, подливай, только щас, надоила, парное ищё.
А вечером Виктор действительно уходил к Нине в соседнее село. Если напрямки, через лес, действительно туда вёрст пять получалось, а по дороге – все десять. Однако, дело молодое, домой приходил часто под утро, всю ночь они с Ниной бродили за селом, разговаривали. И целовались. А утром, возвратившись, он успевал часок поспать, и ехали с матерью да с Гошкой на покос, а дядя Паша дома оставался кашеварить да с Наташкой нянчится.
У Нины дома тоже перемен было, хоть отбавляй. Мама после смерти отца лет пять прожила, потом резко заболела, а в августе умерла. Хоронить маму соседи помогали, дед-то уже совсем старый стал, едва сам с кровати встает, а уж рубаху или штаны надеть совсем не может, какой с него помощник.
На похороны из Омска сестра мамина с мужем приехали. Она хоть и двоюродная, но с мамой росла вместе. С Ниной они после поминок поговорили, как со взрослой:
– Младшенькую-то с дедом Иваном мы, Нина, к себе в Омск заберем, им одним здесь не управиться с хозяйством. Дом продадим, деньги и тебе и сестрёнке сгодятся потом. А ты учись, школу заканчивай, потом глядишь и поступишь куда… А поживёшь пока в интернате, мы там уже договорились с директором…
Теперь она снова почувствовала то же самое, как при первом приезде в интернат: высокие белые потолки и мамы рядом нет. Только теперь уже, наверное, это навсегда… Директор сначала попричитала над ней по-бабьи, мол, сиротинка, как же ты теперь, а потом предложила помогать после занятий на кухне, картошку почистить, посуду ли помыть, словом всё, что сможет делать. Нина согласилась, не хотела обузой для всех быть, хотя от причитаний директорши, что-то сиротское комом к горлу подкатило, хотелось ей жалеть себя или плакать, спрятавшись где-нибудь в уголке, закрыв лицо наглухо ладошками.
Снова выручил Виктор. Он появился к началу занятий, ещё больше, чем был, такой же сильный и возмужавший, приобнял Нину, сказал как тогда, при их первой встрече:
– Можно я помогать тебе буду?
Она снова согласилась:
– Можно. Помогай.
В армию Виктора взяли сразу по окончанию школы, к тому времени ему девятнадцать исполнилась. Призывали из Омска, в военкомате на медкомиссии старенький врач-фронтовик, возглавлявший медицинскую комиссию – на кителе под халатом Виктор у него среди прочих разглядел медаль «За отвагу» и сразу проникся уважением – сказал ему:
– Ну что, парень, поздравляю, границу нашу охранять поедешь на Дальний Восток!
Виктор не стал возражать доктору, на Дальний Восток, значит, на Дальний Восток. А тот похлопал Виктора по плечу:
– Страну посмотришь… А то, ведь дальше своего района, поди, нигде не бывал?
– Не бывал. – Согласился Виктор.
– Ладно, ступай. Годен.
Запомнилось ему и прощание на железнодорожном вокзале, Нина, которая к тому времени уже переехала в Омск – пока жила у родственников, но в августе собиралась поступать на химфак в Томский университет – пришла провожать его. Они стояли на перроне среди сотен других пар, как и все обнимались:
– Я тебя ждать буду. – Говорила она, вытирая платочком слёзы. – А ты пиши мне, не забывай, вот только до места доедешь, сразу и пиши…
– Напишу. – Соглашался Виктор. – Как только, так сразу…
А из репродуктора, висевшего у входа в вокзал, звучали слова, такой знакомой по фильму «Трактористы», песни: «На границе тучи ходят хму-уро. Край суро-овый тишиной объят. На высо-оких берегах Аму-ура…».
Нина живо пыталась себе представить эти высокие берега дальневосточной реки, Виктора, он почему-то сидел на броне тридцать четвёрки с биноклем в руках, и получалось у неё какая-то пасмурная, тревожная картина всего увиденного пространства. Высокие кручи над рекой, низкие серые тучи над ними, сжимающие объём воздушного пространства, и Виктор, тревожно вглядывающийся в тот, пустынный, враждебный берег Амура. А из репродуктора неслось: «Часовы-ые Родины стоят».
Она сказала ему об этих своих тревогах, а он, как всегда спокойно, по-доброму усмехнулся:
– Ну и напридумывала, фантазёрка ты моя!..
– Ты главное пиши, не забывай писать…