Бригада была дружной, и на выходные с семьями они частенько выезжали на отдых, куда-нибудь на Ташкенское водохранилище или в соседний Чаткальский заповедник. Тот самый, в который, якобы, некогда приезжал охотиться на фазанов сам Хрущёв, так тогда, как рассказывал Виктор, всю дорогу от Ташкента до заповедника, а это около ста километров, за одну ночь заасфальтировали. Тогда, опять же по рассказу Виктора, всех жителей окрестных кишлаков к этим дорожным работам привлекли… Да, и такое бывает.
Конечно, бригадные мужики на фазанов не охотились, они в отличии от Никиты Сергеевича, понимали – нельзя в охотиться в заповеднике, а потому жарили шашлыки, ловили в горной речке красивую рыбу с красивым именем – Маринка, варили уху, сидели у костра, пели песни под гитару, выпивали, не без того… Словом, активно и весело отдыхали от трудовых шахтёрских будней.
Зато в рабочие дни Виктор приходил домой уставший, ужинал по-быстрому, смотрел телевизор или интересовался, как дела у Нины на работе, но неизменно засыпал где-нибудь на половине дежурного фильма или Нининого ответа. Она всё понимала, совсем не сердилась на него, просто укрывала Виктора пледом и тихо ложилась рядом, чтобы не потревожить сон мужа.
Именно в эти годы я частенько бывал у них в гостях. Мы приезжали с мамой из своей Сибири, ходили по горам, ели черешню и дыни, дядька в выходные возил нас на Ташкентское водохранилище, там мы с ним ловили на закидушки огромных усачей, это такая рыба, вроде нашего сома, варили уху – словом, отдыхали по полной, чтобы запастись теплом на всю нашу длинную сибирскую зиму. В один из таких приездов, я и нашёл в тёткином столе вторую створку прабабкиного складня. Радостный я выбежал к ней, она как раз сидела в комнате, разговаривала с соседкой.
– Тёть Нин, смотри, чего нашёл!
Она как-то побледнела, напряглась вся, выхватила у меня створку из рук и сунула в карман своего халата:
– Ты где это взял?
– Да, там…
– Ты… ты… зачем!?
Видя, что тётушка сердится, соседка быстро собралась восвояси:
– Ну, ладно, Нин, пойду я…
– Да, да…
Как только соседка вышла, тетя Нина взяла в руки веник:
– Кто!? Кто тебе разрешил!?
Почуяв неладное, я быстренько юркнул на кровать и с её спинки быстро забрался на шифоньер. Я и раньше проделывал этот путь, но не так быстро, как в этот раз. И надо сказать, что сделал я всё вовремя, тетушка прыгала возле шифоньера, пытаясь достать меня веником, такой разъярённой я не видел её ни разу, но достать меня она не могла, потому как рост не позволял, а я, не знаю, то ли с перепугу, или ещё почему, но как-то очень спокойно, по слогам выдавил ей:
– Ну, и – ду-ра.
Она села на диван, поставила веник рядом и расплакалась. Спустя некоторое время, сохраняя осторожность, я спустился со своего убежища, подсел к ней тихонечко:
– Ты чего?
Она, ещё всхлипывая, погладила меня по голове, и ласково сказала:
– Сам – дурачок.
Потом я слышал, как она говорила маме:
– Представляешь, соседка у нас в партбиблиотеке работает, а Серёжа тут с иконкой…
– Да ладно ты, обойдётся всё…Она, поди, и разглядеть-то ничего не успела.
– Утешала её мама.
К сорокалетию Родина высоко оценила труд Виктора, как бригадира передовой смены забойщиков, его представили к присвоению звания Герой Социалистического Труда. Золотую Звезду и удостоверение вручали на майские праздники в здании Правительства республики Узбекистан.
Вернувшись из Ташкента, в тот же день Виктор с Ниной собрали всю бригаду. Отмечать решили в заповеднике, и недалеко, а транспорт к тому времени был у всех бригадных, как говорится, решили, сели и поехали. Всё самое необходимое – палатка, матрас, подушки, тёплая одежда, снасти для рыбалки – всегда было у Виктора наготове в багажнике, так что собираться долго не пришлось. Заехали в магазин, взяли продукты, ящик водки, бригада-то большая как-никак, и две бутылки Советского шампанского для женщин и для куража: – Герой я или кто? Право имею шампанского испить. – Шутил Виктор.
– Герой. – Соглашалась Нина. – Помнишь, как в детстве – штаны с дырой…
– Где? – Виктор с серьёзным видом искал эту самую дыру на штанах. – Не вижу…
– Да зашила уже. – Отшучивалась Нина.
– Так имею или нет!?.
– Имеешь, имеешь… Геро-ой…
Шампанское пили чисто символически, а Звезду, как и положено, обмывали водкой. В вечерних сумерках, при свете костра она отблёскивала в стакане, словно золотая пластинка, на который случайно упал лучик солнца – блеснёт, погаснет, снова блеснёт.
– Давай, Виктор, пей. – Подначивали его мужики. – Расскажешь потом, какое оно на вкус – золото.
Виктор выпил, но вкуса особенного не почувствовал, водкам как водка. Вытер носовым платком Звезду, завернул в него же и сложил аккуратно в футляр. А футляр в карман сунул, да пуговку на кармане застегнул, чтобы футляр невзначай не выпал.
Привкус золота Виктор почувствовался позже. Спустя время выбрали его депутатом на республиканский съезд профсоюза, а там, на съезде, выдвинули кандидатом прямиком в Центральный комитет профсоюзов отрасли. Проголосовали единогласно.
И пошло-поехало, стал он с той поры по совещаниям больше бывать, чем в шахте с отбойным молотком, забывать даже стал, как ребята по матушке кроют коли, что не так. Теперь он больше всё разговоры государственные слушал, да сам иногда вёл, костюм чёрный специально для этих «выходов» у него отглаженный в шкафу всегда висит, на нём все награды, что на доске почёта вывешены, здесь же рубаха белая, крахмальная, и галстук. Правда как-то не в своей тарелке себя чувствовал поначалу, не всегда понимал смысл этих всех бесконечных совещаний и съездов, но потом привык, понял – если собираются, значит, так надо.
И всё же, гораздо веселее было, когда случалось, что делегация какая на рудник приезжала – те же шахтеры с Украины или с Кузбасса – по обмену опытом. Кому их в головное предприятие – на рудно-обогатительную фабрику везти, как ему, как не Виктору Андреевичу. А там попутно культурная программа организуется дня на два – на три, свои ребята, шахтёры, с ними, если что, и по матушке выскочит, поймут – не осудят. Опять же, ташкентские фонтаны показать им нужно, которые после землетрясения в столице понастроили, в Самарканд их свозить, поводить по мавзолеям Шахи-Зинда, в обсерваторию Улугбека, ну и так далее.
И конечно, «звон малиновый» всю дорогу, непременно. Это – в микроавтобусе, где-нибудь на заднем сидении ящик водки гремит, чтобы коллег угощать, не на сухую же им опыт передавать, это даже не по-шахтёрски как-то… Ну а вечером в гостинице, само собой – снова посиделки.
Ближе к пенсии, начальник рудника и вовсе вывел Виктора из шахты, пригласил к себе и сказал:
– Хватит тебе, Виктор Андреевич, под землёй жить-проживать. Пора уж и прописку менять – наверх подыматься, ближе к свету да к заслуженному отдыху. Поработаешь диспетчером на руднике, ну и профсоюзными делами своими будешь заниматься заодно…
– Отчего ж… Верно, ты Николаич, мыслишь, отчервяковал я своё под землёй, пожалуй. Пора и на солнышке погреться. Спина вон сгибается с трудом, а порой так поясницу прихватит, что думаешь, не разогнёшься уже. Только ядом пчелиным да жёниными молитвами и спасаюсь…
– Вот и сговорились.
И не то что там какие-то особые привилегии, но жили они с Ниной в достатке, ни в чём себе не отказывали. И то подумать, много ли им надо вдвоём-то. Квартиру поменяли, свою двушку на трехкомнатную. Места в доме много стало, хоть в прятки играй, одна комната – гостиная, другая спальная, а в третьей Виктор себе рабочий кабинет устроил.
Всё как на руднике, и стол письменный поставил основательный, и кресло кожаное, и полки с подписными изданиями – Пушкин, Лермонтов, Ленин… Зачем кабинет? Да хоть бы и работать! Как-никак – член ЦК, хоть и профсоюза, но все равно звучит. Впрочем, до работы дома редко доходило, а вот в книжном шкафу, на средней полке, в аккурат за десятым и одиннадцатым томами сочинений вождя, всегда есть у него «запаска» на «всякий пожарный» – бутылка коньяка и стопка, чтоб не из горла пить. Нина про ту беду знать – не знает, а знала бы, давно бы ему «хвоста накрутила». Но он осторожненько, чтоб её особо не расстраивать…
Кроме квартиры, из крупных перемен, он ещё машину, свой старенькую ГАЗ-21 – за которой в прежние времена длинную очередь выждать пришлось, почитай года четыре – теперь поменял на ГАЗ-24. Эту ему гораздо быстрее, как герою, без очереди выделили. И старая, красивая была – олень никелированный блестящий на капоте в прыжке застыл, сама голубая, что морская волна; ну а уж эта, новая – совсем загляденье, чёрная, как у республиканских чиновников, благородным воронением отливает!.. Он специально такую дождался, мечтал о ней. А бежит по дороге как – никто за ней не угонится!
Однако всё хорошее рано или поздно кончается. Ну, разве можно было подумать, что настанет время и не станет больше ни Советского Союза, который рассыплется в одночасье, как карточный домик, под предательский звон стаканов в Беловежской пуще, ни системы, стабилизирующей мировое равновесие;
а бывший советский Узбекистан превратиться в одну из стран-осколков в постсоветском пространстве.
Не могли они с Ниной представить и то, что на улицах, ставшего уже родным Янгиабада, откуда-то с соседних гор что ли, из тех самых садов, появятся кучки обкуренной анашой, разнузданной, агрессивной шпаны, готовой пристать к любому прохожему при первой попытке сделать им какое либо самое незначительное замечание.
Виктор с досадой и растерянностью читал газеты – местные, центральные, и не понимал, как такое может происходить вокруг. С одной стороны он, как человек государственный, вроде бы и знал, наверняка, были объективные предпосылки тому. И впору бы чуть раньше было задуматься всем здравомыслящим, в том числе и в высших эшелонах власти. Но не задумались. Почему? Объяснить этого себе Виктор не мог, кроме расхожей фразы: «Видимо им там не до того тогда было…», – на ум ничего не приходило. Но если «не до того», то до чего тогда?