Вызвал его тогда бывший, которого в горком двинули. Официально. К себе в кабинет.
– Есть такое мнение, Виталий Васильевич, – бывший говорил медленно с чёткой расстановкой слов, глядел куда-то сквозь Боброва, как бы давая ему понять – решение принято, и обжалованию не подлежит, – Выдвинуть тебя на должность парторга нашего краснознаменного, ордена Трудового Красного Знамени…
Сначала смысл его слов как-то слабо воспринимался, словно пролетал мимо Виталия, – Меня?.. За что?..
Бывший едва заметно улыбнулся понимающе его оговорке, но именно эта едва заметная улыбка заставила Боброва вернуться в реальность происходящего, – То есть… Я не знаю, достоин ли… У меня ведь и опыта совсем нет…
– Не переживай, опыт – дело наживное. – Отрезал бывший. – А комбинату без «партийной головы», сам понимаешь, оставаться нельзя.
– Да… конечно… понимаю…
– Ну, вот и хорошо, что понимаешь. – Бывший даже не закрыл, захлопнул резко какую-то папку с документами, лежавшую на столе. – Значит договорились. Завтра собрание будет, изберём тебя.
Собрание прошло как по сценарию: проголосовали, выбрали, запротоколировали… И дальше всё честь по чести, как надо.
А месяца через два направили Виталия в ВПШ, то бишь, в высшую партийную школу, обучаться заочно основам партийного руководства. Три года Бобров на сессии ездил, грыз твёрдый гранит партийной науки.
Не сказать, чтобы слишком упорно грыз, всё же заочник. Но, тем не менее, добросовестно изучал. И историю КПСС, и марксистско-ленинскую философию, и политэкономию, и научный коммунизм… И прочие науки о партийном строительстве, о международном коммунистическом и национально-освободительном движениях, о советской экономике, об искусстве управлять народным хозяйством… Что-то, из всего этого, по его мнению, полезное, что-то не очень, а что-то и вовсе «мимо кассы» – для общего, так сказать, развития.
Но главное он для себя уяснил: отныне и теперь он – уже часть системы, в которую вход – копейка, а выход из неё – пожалуй, дороговато станет. Как говаривал один партийный деятель из «верхних» чинов: «Из партии обратной дороги нет». Система либо принимает тебя целиком, либо выплёвывает на самое социальное дно. Видимо, на то самое, про которое ещё известный пролетарский писатель Максим Горький свою пьесу написал.
Видал он и таких выпускников партшколы, даже среди его сокурсников были, которые потом, спустя некоторое время, не найдя себя в этой системе, бросались во все тяжкие, спивались, становились изгоями, презираемыми системой.
Был, конечно, и другой выход, как у них шутили: «Или кончить ВПШ, или дёрнуть в США», но он-то себе такой судьбы искренне не желал. Потому смирился, и мысленно попрощался Виталий и с любимой химией, и с технологией. Крепко и бесповоротно встал на широкий и прямой путь строительства коммунизма. Как шутливо добавлял обыкновенно его вэпэшовский сокурсник, весельчак и балагур, новосибирец Игорь Теплов, посланный на учёбу с новосибирского секретного завода имени Чкалова, – На путь трезвый, и светлый как стёклышко.
Иронично, конечно, но Бобров в глубине души такого тепловского цинизма не поддерживал, не потому что не одобрял, просто – опасно это. Хотя обычно и говорилось это где-нибудь в неформальной обстановке: на дружеской вечеринке, в общаге, где они жили на сессиях, да только мало ли какие люди могли там случиться. Тук-тук куда надо, и прощай родная ВПШ… А вместе с ней и все мечты о будущей успешной карьере.
Конечно, особого восторга от самих занятий он не ощущал, но с другой стороны – снова погрузиться в некое своеобразное нежданное продолжение счастливой студенческой вольницы, представлялось заманчивым. Это общение, эти споры-разговоры вечерами в какой-нибудь из общежитских комнат! Опять же, не всегда трезвые разговоры, не всегда идеологически-правильные. Однако опасение осознавалось, чаще всего задним числом, наутро. Вспоминалось мучительно – с кем был, а не ляпнул ли вчера под хмельком чего лишнего…
Иногда, бывало, на тех сборищах включал кто-нибудь и негласно запрещённого тогда Высоцкого, и все напряжённо вслушивались в хрипящие, шипящие магнитофонные записи весьма отвратительного качества, крутились огромные катушки какой-нибудь «Веги», а Володя, как они его демократично называли промеж собой, хрипло пел, – Где мои семнадцать лет?
На большом Каретном…
С сессии обычно Виталий возвращался помолодевший, в бодром приподнятом расположении духа. Жена Катя обыкновенно спрашивала его с нескрываемой, подчёркнутой ехидцей, – Не пойму, ты учиться ездил, или как?..
– Конечно же, или как… – Виталий отвечал супружнице нарочито бодро и уверено, да и то сказать, чего ему бояться было, ничем предрассудительным он на сессиях не занимался.
Учёба – учёбой, только работу на комбинате тоже никто не отменял. Тем более, было её всегда невпроворот, практически каждый месяц на комбинате внедряли новые изделия, сдавали их представителям военных заказчиков, запускали в серию. И каждая комиссия проходила под его – и горкомовским, а то и крайкомовским – неусыпным идеологическим контролем. Все такие мероприятия заканчивалась, как правило, развёрнутым торжественным обедом для членов комиссии в честь очередной приёмки или пуска. Чего греха таить, в организации таких обедов он тоже изрядно поднаторел.
Ни для кого не секрет, что нередко успех подписания приёмочных документов, зависит от масштабов гостеприимства, даже если никаких недочётов комиссия на объекте не обнаруживала. Поэтому членов комиссии старались задобрить, как могли. До анекдотов доходило. Скажем, на пульте, куда комиссию планируют привести, садят молоденькую операторшу с ногами от ушей, ни дать – ни взять, модель, да и только. Заходит комиссия, начальник цеха начинает техпроцесс объяснять, а члены комиссии – министры, генералы, маршалы – с длинных ног операторши глаз не сводят. Умора, да и только…
А потом руководство комбинатское и партийное везут комиссию куда-нибудь на бережок «ухи откушать». Насчет последнего Виталий Васильевич большую изобретательность и выдумку проявлял. Потому-то, через некоторое время, стал он на комбинате человеком уважаемым и почти незаменимым, особенно по части организации комиссионных торжеств.
Опять же, почти… поскольку совсем незаменимых людей, как известно, – нет. Запомнился ему тогда один случай, как-то раз сдавали очередное изделие. На приёмку приехал незнакомый войсковой маршал, заметим, до этого в основном на приёмку приезжали министерские. А здесь военное начальство решило почему-то послать человека «от сохи», точнее «от лафета».
Вроде маршал как маршал, ничего в нём такого особенного, ну штаны с лампасами, ну рожа красная – почти как в известной байке Михаила Евдокимова – такое впечатление даже создалось, будто до сегодняшнего дня маршал тот неделю кряду пил не просыхая. Только порой внешность обманчива бывает, принципиальный дядька оказался. Нашёл в изделии недочётов кучу, хоть и мелких, исправимых, но вцепился в них, буквально, как клещ. Виталий и так, и так крутился возле него, всё ситуацию разрулить пытался. Намекал маршалу, что водка де, кипит уже, что шашлыки к кондиции подошли, но тот уперся рогом – нет, и всё!
А потом и вовсе разошёлся вояка, – А тебя, сынок, – напирал он на Виталия своим животом, – Надо к нам на полигон, чтобы ты там грязь помесил, да в лужах поплюхался… И в Афган! В Афган!.. А то, срочную, поди, не служил? А всё туда же, ракеты делать! Зря, я бы там, в армии из тебя человека-то сделал! Вот тогда понял бы, каким должно быть оружие! А то сидите здесь по кабинетам, яйца парите! Бездельники!..
Так и не подписал тогда он акт приёмки. И от банкета напрочь отказался. И без того расстроенный, Виталий напрочь голову себе сломал ещё и над тем, куда продукты-то девать, всё же заранее заготовлено было? Ну, начальство потом посидело за столом. Ну, выпили, не чокаясь. Закусили. Как на поминках.
Потом, конечно, недоделки все устранили. Изделие сдали. Куда деваться, коли так вышло. Но маршала того Виталий надолго запомнил. Да и как не запомнить, ему тогда строгий выговор по партийной линии влепили. Первый в его карьере. Едва совсем с должности не слетел. Тогда-то он для себя раз и навсегда зарубил на носу – незаменимых людей нет. И впредь об этом уже старался никогда и нигде не забывать…
Глава шестаяЛиквидатор
Да-а, Калина Иванович хорошо помнит все перипетии девяностых: гласность, демократия… ваучеризация… акционирование… приватизация. Тогда-то и развалили-растащили комбинат.
Кто тогда во всеобщей неразберихе принял это, даже не глупое – глупость ещё как-то понять и оправдать можно – преступное решение акционировать крупнейшее оборонное предприятие?.. Теперь вряд ли крайних найдёшь, разве что кого-то взять и назначить, да только и этого, видимо, новым хозяевам жизни не особо нужно было… Тогда-то и прозвучало, что ждут на комбинате нового директора, специалиста по выводу промышленных предприятий из кризисных ситуаций.
А месяцем позже этот новый пришлый антикризисный не то директор, не то управляющий и появился на комбинате. Как потом выяснилось, предыдущий директор позиции и свои, и общекомбинатские втихую сдал. Съездил в министерство, заручился предварительным согласием на акционирование, верно, к тому времени откат свой уже получил за все свои тихушные дела… да в Москву укатил, точнее в Подмосковье, доживать с семьёй в покое свою безбедную и теперь вполне обеспеченную старость.
Помнит Калина Иванович, и о том, что как только-только разговоры о предполагаемом акционировании с последующим банкротством пошли – откуда бы?.. да земля, как известно, она слухами полнится – сразу и догадки-пересуды о внешнем управляющем начались, по привычному народному принципу, мол, вот приедет барин – он всё рассудит.
Гадал-думал народец комбинатский, что за барин такой, с какими мыслями-директивами прибудет?.. Оно и понятно, волновались люди: тогда делёж собственности по стране бурными, опережающими время темпами шёл. По «ящику» только и слышно, то там, то здесь завод банкротом объявили. Это потом, когда уже всё, что можно и нельзя, поделили, как-то поутихло в «ящике», поустаканилось…