С Людмилой переглянулся, жена сразу поняла – понравился Калине дом, плечами пожала и кивнула согласно, мол, берём. Ударили с хозяином по рукам, документы оформили, да переселились. Конечно, кое-что пришлось Калине Ивановичу на свой лад переделать, но это всегда так, всяк всё под себя подстраивает даже любую малую мелочь, а тем более дом. Всё в нём должно быть как надо – чтобы ничто не мешало тебе, не причиняло даже самых малых неудобств.
В самом доме он котёл поставил, чтобы внутри отапливать, печку переложил, тоже пусть будет, на ней и готовка вкуснее получается, чем на плите газовой, да и какой же дом без русской печи!
В огороде трубы везде пробросил, на них отводы с головками для распрыскивания врезал, чтобы грядки поливать. В баню воду завёл, а то вёдрами-то воды не натаскаешься. Крышу всю проверил, забор поправил да покрасил…
Вроде много сделал, а ещё бы надо. Впрочем, в своём доме всегда так, без работы никогда не останешься. Это и к лучшему, такая работа – когда для себя – она и для здоровья полезная, и для души приятственно, делаешь и внутри удовлетворение какое-то. Хозяином себя чувствуешь!
Всё хорошо бы, одно внутри свербило, очень уж хотелось разузнать Калине Ивановичу, когда этот дом и кем построен был, с какими мыслями? Кто до него здесь жил, что за люди?.. Специально для этого он в музей краеведческий сходил, там с человеком знающим познакомился. Старичок-краевед Кадушкин Иван Игнатьевич. Один из старейших сотрудников, бывало, как начинает рассказывать, – заслушаешься. И не просто информацию на гора́ выдаёт, так всё в лицах представит живописно, что всё как будто сам наяву видишь.
Говорили про Ивана Игнатьевича, мол, привирает иногда старичок, только какая разница, если где и привирает даже – веришь, а значит, правда всё. Поэтому на разговоры те Калина Иванович рукой махнул. Пообещал Кадушкин в архивах покопаться, а сроку по времени месяц Калине Ивановичу обозначил.
Найдет, нет ли?..
Как они сговорились, через месяц пришёл Калина Иванович к краеведу. Вообще, в первый раз он в краеведческий музей зашёл. Здание старинное, купеческое, состояние… – лет десять ремонта точно не было! Штукатурка снаружи здания со стен кусками осыпается, внутри ещё немного как-то краской замазано, но всё равно древнее всё, сыростью пахнет. Зашли в комнатёнку, которую краевед ему представил, как свою келью.
В ней тоже запах плесени, почти всё пространство здесь занимали огромные старинные шкафы и стеллажи с множеством папок, посредине стоял письменный стол, со старенькой настольной лампой, тоже заваленный папками и бумагами, рядом со столом – два стула.
Да-а… Калина Иванович критически осмотрел «келью», ремонтом здесь тоже не пахло. Вспомнилось по случаю, Яков писал ему в своём послании, что в Новой Зеландии очень много небольших музеев по любому поводу, а то и вовсе без повода вовсе. Они, музеи эти, практически в каждом селении есть. Территория вокруг таких музеев обухожена, всё здесь для людей сделано – аллейки, газоны, беседки. А если музей на высоком месте находится, – обязательно смотровая площадка имеется, чтобы могли туристы окрестными красотами любоваться. Экспонаты, по словам Яши, сделаны там из ничего: старая домашняя утварь, посуда, предметы быта, на улице тоже можно встретить экспонаты, там больше морская и рыбацкая тематика преобладает – лодки, якоря, штурвалы, рыболовные сети… И всё это прекрасно вписано в окружающий ландшафт, сделано с теплом, с любовью. И почему у нас не так?..
Желая подчеркнуть Ивану Игнатьевичу серьёзность своих намерений, Калина Иванович с собой медовушки прихватил, отцовской, с его пасеки медок. Хороша медовушка, да и крепка, собака.
– Здравствуй, Иван Игнатич! Как ваше драгоценное?..
– Спасибо. И тебе не кашлять…
– Удалось ли найти что-нибудь? По дому моему…
– По дому?.. – Иван Игнатьевич, явно смаковал момент, выжидал, не торопился выкладывать информацию. – По дому-то… да-а-а… кое-что…
Тем временем Калина Иванович переложил папки и бумаги со стола на стеллаж, получив предварительно согласие хозяина, неторопливо достал из сумки литрушку с медовухой, хлеб, несколько огурцов со своего огорода, пару помидорок, луковицу, да хариуса соленого. Аккуратно расстелил на столе предусмотрительно захваченную из дома газету, мало ли, здесь-то у краеведа все бумажки древние, не дай-то Бог, по ошибке заяпаешь продуктами какой-нибудь документ века, скажем, восемнадцатого. Греха потом не оберёшься!
Пока на столе раскладывал всё, да рыбу резал, музейная живность в комнатёшку понабежала – пёс да кот. Пёс небольшой, рыжий, дворняжка дворняжкой, но наглый. Калина Иванович, когда в музей заходил, пса того во дворе приметил, там, рядом с чёрным выходом у него будка устроена. И здесь, в комнатёнке у Игнатьевича, он себя сразу хозяином показал, крутится, всё на стул запрыгнуть норовит да за рыбиной тянется.
– Чубайс! А ну, пшёл вон! – прикрикнул на него краевед.
Пёс огрызнулся, но отступил. Улёгся под стеллаж с толстыми папками, в ожидании, что хозяин сподобится и ему всё-таки что-то перепадёт. Ну, да, ухмыльнулся Калина Иванович, сейчас так повелось в народе, что не рыжий – то Чубайс, народ у нас приметливый и за словом в карман не полезет.
Кот, тот похитрее оказался – сам из себя весь такой важный, серый, шерсть пушистая, под ней подшерсток белый проблёскивает благородно, но глянцево, точно голограммы защитные на купюрах, а на шее белое пятно у него совсем что галстук-бабочка. Мурлыкает котофей, подлизывается.
– Красивый котяра, породистый, наверно! – Кивнул на него Калина Иванович.
– Дворянин, ешкин кот!… Лучше б мышей ловил… – Хмыкнул язвительно краевед.
А котофей ластился, ластился… Дождался, когда Калина Иванович бдительность утратил, на секунду буквально, – ловко сбросил со стола на пол большой кусок хариуса, схватил его в пасть и был таков за шкафом.
– Ваучер. – Сказал, как бы объясняя такое поведение, Иван Игнатьевич, кивнув в ту сторону, куда убежал кот, впрочем, самого Ваучера уже не было видно, только его довольное плотоядное мурчание раздавалось откуда-то из-за шкафа в дальнем углу комнаты.
– Ну, у вас тут прям полный перестроечный набор… – Усмехнулся в усы Калина Иванович, и тут же спросил краеведа в лоб. – А стаканы-то у тебя есть?
– Най-дут-тся. – Иван Игнатьевич на всякий случай подозрительно глянул на Калинину литрушку. – Чегой-то у тебя там?
– Натурпродукт. Батин… Медовуха.
– Понятно. – Кивнул головой Игнатьич, мол, наливай тогда.
Как оказалось, дом купленный Калиной Ивановичем действительно был с историей, хоть и не очень древней. Построил его некто Филипп Ива́нов, один из первых кооператоров-маслобойщиков в городе, а было это в 1907 году.
Здесь же за домом, где теперь брошенный пустырь, густо заросший сорными крапивой да лебедой, в небольшом сарайчике находилась небольшая Ивановская маслобойня. Кооператор Филипп Степанович Иванов закупал молоко у местных крестьян, да масло бил. Потом продавал его местному купцу, а тот собирал большие партии у таких же маслобойщиков, и отправлял их пароходами в Тобольск, оттуда уже дальше маслице наше шло – в Европу.
– Вот, видишь, воспоминания одного старожила… – Иван Игнатьевич, уже немного разогретый выпитой медовухой, показывал Калине тетрадку. – Это я записывал лет пятнадцать тому назад. Дедок этот тогда ещё живой был, как говориться, в здравом уме и твёрдой памяти. Читай, читай!..
Калина напрягся, пытаясь разобрать не очень разборчивый почерк краеведа, – «У нас, у та… у тяти раньше дойных коров было дви… двенадцать…». Ну и почерк у тебя Игнатич!..
– Почерк, как почерк… Как в школе научили, так и пишу. – Хмуро пробурчал собеседник. – Дальше-то читай, видишь: «Как подоят всех, сольют молоко во фляги и везет те фляги тятя на маслозавод к Иванову. Принимал молоко обыкновенно сам Филипп Степанович, а рассчитывался маслом…».
– Ну и что?
– Да дальше, дальше!.. – Иван Игнатьевич нетерпеливо тыкал в текст пальцем. – Вот сюда, сюда смотри!
И снова Калина Иванович читает, почерк и без того небрежный, да ещё и буковки перед глазами прыгают, тоже, видать, батина медовушка даёт о себе знать, – «Мужики с окрё… окрестных сёл сеяли сами ле… лён, сами дергали с корнями. Пучками связывали, ставили, су… сушили. Молотили вальками на досках и на палатку семя ссыпали. Семя тоже возили Иванову, по нашей стороне на Кривом переулке, двенадцатый дом. Там же рядом с домом и маслобойня была».
– Ну что, твой?
– Ну да, Коммунарский, 12, раньше он Кривой был… – Сам не заметил, как зацепился Калина за строки, интересно ему стало, и дальше читает. – «На маслобойне у Иванова конь вал крутит, и получается жом и масло. Льняное хуже постного, а конопляное лучше льняного. Но самое лучшее – подсолнечное. Гречиху намелешь, и блины вкусные пекли, пшеничные-то блины с виду жёлтые, но жёсткие, а гречишные счерна, но мягкие, вкусные…». Так он ещё и постное масло делал?..
– И коровье, и постное…
– Предприниматель, стало быть…
– Ну да, кооператор. Серьёзный мужик был, работящий. Похоже, из староверов, которые после никоновских реформ сюда приходили, из Атамановых…
Потом, когда Первая мировая началась, забрали Филиппа Степановича в армию, сгинул он где-то в окопах. Жена с детьми нужду сильную терпела без кормильца, потому вынуждена была продать и дом, и маслобойню, уже перед самой революцией, Великой Октябрьской.
В маслобойне сначала кожевенная артель квартировала, а в самом доме – контора была артельная. Потом, после революции отдали дом многодетным семьям под социальное общежитие. Хоть дом и большой, но явно на такое количество народа не был рассчитан. Строил его Филипп Степанович под себя, под семью свою с небольшим запасом. А здесь, в общежитии, порой, по три-четыре семьи ютилось, в каждой ребятишек по три и более. Конечно, за эти годы дом сильно пообветшал, и не удивительно то. Твёрдо знал Калина Иванович одно – плохо, когда хозяев много, а настоящего хозяина нет, и это не только у дома – у все