Потом Сорокину сделали ортопедическую обувь. Когда Захар надел ботинки с твердыми носками и попытался сделать первый шаг, он растянулся во весь рост на полу. Эта неудача не обескуражила его. Захар настойчиво учился ходить и довольно скоро начал передвигаться самостоятельно.
…Прошло семь месяцев лечения в Кирове. Наконец Сорокина вызвали на медицинскую комиссию. Врачи пришли к выводу, что его надо демобилизовать. Сорокин категорически возражал. Настойчивость Захара заставила врачей пойти на уступку: его признали годным к нестроевой службе в тылу и откомандировали в резерв в Москву.
В конце 1942 года высокий офицер в черной морской шинели, опираясь на самодельную палку, медленно шел по Петровке. Он шел одной из самых оживленных до войны улиц столицы. На ней было не так уж много прохожих. Большинство их носило шинели и кирзовые сапоги с широкими голенищами. Зеркальные витрины магазинов были забиты досками или забаррикадированы мешками с песком. Вдоль тротуаров возвышались тучи снега. Суровая, военная Москва предстала перед глазами летчика. Он угрюмо смотрел вокруг и переживал неудавшиеся хлопоты в управлении авиации Военно-Морского Флота. На все просьбы о допуске к летной работе Сорокин получил решительный отказ. Тогда он решил идти к самому наркому.
Несколько раз Захар Сорокин переписывал рапорт. Ему все казалось, что он не находит достаточно убедительных слов. Наконец он остановился на такой редакции: «Разрешите отомстить за те раны, которые нанесли фашисты нашему народу и мне. Считаю, что смогу летать на боевом самолете и уничтожать фашистов в воздухе».
Этот рапорт Сорокин отнес дежурному офицеру наркомата.
На следующее утро, когда Захар пришел в наркомат, на его имя был уже выписан пропуск. Сорокин бросил свою палку в бюро пропусков и, стараясь идти четким шагом, вошел в кабинет наркома.
Адмирал, поздоровавшись с ним, спросил:
– Как себя чувствуете?
– Стою и хожу устойчиво, – волнуясь, ответил Захар.
Нарком показал ему рукой на стул, предложив сесть. Направляясь к креслу, Сорокин пошатнулся и, чтобы удержаться на ногах, ухватился за край стола.
– Пройдите медицинскую комиссию. Если у вас не найдут других физических недостатков, кроме неполноценных ног, разрешу летать.
И вот закончено медицинское освидетельствование. В Центральном госпитале должна была решаться судьба летчика. Председатель комиссии подал ему листок, на котором было отпечатано:
«В порядке индивидуальной оценки Сорокин З. А., старший лейтенант, признан годным к летной работе на всех типах самолетов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления. К парашютным прыжкам ограниченно годен. Прыжки разрешены только в воду».
Он не верил своему счастью. И когда с командировочным предписанием, железнодорожным билетом в кармане и с чемоданом в руке стоял на перроне Ярославского вокзала, ему казалось, что его обязательно вернут.
Снова в воздухе
Мурманск встретил летчика сорокаградусным морозом. Но Захар не чувствовал холода. Ведь он ехал снова воевать.
Вот наконец и штаб гвардейского имени дважды Героя Советского Союза Бориса Сафонова истребительного полка.
Здесь тепло встретили старшего лейтенанта Захара Сорокина, он был назначен командиром звена в первую эскадрилью, в которой служил до ранения.
Боевые друзья закидали Захара вопросами:
– Погостить приехал?
– Проведать?
– Я не гость, а летчик! – ответил Сорокин.
– А как же с ногами?
– С ногами? – спокойно переспросил Захар. – Бегать стометровку не собираюсь, а летать смогу.
Не сразу далось умение управлять боевым самолетом, когда педали нажимают не собственные ступни, а протезы.
Пришлось немало потренироваться в кабине самолета, стоявшего на земле, а потом и в полете. Постепенно Сорокин стал даже забывать о своих протезах.
В первые дни скупой северной весны 1943 года вернувшийся в строй гвардии старший лейтенант Захар Сорокин стал совершать боевые вылеты. Через месяц он сбил седьмой по счету вражеский самолет.
…19 апреля 1943 года шестнадцать тупоносых фашистских истребителей «фокке-вульф» появились над аэродромом части, в которой служил Сорокин. Пытаясь связать боем советские истребители, они хотели дать возможность другим самолетам безнаказанно бомбить Мурманск. Их замысел был сразу разгадан. Четыре темно-зеленые машины, стремительно набирая высоту, кинулись навстречу четырехкратно превосходящему их по силе врагу. Вел четверку Захар Сорокин.
На высоте около десяти тысяч метров началась схватка. Сорокин с ходу сбил ведущий самолет противника. Он пошел вниз, оставляя позади себя голубоватый дымок. Боевой порядок фашистов был расстроен, но, чувствуя свое численное превосходство, гитлеровцы не отступали.
Звено Сорокина действовало слаженно и четко. Командир оставил пару своих самолетов выше себя для прикрытия, а сам с ведомым повел бой на вертикалях.
Люди на земле с восхищением наблюдали воздушную схватку четверки храбрецов с пятнадцатью вражескими истребителями. Кружась в бешеном вихре, самолеты то снижались до высоты в четыреста – пятьсот метров, то отвесно ввинчивались в серое весеннее небо, по которому трассирующие пули чертили причудливые узоры.
На глазах у наблюдавших еще один фашистский самолет вспыхнул и огненным комом рухнул на сопки.
После этого «фокке-вульфы» перегруппировались и стали уходить на запад. Сорокин и его ведомый Горышний бросились за ними в погоню. С высоты они открыли огонь по удирающим гитлеровцам. Еще два вражеских самолета упали на землю. Остальные машины противника, развив предельную скорость, скрылись из виду.
В баках истребителей остались граммы горючего, когда они приземлились на своем аэродроме. Пять сбитых фашистских самолетов – таков был итог этого славного боя. Сорокин лично сбил два «фокке-вульфа».
Вскоре выяснилось: среди сбитых гитлеровцев был знаменитый ас Мюллер. Этот непобедимый «король неба», как кричали о нем газеты, будто бы насчитывал девяносто семь воздушных побед. Рассказывали, что он летал на особой машине, лично подаренной ему Герингом. Как правило, Мюллер не вступал в бой, суливший ему неприятности, предпочитал наносить последний смертельный удар, неожиданно вынырнув из-за облаков, когда советский лётчик оказывался уже окруженным фашистами.
Советские летчики-сафоновцы долго и безуспешно охотились за гитлеровским «королем неба».
Мюллер оказался неплохим спортсменом. Посадив поврежденный в бою самолет, он встал на лыжи и прошел на них почти сто километров, пока его не задержали.
Кто сбил подарок «самого» Геринга? В групповом бою установить это почти невозможно. Может быть, это был Сорокин, возможно, кто-либо другой из его четверки. Во всяком случае, когда Мюллера доставили в штаб, туда вызвали командира звена старшего лейтенанта Сорокина, чтобы он посмотрел на пленного «короля».
Мюллер бросил беглый взгляд на молодого, прихрамывающего летчика и буркнул переводчику:
– Это не он. Меня сбил старый, опытный ас.
Потом он, немного подумав, добавил:
– Пусть расскажет, как шел бой!..
Сорокин движением рук и пальцев наглядно воспроизвел все перипетии воздушного боя. Мюллер убедился в том, что сидевший напротив него лётчик действительно участвовал в роковой для него схватке. А узнав, что у этого летчика нет ног, немец долго ругался, досадуя на свое поражение…
После этого Сорокин участвовал во многих воздушных схватках.
Двадцатого августа 1944 года, возвращаясь с очередного боевого задания и еще находясь в воздухе, он услышал по радио голос командира полка:
– Гвардии капитан Сорокин Захар Артемьевич! Поздравляю с присвоением вам высокого звания Героя Советского Союза.
Он тотчас же радировал традиционный ответ советских воинов:
– Служу Советскому Союзу!
…В конце войны Захар Артемьевич Сорокин был переведен на Черноморский флот. К Дню Победы на его боевом счету было восемнадцать сбитых вражеских самолетов. Двенадцать побед он одержал, летая без ног.
Несколько мирных лет он прослужил еще в военной авиации, теперь уже в «земной» должности штурмана наведения, потом демобилизовался.
В последние годы он живет в Москве, занимается литературным трудом – написал несколько книг о дважды Герое Советского Союза Борисе Сафонове, о друзьях-однополчанах, о своем боевом пути.
Друга прикроет друг…
Лейтенант Гурьев начал летать в районе Сталинграда, когда фронт проходил еще за Доном. Он видел, как двигались на запад гурты скота, вереницы беженцев, до отказа груженные машины и телеги, навьюченные коровы, верблюды. По обочине дороги брели старики и женщины, толкая перед собой детские коляски с домашним скарбом, а рядом семенили малыши, месившие пыль голыми ножками. И все с тревогой поглядывали на небо: не видно ли со стороны Дона фашистских самолетов.
Советские истребители охраняли дорогу, вступая в частые схватки с гитлеровскими летчиками, пытавшимися поливать пулеметным огнем мирных, измученных людей, уходивших из родных мест. В одной из таких схваток Гурьев открыл свой боевой счет. От его пули загорелся вражеский истребитель «мессершмитт» и ярко пылающим костром неуклюже рухнул в степь. На своем "ястребке" Гурьев вывел тогда красной краской первую звездочку.
К концу августа сорок второго года поток беженцев иссяк, волна эвакуируемых с дальних мест прошла через Сталинград. По ночам далеко видны были в степи пожары – горели хлеба и села. Фронт приближался к огромному городу, привольно раскинувшемуся на шестьдесят километров вдоль Волги.
…Памятное утро двадцать третьего августа было душным и жарким. Накаленные солнцем земля и каменные здания не успевали охладиться за ночь. С восхода солнца дворники обильно поливали асфальт, газоны и деревья. Над их головой очень высоко кружился вражеский разведчик – «рама». В утренних косых лучах солнца блестели на виражах стекла кабины. Прерывисто урчали моторы двухвостого самолета, уходившего на запад. Потом в небе над Сталинградом появились юркие «мессеры», а за ними тяжелые «юнкерсы» и «хейнкели».