Уинстон вздрогнул. Только теперь до него дошло, что он никогда не сможет жениться на Ситаре. Никто не станет выписывать свидетельство о заключении брака на имя мертвеца, а назваться вымышленным именем в данном случае все равно что выдать ее за другого. Невилл покраснел и впервые задался вопросом, возможна ли для него вообще нормальная человеческая жизнь или же Небеса отвернулись от него окончательно.
Пока Уильям занимался Ситарой, Уинстон во время прогулки по вечернему саду решил обсудить с Моханом предложение Джеймсона. При упоминании названия их будущего места жительства Мохан присвистнул.
– Значит, старая Кангра…
– Ты что-нибудь знаешь о ней? – удивился Невилл.
– Только из книг по истории и народных сказаний, – отвечал принц. – Кангра значит «крепость на ухе». По легенде, этот город построен на ухе погребенного в тех местах демона Джаландхара, однако, как говорят, все дело в том, что холм, на котором он стоит, по форме напоминает человеческое ухо. В древности слава об этой крепости шла по всей Индии, и она считалась неприступной. Во всяком случае, Моголам она попортила немало крови. Раджпуты из рода Чандов оказались на высоте. А когда крепость все-таки пала, на ее восстановление понадобилось около двух столетий, прежде чем пришли сикхи.
– Чанды? – переспросил Невилл. – То есть вы?
– Прямого родства с кангрийскими Чандами у нас не прослеживается, – покачал головой Мохан. – Хотя общие предки, безусловно, есть, поскольку обе линии ведут происхождение от Луны и Кришны. – Он усмехнулся. – Истоки династии теряются во мраке столетий. Мой отец приходит в ярость от того, что кангрийская ветвь считает себя древнейшей, они же, в свою очередь, называют нас безродными выскочками. – Мохан задумчиво посмотрел на Уинстона, а потом в его глазах загорелись довольные огоньки. – Действительно, лучшего места не придумать. Там мы точно будем в безопасности. Для раджи Сурья-Махала нет большего унижения, чем разыскивать нас у кангрийских Чандов или, чего доброго, просить у них помощи. Было бы крайне неразумно с нашей стороны отказываться от этого предложения.
10
Беглецы, включая Ситару, быстро оправились от тягот дороги из Дели в Сахаранпур. Недомогание супруги Уинстона было связано только с тряской и недоеданием, успокоил Уильям, после отдыха в Сахаранпуре здоровье Ситары и ее ребенка снова пришло в норму. Никто, кроме Уильяма и отъезжающих, не знал, куда на трех крепких лошадях направились Мохан, Ситара и Невилл, снабженные достаточным количеством провианта, подробной картой Индии и всем необходимым для путешествия.
Они пересекали долину Ганга вдоль горной цепи Шивалик – преддверья Гималаев с его широколиственными рощами сандала и капока. Путники в жизни не видели ничего подобного. Высящиеся по правую руку заснеженные горные вершины казались воплощением вечности. Многочисленные реки и речушки пересекали узкие мостики, хотя кое-где приходилось пускать лошадей вброд. Иногда попадались одинокие усадьбы, где путникам предлагали ночлег и горячий ужин, однако чаще беглецы находили приют на постоялых дворах. Мысль о конечной цели путешествия придавала сил всем, особенно Ситаре, которая все чаще замыкалась в себе, словно погруженная в безмолвный диалог со своим еще не родившимся ребенком, так что Уинстон начинал даже чувствовать что-то вроде ревности к этому неведомому человеческому существу.
Потом долину сменил скалистый ландшафт, дорога пошла в гору. Хвойные леса на карстовых склонах издали напоминали мох. Дубовые, еловые, пихтовые и сосновые рощи и чащи чередовались с покрытыми трещинами каменистыми проплешинами. Одетые в бурый мех грызуны высовывали из норок любопытные головки. По камням скакали горные козлы. На кустах вдоль дороги алели яркие, как огоньки, ягоды, поляны перстрели роскошными полевыми цветами. Осень вступала в свои права. На север, к озерам Кашмира, потянулись стаи гусей и уток. Все еще звездные ночи стали заметно холоднее, а воздух суше. Но днем солнце все так же хорошо прогревало землю, и кое-где еще порхали последние бабочки.
По временам начинался пологий спуск, и дорога шла между покрытых высокой травой холмов, кое-где прерывающихся каменистыми уступами, на которых росли одинокие деревья, высились древние храмы или заброшенные сторожевые башни. По руслу высохшей реки, окруженному отвесными береговыми скалами, путники выехали в долину и невольно остановили лошадей, любуясь ландшафтом, равного которому по красоте им еще не приходилось видеть.
Волнующаяся под ветром трава с пестрыми вкраплениями цветов блестела, как ворсистый ковер, словно изумрудными волнами омывая одиночные деревья и небольшие рощицы. В говорливых ручьях играли солнечные зайчики. Аккуратные зеленые и бурые прямоугольники крестьянских наделов перемежались с пышными фруктовыми садами, где еще оставались неубранные плоды, и глянцево блестящими завитками рисовых полей. На севере высилась цепь Дауладхара – гор, несущих белое. Она предстала перед изумленными странниками во всей своей красе и величии, искрящаяся, с оттенком голубизны, на фоне бесконечно глубокого неба с перистыми клочками облаков.
– Как красиво! – прошептала Ситара, окидывая взглядом окрестности.
– Это Кангра, – пояснил Мохан. – Долина радости.
Все трое переглянулись, счастливо улыбаясь, и направили лошадей в изумрудную траву.
Заброшенный и наполовину разрушенный дворец раджпутов на холме неподалеку от небольшой деревни стал их новым домом. За право жить в нем и пользоваться прилегающими к нему землями беглецы платили местному старосте-заминдару несколько дюжин лакхов в год. Население долины, спокойные и счастливые люди, далекие от политических перипетий большого мира, встретили чужаков не без любопытства, но вполне дружелюбно. И вскоре Ситара, Мохан и Уинстон забыли свое прошлое среди сказочных холмов Кангры, как будто никогда не знали другой жизни.
Во дворце лучше всего сохранились внутренние покои, особенно зенана с просторным внутренним двором. Все остальное, прежде всего брошенную бывшими хозяевами старую мебель, Мохан с Уинстоном постарались привести в порядок. Женщина из деревни, Мира Деви, согласилась за несколько аннов помогать Ситаре, которая, несмотря на свое положение, едва переступив порог дома, схватилась за веник. Все, что было нужно для жизни: горшки, миски, чайник, белье – приобреталось у крестьян за пару монет. А чего не оказывалось в деревне, Мира Деви поручала при случае купить в ближайшем городе своим родственникам.
Декабрь принес сухой и холодный ветер с севера, но от него беглецов надежно защищали старые стены и очаг на кухне, возле которого, весело болтая каждая на своем диалекте хиндустани, день-деньской хлопотали Ситара и Мира Деви. А вечерами, когда все собирались у огня, женщины чинили наволочки и одеяла и шили детское белье. Со временем Мира Деви полностью оставила свое хозяйство в деревне на попечение мужа, сына и невестки и переехала в примыкавшую к кухне маленькую комнатку.
Зима выдалась необыкновенно суровой, вскоре повсюду тонким белым покрывалом лежал снег, и в долине стало тихо. После ужина дом погружался в безмолвие, нарушаемое лишь бормотанием Миры Деви, которая за работой рассказывала каты – полные чудес и приключений местные легенды.
– В этих преданиях живет мудрость, – говорила она на своем кангрийском наречии. – И все они о любви и ее разновидностях: мохе – внезапном ослеплении страсти, мамате – неуемном желании обладать и прем – похожей на дружескую привязанность.
И Ситара, забыв обо всем, внимала истории о царе, которого демоница лишила разума, и о матери, заботившейся о незамужней дочке, о бедной девице, поделившейся своим скудным обедом с таинственным незнакомцем, и женщине, родившей из ноги лягушку, которая впоследствии стала принцем. Принцы и принцессы, цари и купцы, злые мачехи и коварные жрецы, бесстрашные воины и добродетельные девицы занимали воображение слушателей, пока не наступало время идти спать. Уинстон и Ситара отправлялись в свою комнату, Мира Деви – в свою, а Мохан Тайид – в собственноручно оборудованную спальню во внешних покоях.
В один из таких вечеров в конце января Мира Деви вспомнила сказку о царе, у которого родилась дочь, прекрасная как день, но с родинкой во лбу. Лишь только принцесса подросла, отец послал придворного жреца отыскать ей жениха с такой же отметиной. После долгих безуспешных странствий тот наконец обнаружил в джунглях льва с родинкой во лбу и привез животное во дворец. В этом месте Ситара заметно занервничала и перестала шить. Тогда Мира Деви встала и без суеты проводила ее в спальню, а потом принялась сновать на кухню и обратно, наказав Мохану и Уинстону оставаться у камина или, что еще лучше, пойти прогуляться. Как нож в сердце были Уинстону доносившиеся из-за резной деревянной двери хриплые стоны Ситары, и даже успокаивающее бормотание Миры Деви мало что могло изменить.
Начались часы томительного ожидания, в течение которых Мохан неподвижно сидел в молитвенной позе, время от времени поднимаясь, чтобы подбросить в огонь дров, а Уинстон беспокойно ходил из угла в угол или стоял на пороге за входной дверью, глядя на мерцающие в морозном небе звезды, словно просил их о помощи. Стоны и хрипы Ситары перешли в душераздирающий утробный крик, после которого повисла тревожная тишина, изредка прерываемая похожими на рыдание всхлипываниями, пока наконец не раздался громкий плач младенца и смех Миры Деви. Уинстон вскочил и приложил ухо к двери, из последних сил сдерживая нарастающее из минуты в минуту нетерпение. В этот момент на пороге появилась сияющая Мира Деви.
Тяжелый сладковатый запах пота и крови в комнате роженицы мешался с ароматом свежего белья и ладана, который только что зажгла старая индианка. Ситара лежала на подушке, уставив в потолок бледное лицо с огромными темными глазами. Мира Деви протянула Уинстону сверток, который тот принял осторожно, почти с благоговением и в котором, отогнув край пеленки, увидел крохотное существо, показавшееся ему одновременно беззащитным и полным жизненной силы.