— Не повезло, — сказал Артём.
— Да вот же. Наши там вроде с «друзьями и партнёрами» раздруживаются и распартнёриваются, но я успел, вишь, в штрафные. Лучше бы дома дисциплинарку отмотал.
— И что с тобой делать теперь? — спросил я.
Нелепый и жалкий срочник не вызывал у меня кровожадных чувств, но не стоит забывать, что он только что штурмовал мой дом с автоматом в руках. И вполне мог пристрелить меня при другом раскладе.
— Не знаю, — вздохнул солдат, — мне по любому пиздец теперь. Сейчас они поймут, что я в плен попал, и подрыв активируют. Они всегда так делают. Так что вы подальше отойдите, что ли…
Мы сделали шаг назад и уставились на него. Ничего не происходило.
— Думаю, сигнал через стены башни не проходит, — сказал я.
— Ну, значит, как только дверь откроете — так мне и пиздец.
— Тебя как зовут, воин? — спросил Артём.
— Вова. То есть, рядовой Владимир Пыкшин.
— Вообще-то, Вова, у нас тут пленных держать ни места, ни желания, ни жратвы лишней.
— Да я понимаю… Мне вообще не прёт по жизни, — пригорюнился солдат, — у меня же отсрочка была, по женитьбе. Но я перед свадьбой надрался и лучшую подругу своей невесты трахнул. Та ей рассказала — и она меня послала. Никакой свадьбы, никакой отсрочки. Вот так я из-за бабской зависти погорел.
— Из-за блядства своего ты погорел, — строго сказал Артём.
— Ну и из-за этого тоже, да. Но кто ж знал, что она специально, подруге назло, мне дала? Да и пьяный я был…
— Сиди тут, нам подумать надо.
Мы с Артёмом поднялись наверх, откуда давно уже веяло тревогой оставленной в одиночестве Эли. Она тут же привычно вскарабкалась мне на спину и укоризненно засопела в ухо.
— Спокойней, мелочь, — сказал я ей, — не до тебя сейчас.
— Что с ним делать? — спросил Артём.
— Понятия не имею. Сначала он захочет в сортир, и нам придётся его развязать. Потом он захочет жрать, и нам придётся тратить на него продукты, которых и так не дофига. А потом он зарежет нас ночью, потому что решит, что его за это простят.
— Ну, он, вроде, не такой, — засомневался Артём.
— Когда альтернатива — превратиться в фарш, то все такие. Ну, или он действительно «не такой», и его размажет по стене. Тоже так себе развлечение, отмывать потом.
— И что ты предлагаешь?
— Правильнее всего было бы его пристрелить и отправить в шахту под унитазом. Он, в конце концов, к нам с автоматом залез, не мы к нему. Мы в своём праве.
— И ты сможешь?
— Нет. В том-то и беда. При самозащите застрелил бы, а вот так — нет, не могу.
— И я не могу.
— Идиоты мы.
— Точно.
Достигнув этого оптимистического консенсуса, мы спустились обратно вниз, стойко принимать его последствия. Вова всё так же сидел у стеночки возле камина. Он изумлённо уставился на Эли, висящую у меня на плечах.
— Не спрашивай, — сразу сказал я, — не твоё дело.
— Нет-нет, — замотал для убедительности головой он, — не буду! Слушайте, я тут это… Поссать бы мне.
— Вот, начинается…
— Не, дело ваше, но долго я не протерплю. Пахнуть же будет.
Я подобрал в кладовке трофейный автомат. Обычный АКМ, 7,62, деревянный, «весло». Сделано в СССР. Потёртый, но в хорошем состоянии. Два железных магазина, смотанных синей изолентой «валетом». Оба полные, в патроннике пусто. Практически единственное оружие, с которым я более-менее прилично умею обращаться. Разобрать-собрать, прицелиться и выстрелить, скорее всего, даже попасть. На срочной неплохие результаты показывал. Однако отдал Артёму.
— Раз это твой знакомый, тебе его по нужде и выгуливать.
Он скривился, но ничего не сказал.
— Вова, — сказал я солдату, — сейчас я перевяжу тебе руки вперёд. Тебе могут прийти в голову всякие глупые мысли. Так вот — гони их прочь. Дав нам повод, ты только облегчишь нашу жизнь, понимаешь?
— Понимаю. Да я и не собирался, честно!
— Это ты сейчас не собирался. А потом вдруг засобираешься, кто тебя знает. Людям иногда приходит в голову всякая херня.
— Например, насчёт бензина с ацетоном в сортире, — вставил Артём.
Солдат только вздохнул горестно, признавая нашу правоту.
— Лучше не надо, Вова. Мы тут в осаде, сам знаешь. Сомневаться не будем, дело военное.
Я разрезал стяжки и заново связал руки спереди, достаточно свободно, чтобы он хотя бы штаны сам расстегнул. Артём увёл его вниз по лестнице, в сортир, держа автомат наготове. Ну, то есть, он считал, что наготове, но патрон не дослал и с предохранителя даже не снял. Пришлось напомнить.
— Как ты думаешь, Эли, — не будет он делать глупости?
Она, разумеется, ничего не ответила. Но сопела, вроде, одобрительно. Для меня до сих пор загадка, насколько она понимает происходящее и что там себе думает.
Вова вёл себя смирно. Сходил в сортир, поел, сидел теперь на диване, скучал. До книжек он оказался не охоч, а телевизора у нас нет. На Эли смотрел с большим интересом, но вопросов не задавал. Я обследовал замки кирасы и признал, что вскрыть их так, чтобы не сработала закладка, не сумею. Если бы у меня было попытки три-четыре, то, может быть, и нашёл бы вариант, но Вова был один и очень в момент осмотра нервничал. Он сказал, что офицеры открывают их специальным бесконтактным ключом, или по радиокоманде, когда операция закончена. Тогда их снимают и сдают на склад, до следующего боевого выхода. Я надеялся узнать от него больше про Комспас, но оказалось, что он почти ничего не знает. Держат их в казарме, ничего не объясняют, периодически напяливают кирасы, выдают автоматы и отправляют на боевые. Вова был уже на трёх, но до стрельбы так и не дошло ни разу. Покатались по срезам в десантном отсеке броневика и вернулись. Это четвёртый у него выход — такой вот неудачный. Вообще Вова не очень умный и абсолютно ненаблюдательный, источник информации из него никакой. Вову интересовало только пожрать, выпить, «на дембель» и бабы. Последнее — особенно сильно, так что насчёт Эли я его сразу предупредил, что в случае чего, бабы его волновать перестанут. Нечем будет волноваться. Вова закивал испуганно — надеюсь, понял.
Единственное, что удалось извлечь из этого общения — Комспас умеет проводить через реперные резонансы технику, чего не умеет, например, Коммуна. Но это я и так знал. Как именно они это делают, Вова, разумеется, не знал: «Ну, сели, ну, поехали, ну, через чёрное такое… А выпить у вас нету?». Деревенский парнишка — сельская школа, училище механизаторов, служба. Может, и неплохой парень, но ума небольшого. Как бы от него избавиться побыстрее, но погуманнее? А то и жрёт много…
Осаждающие расположились лагерем между башней и рекой. Леталку свою они починили, и теперь она бессмысленно, на мой взгляд, шарашилась на небольшой высоте вдоль берега. А может, искали что-то, почём мне знать. Вся эта деловая суета меня нервировала — всё выглядело так, как будто у них есть план по выковыриванию нас из башни. А я хотел бы думать, что это невозможно. Из хорошего — десяток солдат, сменяясь, копали братскую могилу у цыганского лагеря, решив за меня проблему кучи трупов. Из плохого — раз они так заморочились, то собираются тут сидеть долго. Броневики расположились у башни, перекрывая скорострелками окна и двери, и дёрнуться мне было некуда. Вечером на них зажгли освещение.
На ночь Вову развязал и оставил в каминном зале, так и не придумав ничего лучше. Наверх он подняться не мог, но теперь в башне штырило казармой — гуталином, портянками и потом. Помыться в кирасе было никак, и от Вовы конкретно воняло. Утром я заглянул с опаской, включив винтовку, но он и не думал устраивать засаду — дрых себе на диване, похрапывая и попукивая. Портянки озонировали воздух, сушась на кирзачах. «Хорошо живём, не скучно», — мрачно подумал я, спускаясь в душ с Эли на спине. Она теперь требовала непременного моего участия — головку намылить, спинку потереть, принять, помытую, в большое мягкое полотенце. Целый ритуал, скорее тактильный, чем эротический. Как котика вычёсывать.
Когда я спускался вниз из спальни, через её прозрачные стены видел лагерь Комспаса. Направленные на башню скорострелки броневиков, караульные с автоматами, припаркованная на берегу летающая платформа, палатки с личным составом. На то, чтобы нам всем умыться, позавтракать и кофе попить ушло всего-то минут сорок, но, когда я снова поднялся наверх, картина радикально изменилась.
Один броневик горел ярким пламенем с чёрным дымом, оставшись там, где стоял. Второй успел отъехать метров на двадцать, но дымил ничуть не хуже, разве что пламени не было. Платформа под острым углом торчала из воды, погрузившись туда до пилотской рубки, с одной из консолей свисал в неживой позе стрелок. Вокруг подбитой техники валялись убитые солдаты — кто в кирасе, кто без. Те, кто в кирасе, порваны в лоскуты самоподрывами, но и остальные не менее мёртвые. Ну вот, опять у меня на пороге гора трупов, ну что ты будешь делать… Или место проклято?
Виновники торжества: превращённая в пулемётный гантрак «раскоряка» и с десяток хорошо экипированных военных, в стильных шлемах и модных разгрузках — присутствовали. Коммуна пришла.
Судя по всему, Комспас застали врасплох, и они даже ответить толком не успели. Возле палаток сгуртовали пяток растерянных пленных — из числа тех, кто был без кирас. Босиком и в белье, видимо, в палатках спали. Лихие ребята, эти коммунары — пришли, увидели, размандили. О, а вот и Ольга под окном семафорит. Кто бы сомневался. Сейчас мне, надо полагать, выставят счёт за снятие осады.
— Привет, рыжая, — сказал я, устраиваясь в проёме окна. — Чего надо?
Надеюсь, эти палить по мне не станут?
— Я же обещала навестить. Вот, мимо проходила.
Экая мимокрокодила…
— Кстати, дезертир наш у тебя? Я, собственно, по его душу.
— Отпустила бы ты уже его душу на покаяние, — посоветовал я, — ну что ты к нему привязалась? Завяли ваши помидоры.
— Там тех помидоров и на салат не было, — весело засмеялась Ольга.
Красивая всё-таки она баба. Жаль, стерва лютая.