— Сколько?
— Четырнадцать минут.
— Переодеваемся.
Тут тепло, значительно выше нуля. Мы быстро разделись, с облегчением надели на себя летнее. Эли брезгливо нюхала несвежие вещи, морщилась, излучала отвращение. Ничего, пусть это будет самой большой нашей проблемой. Я, например, переживал, что нас сейчас кто-нибудь вот так без штанов и прихватит. Хотя, наверное, зря. Не похоже, что сюда в последнее время заходили. Пыльновато, воздух затхлый. Выключив фонарик, осторожно выглянул в окно — ничего не увидел. Темно там и всё. Ночь, наверное, и фонари не горят. Если за окном городской квартиры так темно, то вряд ли стоит бояться внезапных визитов. Скорее всего, этот срез тоже постигло то, что там обычно их постигает. Неважно. Ждём гашения — и валим.
— Здесь небольшой транзитик, — сказал Артём извиняющимся тоном, — но символический, метров сто. Я тут был уже.
Бетонное влажное помещение, пахнет сыростью, плесенью и ржавчиной. Вокруг репера стояло когда-то какое-то оборудование, но время и вода превратили его в иллюстрацию бренности бытия и эффективности коррозионных процессов.
— Вон в тот коридорчик.
Через коридорчик пришли в такое же, но сухое помещение. Возле выходного репера на железном стуле с высокой спинкой расположился скелет. Вытянутой в нашем направлении рукой он демонстрировал отставленный средний палец.
— Шутники, блин, — неодобрительно сказал Артём, — это же человек был когда-то.
Я заинтересовался феноменом — фаланги кисти оказались аккуратно скреплены тонкой проволокой. Кто-то всерьёз заморочился, даже покрасил её под цвет костей. Странное у людей бывает чувство юмора.
— Осторожнее, в прошлый раз на выходе была ловушка.
— В смысле — «осторожнее»? Зажмуриться, присесть, глубоко вдохнуть, перекреститься?
— Не знаю. Просто — осторожнее.
Толку, блин, от таких советов…
Впрочем, ничего не случилось. Мы оказались на мощёной площадке под секторным куполом из зажатого в металлические рамы грязного стекла. Рядом с репером торчит какой-то стационарный промприбор, судя по всему — поворотный погрузчик. Его манипуляторы приводятся сложной гидравликой, исполненной, к моему удивлению, без единого шланга, на поворотных шаровых узлах. Замысловато, но, если у вас нет резины, то вполне грамотное решение. Ну, или вы хотите, чтобы всё работало веками. Резина стареет, теряет эластичность, требует замены. Металл — нет. Если он достаточно твёрдый и хорошо обработан. Судя по массивности станины, металла здешним инженерам хватало.
— Вот, глянь, — Артём показал мне на табличку в основании.
«Первый паромеханический завод энергетического товарищества Коммуны. Третий год двенадцатой шестилетки».
— Это по времени когда? — озадачился я.
— Никто не знает.
— Жаль. Хотелось бы прикинуть, сколько оно простояло. Ну, там, когда масло менять, фильтры, ТО следующее…
Никто не оценил шутки. Ну и ладно.
Через красивую, но чрезмерно вычурную дверь мы прошли в заброшенный и частично раскомплектованный цех по сборке… Или разборке. Или хрен пойми. Постовая схема, платформенный конвейер. Что угодно можно делать. Артём уверенно провёл нас тёмным коридором в ангар. Нет, Ангар. Огромный, метров тридцать высотой, из грязного стекла и потемневшего металла, с раскладными, судя по всему, створками потолка. И посредине, расчалившись на упорных стойках ложемента, висит здоровенный очень непривычного вида дирижабль.
— Ну, вот, блядь, — сказал я мрачно, — какой облом…
— Принцип работы УИна ты тоже не понимаешь, но он же работает! — горячился Артём, обиженный так, как будто он лично этот макет дирижабля построил.
— Именно. Принцип УИна — не понимаю. Не знаю я такой физики. А принцип дирижабля — понимаю. «Закон Архимеда» называется. Видишь эту мандулу? — я показал на каплевидный главный корпус, заключённый в клетку гнутых арматурных балок.
— Вижу.
— Большая?
— Огромная.
— Чёрта с два. Это газовый отсек. И он маленький! Слишком маленький для всего остального. Даже если представить, что он наполнен чистейшим космическим вакуумом — что очень вряд ли, — то его объём категорически недостаточен для подъёма в воздух всей этой металлической хреномуди, что вокруг него наверчена. Даже будь весь этот металл литием — что, разумеется, не так, — его слишком много. А если брать реальные конструктивы — алюминий и водород, — эта штука не оторвётся от земли, даже если гондолы пустые. А ведь они не пустые, верно?
— Верно, — признал Артём, — там каюты и всё такое.
— Это не дирижабль, — подытожил я, — это макет дирижабля. Фэнтезийный макет. Выглядит круто, но летать не может. Он конструктивно абсурден. На кой чёрт вокруг газового отсека эта обвязка из чудовищного двутавра с дырками? Отсек же жёсткий! Им что, на таран ходить собирались? Почему три гондолы, причём одна из них в хвостовом оперении? И как туда попадать из центральной? Почему двухлопастные винты на моторных консолях? Им что, религия запрещала сделать нормальный пропеллер? Такой размер лопастей требует очень высокую скорость вращения, на кой чёрт? При таких габаритах логичнее ставить большие пропеллеры с более низкой скоростью. Да я до вечера могу перечислять конструктивные нелепости. Не знаю, кто и зачем соорудил эту штуку, но она декоративная. Очень жаль потраченного на дорогу времени.
— Может, ты на него всё-таки взглянешь поближе, а не издали будешь критиковать? — сердито спросил Артём.
— А, что с тобой говорить… — махнул я рукой. — Но раз уж мы припёрлись в такую даль, то глупо будет не посмотреть, что там внутри.
— Это не дирижабль, — сказал я через три примерно часа. — Но это и не макет дирижабля. Я не знаю, что это за штука вообще. Её сходство с дирижаблем чисто визуальное.
Мы стали ещё более грязными, усталыми и озадаченными, хотя, казалось бы, дальше некуда. Эли, устав лазить с нами по пыльным заброшенным отсекам, техническим коридорам и узким трапам, уснула в одной из кают. Свернулась недовольным клубочком на кровати — такой широкой, что там можно было бы организовать свингер-пати гусарского полка с кордебалетом Мулен Руж.
Каюты основной нижне-центральной гондолы вообще поражают роскошью и качеством отделки. Стимпанк-модерн. Полированное дерево стенных панелей, тканевые гобелены с цветочным узором, бронза и латунь, цветное стекло многочисленных светильников, разноцветный фарфор изящной сантехники, массивная вычурная мебель из массива. Вес декораторов явно не ограничивал, что делало ситуацию ещё более загадочной.
Кроме основной гондолы, «объект в форме дирижабля» имеет ещё две. Одна — длинная, в форме закруглённого на торцах цилиндра, — сзади по оси конструкции, в центре разлапистого креста хвостового оперения. Вторая, почти шарообразная — ниже, в нижнем пере руля. Они связаны между собой проходящим в трубе винтовым узким трапом. Длинная — машинное отделение. Описывать находящиеся там агрегаты бессмысленно, потому что они пока слились у меня в голове в мешанину труб, валов, поршней и приборных шкал. Чего в этом винегрете нет — так это проводов. Ни единого узла, детали или механизма, который предполагал бы использование электричества. Аллергия на него, что ли, у Первокоммунаров была?
Так вот, из этого машинного отделения в центральную каплевидную капсулу, которую я сперва посчитал за газовую ёмкость дирижабля, уходит толстый массивный металлический вал и какие-то мощные тёмные шины. Я бы предположил в них проводники под огромные токи, если бы не их вызывающе диэлектрический вид. Материал напоминает серо-графитный камень из цитаделей Ушедших, но чем-то неуловимо отличается. Волноводы какие-то? Чёрт их поймёшь… Так вот, столь могучий приводной вал очевидно предполагает, что внутри центральной «капли» отнюдь не газ, а какие-то механизмы, требующие передачи туда мощного крутящего момента. То есть, если эта штука собиралась летать — а наличие хвостовых рулей и тяговых пропеллеров на это очень настойчиво намекает, — то подъёмная сила её обеспечивалась не законом Архимеда. И нет — я понятия не имею, чем. Логика конструкции приводила меня к выводу, что, если как-то заставить вращаться этот вал, то расположенный внутри неизвестный механизм сделает весь этот гигантский нелепый аппарат легче воздуха. И не спрашивайте меня, как — никаких люков вовнутрь «капли» я не нашёл. Но сделает — для декоративного макета это слишком сложно устроено. Ну а дальше он будет уже управляться как дирижабль — менять высоту за счёт изменения веса, менять скорость и направление за счёт тяги винтов и поворота рулей.
Из всего массива железа я с налёту понял только приводные механизмы — они сделаны непривычно, но понятно — гидравлика и механические рычаги. Обычная авионика. Но даже тут было непонятно, как сигналы управления доходят из центральной гондолы, передняя закругленная часть которой представляет собой остеклённую ходовую рубку. Или в случае летательного аппарата это называется «кокпит»? Во всяком случае, не по проводам и не механически — ни тросов, ни тяг.
Всё это хозяйство было на вид целым, но непонятным, холодным, мёртвым и пыльным. Отсутствовал только центральный фрагмент консоли управления — из панели перед штурвалом и рычагами кто-то аккуратно извлёк большой квадратный прибор. От него осталось зияющее пустотой место с торчащими в воздухе серо-графитными тонкими шинками. Что это было — оставалось только гадать. Надеюсь, не самая важная деталь.
— Ты уже понял, как он работает? — с надеждой спросил Артём.
— Нет. И, возможно, никогда не пойму. Меня даже лампы здешние ставят в тупик, — признался я. Вот, посмотри…
Мы сидели в помещении за кокпитом, которое, судя по всему, было небольшой кают-компанией для команды управления. В центре гондолы есть ещё одна, большая, с длинным столом человек на тридцать, но там слишком пусто, просторно и пафосно. Здесь уютнее.
Я, ослабив мультитулом (обычным «лезерманом», не УИном) защёлки, снял изящный стеклянный плафон настольной лампы с его витого латунного основания. Под ним в пружинном зажиме зафиксирована… ну, допустим, лампочка. Будем звать её так. Дутая из прозрачного стекла колба, внутри которой непривычный дырчатый элемент.