Мы часто завидовали нашим друзьям: ни туманы, ни ливни им не помеха, а летчики только и мечтают о погоде.
В тот ненастный день мы долго поглядывали на небо, ожидая прояснения. Но тучи ползли и ползли — угрюмые, равнодушные, им и дела не было до наших переживаний. Дождь все не унимался, а мы все звонили метеорологам. Но ничего утешительного они не могли сказать.
— Циклон перемещается с северо-запада на юго-восток, — передразнил кого-то Шестаков, бросая трубку. — Как будто нам от этого легче… Придется загорать, ребята. — Он тяжело вздохнул.
Шлепая по раскисшей траве, все поплелись в общежитие, Асташкин и Елохин тихонько перебранивались. Потом Аггей сказал:
— Ну что ж, не стоит киснуть. По крайней мере можно кое-что осуществить за время вынужденного безделья. Например, отоспаться — раз, написать письма — два, поиграть в шахматы — три, повысить интеллектуальный уровень путем чтения стихов…
Я жил тогда в Одессе пыльной.
Там долго ясны небеса…
— продекламировал он.
— Ясны, ничего не скажешь, — ехидно вставил Маланов.
Но комэск не обращал внимания на его язвительный тон, он уже сел на своего конька: поэзия — его вторая радость, его увлечение. Стихи Пушкина, Маяковского, Иосифа Уткина, Александра Жарова у него под подушкой, в планшетке, в кабине самолета. И нам он часто предлагал в свободные минуты сборники стихов, а иногда и сам увлеченно и с подъемом читал любимых поэтов.
У входа в летную столовую, которая во время дождей была нам и клубом, Елохин сказал:
— Гляди, Череватенко, кажись, твоя родня! Худощавый пожилой мужчина в чесучовом пиджаке и клетчатой потертой кепчонке двинулся нам навстречу, и я с трудом узнал в нем своего тестя. С тех пор, как отправил семью, мы с ним так и не виделись. Петров был целыми сутками занят в своих железнодорожных мастерских, да и у меня свободного времени почти не выпадало.
Мы поспешили укрыться от дождя в помещение, и тут летчики тесно обступили старика, наперебой задавая ему вопросы, смысл которых сводился к одному: что делается в городе?
— Торгуют на Дерибасовской пивом? — выскочил никогда не унывающий Филипп Шумилов. На него шикнули.
— Не до жиру, быть бы живу, — горько пошутил Петров. — Какое пиво, воды не хватает…
Ведя напряженную жизнь, мы не очень хорошо были осведомлены о положении в городе. И теперь трудно было представить баррикады на улицах и площадях, пустующие парки и скверы, заколоченные крест-накрест двери магазинов, кафе, ресторанов. Все, кто не был занят на производстве, и стар и млад, работали на строительстве оборонительных сооружений. На улицах с шести вечера, кроме патрулей, никого не встретишь… Да, невеселая картина обрисовалась.
Пришел мой тесть узнать, нет ли вестей с Дона, где теперь поселились наши женщины вместе с крошечным моим сыном, а его внуком. К счастью, я не только мог его успокоить, но и обрадовал, дав письмо от Валентины. Повлажневшими глазами Лаврентий Георгиевич посмотрел на конверт и осторожно опустил его в карман пиджака.
— Я уж потом прочту, — виновато сказал он, и я подумал, что отец будет читать письмо каждое утро, как молитву, пока не выучит наизусть. И будет оно согревать и поддерживать его в трудную минуту.
— Ну, а это вам, ребята, — старик торжественно положил на стол какой-то сверток. — Подарок, можно сказать, от рабочего класса, — он смущенно улыбнулся.
В свертке оказалась бутылка водки, настоящая, с этикеткой довоенного времени.
— Уважил, батя! — обрадовано хохотнул Шестаков. — Приятно смотреть на продукт мирной жизни. — Ну что ж, помянем погибших, за победу выпьем… За чистое небо над нашей страной!
Официантка подала на стол котлеты, яблоки. И все стали сосредоточенно жевать, думая каждый о своем.
На какое-то время в столовой воцарилась тишина. Низкие облака сплошь закрыли небо, стало совсем темно. За стеной раздался мерный стук движка, и почти тотчас под потолком зажглась лампочка. Лев Львович вышел из-за стола, глянул в окно:
— Да-а-а! Загорать придется долгонько. Никакого просвета, — задумчиво протянул он. — Вот уж поистине разверзлись хляби небесные….
— Дак ведь осень на дворе, ничего удивительного, — ввернул кто-то. Против природы не попрешь!
Помещение постепенно пустело: кого ждали дела, а кто пошел в общежитие, на боковую. Несколько человек, и среди них Шестаков, все еще сидели за столом. На миг воцарилось молчание, и в наступившей тишине слышно было, как монотонно барабанят в окно дождевые капли.
— Так что ж, друзья, — сказал майор, — давайте споем, щоб вдома не журились, як кажуть на Українi… Раскроем душу в песне.
Кто-то принес гитару, Олег Зюзин уселся поудобнее и стал настраивать инструмент.
— Дребезжит, как старая телега, — проворчал он.
— Золотареву ее на ремонт, — смеясь, посоветовал Ёлохин. — Он и переберет, и смажет, будет звенеть, как мотор на самолете Торбеева!
Наконец, Зюзин взял первые аккорды.
В далекий край товарищ улетает,
За ним родные ветры вслед летят,
— тихо, медленно, словно проговорил, а не пропел Олег.
Любимый город в синей дымке тает,
Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд…
Каждый из нас вкладывал в эту песню свою тревогу, свою печаль. И надежду. Песня ширилась, крепла, все больше и больше мощных голосов вплеталось в нее.
«Когда ж домой товарищ мой вернется…»
— раздумчивая мелодия принимала отголоски победного марша. Будет, будет так, они завоюют победу, улыбнется, встретит их любимый город, и синее небо над головой станет чистым навсегда.
Глава XIII. Коммунисты
Все свободные от полетов расположились на открытой поляне. Комиссар полка Николай Андреевич Верховец представил собравшимся худощавого мужчину средних лет:
— Знакомьтесь, товарищи! Секретарь Одесского обкома партии Иван Алексеевич Сосновский!
Летчики оживились. Новому человеку всегда рады. А секретарь обкома разносторонне осведомлен, расскажет подробнее об Одессе, о трудных буднях города и порта…
Едва только Сосновский начал говорить, как в отдалении послышалось характерное гудение вражеского разведчика. Шестаков предложил перейти в лесопосадку. Земля здесь была влажной после недавнего обильного дождя, ветви еще сбрасывали с себя тяжелые капли.
От имени партийной организации Одессы и всех трудящихся Иван Алексеевич поблагодарил личный состав полка за храбрость и мужество, проявленные в боях с гитлеровскими оккупантами.
С волнением слушали мы суровую правду о положении в городе. Тяжело было с продовольствием, не хватало воды, но население мужественно переносило лишения. Место ушедших на фронт братьев, отцов, мужей заняли женщины. Создан женский истребительный батальон в составе 900 человек. Женщины гасят пожары, возникающие в результате бомбежек, строят баррикады, роют противотанковые рвы. Город защищает поголовно все население. Но в первых шеренгах — и на передовой, и в цехах предприятий, в отрядах, строящих оборонительные сооружения, находятся коммунисты. Молодые стараются быть достойными старших, проявляя в бою образцы смелости и отваги. Батальон под командованием 22-летнего коммуниста Якова Бреуса уничтожил в одном только бою тысячу вражеских солдат. Впоследствии Бреусу было присвоено звание Героя Советского Союза.
Пулеметчик комсомолец Иргаш Тимиров уничтожил триста вражеских солдат, краснофлотец Бегельфор, защищая своего командира, заколол в штыковом бою двадцать два гитлеровца, снайпер Сучков истребил 85 захватчиков. Мы узнали о новых подвигах Людмилы Павличенко, о пулеметчицах Зое Медведевой и Нине Ониловой.
Оборонять город уходили целыми семьями. В полку майора Богданова служила семья Демерза: отец Василий Карпович, его шестнадцатилетняя дочь Галя — рядовыми бойцами. Сын Петр был командиром взвода. В одном из боев пали смертью храбрых отец и дочь. Коммунист Петр Васильевич Демерза защищал Одессу до последнего дня обороны города.
Начальник автопарка Одесского порта Петр Яковлевич Кушнир на партийном собрании зачитал свое заявление, в котором просил направить его на передовую водителем танка. Братьев своих просил назначить к нему в экипаж — башенным и стрелком-радистом.
В первые дни войны из порта ушли защищать Родину 238 коммунистов и 141 комсомолец. Всего партийная организация города, сказал Сосновский, направила в ряды Красной Армии 20 тысяч коммунистов. Комсомол послал 73 тысячи комсомольцев.
После этой беседы летчики еще глубже осознали, какую большую заботу проявляют о нас, воинах, партийные органы, местные Советы, все население. Мы ни в чем не испытывали нужды, были обуты, одеты. Мирное население, само терпящее недостатки, обеспечивало нас всем необходимым. В ответ на эту заботу народа мы клянемся еще яростнее бороться с врагами нашей Родины, отстаивая ее честь и независимость.
Много потерь понес наш полк, и никто не мог сказать, когда прекратится горький перечень погибших летчиков. Совсем недавно мы потеряли лейтенанта Алексея Сидорова. Война помешала ему закончить полный курс летной подготовки в училище, и поэтому командир полка не допускал Алексея к полетам в сложных метеорологических условиях. Парень очень переживал свое положение: недоучка… Когда случалось быть на замене, Сидоров старался показать высокое мастерство, в бою вел себя храбро. Так постепенно он привел всех нас, а главное Шестакова, к мысли, что ему можно доверить машину, послать на выполнение ответственного задания.
Хороший летчик, отличный парень, мой друг лейтенант Сидоров погиб совершенно нелепо: при взлете, из-за дефекта бомбодержателя.
Наши латаные-перелатанные «ишаки» требовали осторожного обращения. У меня, например, был случай срыва бомбы, и только чудо спасло от катастрофы, хотя чудес, конечно, не бывает… Просто, летая долго на одном самолете, мы привыкали считаться с его капризами, знали недостатки своей машины.