– Покажи еще раз окно, – попросил Кирилл.
Инга приблизила свою чересчур ярко размалеванную физиономию к его лицу (в тот момент мне захотелось треснуть ее по башке зонтиком-тростью) и указала на какое-то окно.
– Ты иди, а то опоздаешь, – занервничал Денис, – вдруг тебя вообще не пустят в аудиторию? Тогда все сорвется.
– Еще чего! – фыркнула Инга. – Я так долго хотела эту суку понервировать, – она говорила о своей преподавательнице, но при словах «эта сука» взглянула почему-то на меня, – что своего шанса не упущу. Так что можете пожелать мне удачи.
– Удачи, – Кирилл наклонился к ней и поцеловал ее в висок.
Я с удовлетворением заметила, что красотка попыталась подставить ему вытянутые в красноречивую трубочку губы, но он этот благородный жест проигнорировал.
И я восторжествовала – он мой! Как потом выяснилось, преждевременно.
И вот потянулись минуты скучнейшего ожидания. Причем братья Калинины могли расслабиться – покурить, посидеть в машине, посплетничать о каких-то общих парашютных знакомых. «Ты слышал, тот-то и тот-то собирается прыгнуть с Эйфелевой башни. Вот отморозки!» – «Да? А тому-то не дали штатовскую визу. А он-то так мечтал попасть на День Моста[1]. И вот он так расстроился, что напился в хлам, начал танцевать на барной стойке, случайно врезался пяткой в пепельницу, сверзился, сломал обе руки и теперь не может прыгать!»
Краем уха я прислушивалась к этим парашютным «страшилкам». Но все же моей стратегической задачей номер один было постоянное наблюдение за окном, из которого по плану должна была сигануть неугомонная Инга. Кириллу-то и Денису было все равно, увидят или нет они начало прыжка. А вот мне было необходимо запечатлеть на пленку все этапы этого безрассудного поступка.
Но время шло, а Инга так и не появлялась на подоконнике. Денис с Кириллом окончательно расслабились и откуда-то достали припасенное пиво. Мои вялые контраргументы: «Вы что? Вы же оба за рулем!» – на них не подействовали, и я махнула на братьев рукой.
– Наверное, что-то там у нее не сложилось, – зевнул Кирилл, – скорее всего, никакого прыжка сегодня не будет.
– Что значит не будет? – проворчала я. – А я-то специально отпросилась с работы. Почему не будет-то?
– Да мало ли что? Ее могли и правда не пустить в аудиторию. Да и преподавательница-сволочь заболеть могла. Потом, может быть, Инга попыталась прыгнуть, но ее сняли прямо с подоконника. Ведь сразу-то прыгать нельзя, надо посмотреть направление ветра.
– Зачем?
– Если ветер дует в здание, то купол может развернуть. И тогда парашютист ударится о стену.
Я зябко поежилась.
– Слушай, а может быть, ей вообще не стоило все это затевать? Опасно все-таки…
– Да брось, – усмехнулся Кирилл, – Инга еще и не такое проделывала. Она настоящий профессионал.
– А ее не могут за такие фокусы отчислить из университета?
– Да ее и так отчислят, – равнодушно зевнул Калинин-младший, – она же туда почти не ходит.
Признаться, в тот момент я не придала этим словам никакого значения. Слишком уж я была влюблена в их автора. Но потом я не раз вспомню, с каким равнодушным лицом говорил Кирилл Калинин о неудавшемся Ингином студенчестве. А ведь она была его другом. И бывшей, к слову сказать, любимой девушкой. Наверное, уже тогда я должна была насторожиться и понять, что Калинина-младшего вообще не интересует окружающий мир. Если, конечно, он не относится к парашютному спорту.
– Эй, смотрите, смотрите! – вдруг закричал Денис. – Инга!
Я посмотрела вверх и действительно увидела на подоконнике фигурку, которая снизу показалась мне крошечной. На какое-то мгновение мне стало даже страшно за Ингу. Мне захотелось что есть мочи крикнуть – не делай этого, опомнись, не надо! Но я промолчала. Во-первых, вспомнила слова Кирилла о том, что Инга – настоящий крутой профессионал, собаку съевшая на бейс-прыжках. Во-вторых, мне же надо было привезти в редакцию хоть какой-то материал. Иначе начальство решило бы, что я соврала про репортаж и, как всегда, отправилась в рабочее время по магазинам. А в-третьих, и в самых важных, – все равно на такой высоте она ничего бы не услышала.
Я приготовила фотокамеру. И как раз вовремя, потому что медлить Инга не стала. Одна секунда – и крошечная фигурка смело сорвалась с узкого подоконника. Я только и успевала фотографировать. Я даже не сразу обратила внимание, что вокруг нас собралась внушительная толпа студентов и просто случайных прохожих. Наивные, они-то были уверены, что на их глазах совершается акт прилюдного суицида. Кто-то принялся мелко креститься (этого нервного гражданина я тоже сфотографировала), какая-то девушка истошно завизжала.
Зато, когда Ингин купол наконец раскрылся, по толпе прокатился изумленно-облегченный вздох. А через секунду Инга приземлилась прямо перед нами. Вы не поверите, но ее разрумянившееся лицо изменилось – оно стало добрее и мягче, как после секса с любимым мужчиной! Она улыбалась так тепло, что даже такого подозрительного человека, каким себя я считаю, подкупила искренность этой улыбки. И я улыбнулась ей в ответ. Несмотря на то что смотрела Инга сквозь меня.
А куда ей было еще смотреть – конечно же на Кирилла Калинина. Только в тот момент я поняла, что все это делалось не ради глупой мести какой-то там преподавательнице, а для него. Для него одного, и точка.
В тот момент, расчувствовавшись, я даже зауважала капризную красавицу. Ничего не поделаешь, ее любовь к Кириллу Калинину была такой же искренней и сильной, как моя. А может быть… Нет, об этом мне и думать не хотелось, но, может быть, и намного-намного сильнее.
И мне стало страшно – ведь сам-то Кирилл никак не отреагировал на такую самоотверженность. Из-за него Ингу скорее всего отчислят из университета, а он… только и смог панибратски хлопнуть ее по плечу и сказать:
– Поздравляю, мать! Ты у нас молодец!
А Инге большего и не надо было. Она горда, и на лице ее сияет умиротворенная улыбка. Улыбка женщины, которой удалось угодить мужчине ее мечты.
Интересно, а со стороны я тоже смотрюсь такой же зомбированной?
– Кашеварова, старая вешалка! – звенел в телефонной трубке бодрый Леркин голос. – Ты не забыла, что в субботу у меня девичник?
– Что? – сонно переспросила я, пытаясь плечом удержать возле уха трубку и одновременно протереть кулаками глаза. Если честно, в тот момент я не то чтобы не помнила про какой-то субботний девичник, я с трудом могла бы произнести свое имя-отчество. Ну, если только по слогам.
– Девичник! – назойливо жужжала Лерка. – Женская вечеринка перед свадьбой.
– Конечно, не забыла, – уже более осмысленно произнесла я, усаживаясь на кровати. Глаза никак не хотели открываться. – А нельзя было напомнить мне об этом парой часиков позже?
– Уже десять, – возмутилась Лера, – и сегодня рабочий день.
– Да? Тогда почему же тебя самой нет в офисе? – злорадно парировала я.
– Кашеварова, я же невеста! – препротивненьким голосом напомнила моя лучшая подруга. – У меня столько дел, что не до работы мне. А вот ты могла бы…
– А вот мне надо устраивать личную жизнь, – перебила я, – чем я и занималась всю сегодняшнюю ночь, вплоть до половины шестого утра. Слушай, Лерка, вчера такое было! Представляешь, этот Кирилл мне все-таки позвонил, и мы…
– Сань, можно я тебе через полчасика перезвоню? – прервала она мои радостные излияния. – Я собираюсь бежать в магазин за перчатками.
– За какими еще перчатками? – Я, конечно, неоднократно слышала о том, что, выходя замуж, женщина теряет толику сообразительности, но не подозревала, что процесс этот происходит с такой молниеносной скоростью. – Лето на дворе…
– За свадебными. Хочу белые, шелковые, до предплечья. Нигде не могу найти.
Я нарочито громко зевнула. С какой стати я должна выслушивать жалобный монолог о дефицитных свадебных перчатках, если эта эгоистичная барышня, которую я ошибочно считала ближайшей подругой, не интересуется свежими новостями моей личной жизни. Уж я-то могла рассказать ей такого, что она бы мигом про свои перчатки никчемные позабыла.
– Так что в субботу, в семь часов. Не опаздывай.
– Хорошо.
Что ж, по крайней мере девичник – это самая, на мой взгляд, соблазнительная часть бракосочетания. Ватага развеселых одиноких подружек собирается, чтобы порвать ночь на мелкие кусочки, кутить до самого рассвета, выпить максимально возможное количество коктейлей «Мохитос», наведаться в клуб, где загорелые стриптизеры с зализанными волосами бодро пляшут на барных стойках, заманчиво поигрывая переразвитой мускулатурой.
– Я заказала столик в «Итальянце».
– Где? Не слишком ли там цивильно? – удивилась я. – Я думала, мы в «Маккой» пойдем или в «Петрович».
– Слишком цивильно? – Я не видела Леркиного лица, но готова была поклясться, что после этих слов она надменно приподняла брови. – Зато там вкусно. И шикарно.
– Ну ладно, тебе решать, – пожала я плечами, – но потом мы пойдем в «Красную Шапочку». Да? На стриптиз?
– Все никак не угомонишься, Кашеварова? – вздохнула Лерка. – Стара я стала по стрип-барам разгуливать. И потом, у меня соберется компания, которая, боюсь, этого не одобрит.
– Какая еще компания? – подозрительно переспросила я.
– Варвара из Питера приедет специально.
– О, нет… – протянула я.
Варвара – двоюродная Леркина сестра. Она на три года младше меня, но нежный возраст не мешает ей изрекать суждения, которые больше подошли бы сорокапятилетней благоустроенной матери семейства. Варвара похожа на тургеневскую девушку. Или на фарфоровую пастушку – вся такая трепетная, нежная и раздражающе хрупкая, что в ее присутствии мне неудержимо хочется смачно выругаться матом, станцевать сальсу на столе и, перевирая факты, рассказать о своих похождениях на тропе межполовой войны. Я с детства почему-то не любила таких вот «правильных» девушек. Варвара всегда выглядит так, словно она только что вырулила из салона красоты, где провела пять часов подряд. На ее розовом от дорогого тонального крема лице цветет мудрая полуулыбка, говорит она тихим голосом, ко всем окружающим обращается на «вы», знает, чем отличается ножик для бутербродов от десертного ножа. Всегда держит спину прямо, носит юбки не выше колена и до сих пор краснеет в присутствии мужчин. Потому что в жизни такой девушки, как Варвара, может быть только один мужчина. Так и есть – замужем она с восемнадцати лет и воспитывает пятилетнего сына, такого же правильного, как и она сама.