Князь Тьмы грубо хватает Лайю за волосы, заставляя поднять голову.
– Если я перережу ей горло, Ловец Душ? Тебя это расстроит?
– Зачем ты забираешь призраков? – Я заставляю себя не смотреть на Лайю. – Вернуть могущество своим джиннам? Самому стать сильнее?
– И ни единого слова женщине, которую ты когда-то любил, – усмехается Князь Тьмы. – А люди еще считают жестоким меня. Ты помнишь тех, кого убил, мальчишка? Или их так много, что все уже смешалось у тебя в голове? Думаю, последнее ближе к истине. Вот на что смертные тратят время, отпущенное им на этой земле. Убивают, разрушают, а потом забывают. Но… – Он отворачивается от меня и смотрит на город. – Но я, в отличие от вас, понимаю, что в этой войне каждая смерть служит моей цели – каждая смерть что-то значит для меня. Выходит, я добрее, чем твои сородичи, которые не могут припомнить ни лиц, ни вообще ничего о своих врагах? Ваши дома, ваши жизни, ваша любовь – все это построено на могилах тех, о чьем существовании вы даже не подозревали…
Лайя, которая до этого момента безвольно висела на руке Князя Тьмы, внезапно приходит в себя. Она делает резкое движение, и цепи, которыми были скованы ее руки, летят в сторону Амбер – когда металл касается ее пламени, женщина-джинн вскрикивает от боли. Я жду, что Лайя исчезнет. Что она попытается спастись бегством.
Вместо этого она бросается на Князя Тьмы.
Клубок плоти и теней катится по крыше. Драка продолжается недолго: спустя несколько секунд джинн уже снова на ногах, одной рукой сжимая оба запястья Лайи.
– Меня нельзя убить, девочка, – ухмыляется он. – Неужели ты до сих пор этого не поняла?
– Мне это повторяют без конца, – задыхаясь, отвечает Лайя, окидывая Князя Тьмы и его подручных гневным взглядом. – Но вы все чудовища. А у чудовищ есть слабости.
– Чудовища? – Князь Тьмы заставляет девушку повернуться ко мне лицом. – Вот настоящее чудовище. Он идет по горящему городу, не обращая внимания на крики о помощи. Ему ни до кого нет дела, кроме его ненаглядных призраков. Он будет равнодушно смотреть на то, как я медленно убиваю тебя.
– Ты не можешь меня убить, – хрипит она. – Звезда…
– А может быть, я уже уладил это маленькое недоразумение. Так что же, Ловец Душ? Не желаешь получить еще одну душу в свое царство? А может, я заберу ее себе. Ты позволишь ей умереть, зная, что ее призрак никогда не перейдет на ту сторону?
Я смотрю на Князя Тьмы и его пленницу. Девушка вырывается, царапает его руки.
Нет, она не просто «девушка». Благодаря Каину ее имя навеки отпечаталось у меня в памяти.
Если бы она приняла свою участь, я смог бы отвести взгляд. Но она не поддается – пинается и дерется, хотя джинн медленно выдавливает из нее жизнь.
Внезапно я вспоминаю тот далекий день в Блэклифе, когда я впервые увидел Лайю. О небо, у нее был такой сверкающий, решительный взгляд, так не похожий на взгляд рабыни! Уже тогда она была угольком, который не желал угасать.
Наши взгляды встречаются.
«Уходи, Ловец Душ, – говорю я себе. – Наблюдай за джиннами, за приближенными Князя Тьмы. Выясни, что он затевает. Спаси духов от ожидающей их кошмарной участи».
«Уходи».
Но на один краткий миг часть моей души, наполненная гневом, которая и есть я, вырывается из своей железной клетки.
И я не могу уйти.
25: Кровавый Сорокопут
Темные каменные туннели под Антиумом образуют нечто вроде сети, чтобы в случае непогоды можно было быстро добраться до места. Для человека, знакомого с планом катакомб, пройти их – детская игра.
Для меня это кошмарный лабиринт, воняющий плесенью и смертью, заваленный мусором, оставшимся после нашего бегства из города. Одежда, обувь, одеяла, фамильные драгоценности. А теперь еще и мой кровавый след, по которому любой может меня найти.
Сквозь шум в ушах я различаю царапанье коготков. Крысы. Крошечные глазки поблескивают из темноты. «Шевелись. Не останавливайся». Я уже долгие часы ползу по сырому каменному полу мимо бесчисленных напоминаний о том, что сделали с нами карконы.
«Нет. О том, что мы сделали с собой сами».
Я потеряла так много крови, что целительная сила уже не спасет меня. Я останавливаюсь. Умирающий факел шипит, я выпускаю его из пальцев и вспоминаю пророчество Каина. «Ты станешь факелом в ночи, если осмелишься гореть».
Теперь эти слова уже не имеют значения. Пророки мертвы. Здесь царит вечная ночь. И еще теплится моя жалкая жизнь, которая тоже закончится в этом месте.
Я прислушиваюсь, ожидая погони, но карконы не преследуют меня. И мне даже жаль. Пусть бы они быстрее прикончили меня.
Постепенно мои глаза привыкают к темноте, и я вдруг понимаю, что смотрю на человеческий череп. Скелет обглодан дочиста – в туннелях нет людей, но в них кто-то живет.
Это детский скелет, в пальцах зажата игрушечная деревянная лошадка. Наверное, ребенок был ранен во время осады, не смог идти, и его бросили. А может, он отстал от семьи, заблудился и умер от голода.
Мне кажется, что лошадка тоже смотрит на меня. Она о чем-то мне напоминает. Я опускаюсь на пол в ожидании близкой смерти и пытаюсь вспомнить. Почему-то это кажется мне очень важным. Где же я видела эту лошадку?
Нет, эту игрушку я не видела никогда, просто она напомнила мне о другой. Давным-давно, после того, как Маркус приказал мне найти Элиаса, Каин отвел меня на пепелище дома одного патриция и рассказал о семье, которая там жила. У них был сын. Черт возьми, как же его звали? «Вспоминай. Он заслуживает того, чтобы его помнили».
Но я вспоминаю лишь имя их раба-Книжника – Сайад. Он вырезал игрушку для этого мальчика, потому что любил его, как сына. Он вернулся в горящий дом, чтобы спасти ребенка, и это стоило ему жизни.
Я никак не могу вспомнить имя того мальчика. И я никогда не узнаю имени этого ребенка. Кем были его родители – Книжниками? Меченосцами? Был ли это ребенок Мореходов или Кочевников, случайно оказавшийся в этом пекле?
Какая разница! Осознание этого обрушивается на меня, как океанская волна, порожденная землетрясением, неумолимая и неиссякаемая. Какая разница, кто этот ребенок, если его жизнь оборвалась так рано. Даже если бы это был ребенок карконов, разве не нужно его оплакать? Он был добрым и ласковым и ничего не знал о тех ужасах, что совершали его родные.
Кем бы он ни был, он не заслужил такой смерти. В его гибели виновны взрослые. Виновата я. Комендант. Люди, которые боролись за власть и влияние, уничтожая всех на своем пути.
Лайя из Серры знает об этом. Конечно, знает, ей уже столько пришлось испытать. Только сейчас я поняла всю глубину ее гнева, направленного на тех, кто истязал ее народ. Я думала, что служу великому делу: охраняю Империю. Но на деле я «защищала» людей, которым не угрожала никакая опасность.
Может быть, Элиас узнал эту простую истину от Мамы, из ее историй. А я никогда не могла понять, кто в ее сказке герой, а кто злодей. Наверное, нашему народу нужно больше таких историй.
– П-прости, – шепчу я, обращаясь к детским останкам. – Мне так жаль.
О небо, скольких людей я убила, скольким причинила боль. И я осознаю это только сейчас, перед смертью, когда во мне ничего не осталось от факела – я всего лишь догорающий уголек, на который опускается вечная тьма.
«Слишком поздно для сожалений, Элен. – Впервые за несколько месяцев я произношу свое имя. – Слишком поздно, ничего уже не исправить».
По крайней мере, я спасла Харпера, отказавшись взять его с собой. Я вспоминаю наш поцелуй. Это было так давно, но я помню каждое мгновение. Помню вкус корицы на его губах, помню, как он закрыл глаза, прижав меня к себе, и как…
Дзынь. Дзынь. Дзынь.
Я снова переношусь в настоящее и прислушиваюсь, не отрывая взгляда от скелета. «Привет тебе, Смерть, – мысленно произношу я. Как это ни странно, я испытываю облегчение. – Наконец-то ты пришла за мной».
В туннеле царит полная тишина. Проходит несколько минут, и…
Дзынь. Дзынь. Дзынь.
Я закрываю глаза и уплываю в черноту. Мне хочется уснуть именно сейчас. Мне хочется покинуть этот мир с мыслями об Авитасе Харпере.
Дзынь. Дзынь. Дзынь.
Какого дьявола, что это за звуки? Я пытаюсь повернуть голову, но не могу. А потом из мрака доносится голос.
– Поднимайся, Кровавый Сорокопут. Ты нужна своему народу. Верность до конца, неужели ты забыла?
– Отец?
– Отец и мать. Сестра, брат и друг. Поднимайся.
Чьи-то руки подхватывают меня сзади, помогают подняться, но, обернувшись, я никого не вижу – наверное, и рук никаких не было. Мне это показалось. У меня начинается бред. Держась за стену, едва переставляя ноги, я все же иду вперед.
Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь.
Четыре раза. До этого было три. В звуке есть какой-то ритм, как в музыке. Такие звуки может производить только человек.
А может быть, это пещеры. Спустившись сюда перед осадой Антиума, я слышала точно такой же звук. «Просто голос пещер, поющих свои истории», – сказал мне Каин.
Если это песня, то о чем в ней говорится, во имя всего святого? Песня не прекращается, ее мелодия постоянно меняется. Я просто хотела умереть, но она мне не позволяет.
– Вот так, – произносит тот же загадочный голос. – Продолжай идти. Найди этот звук.
Через некоторое время «дзынь» сменяется более низким звучанием, напоминающим звон колокола. Но нет – он слишком короткий и не такой гулкий, как набат. Он не радостный и нежный, как треньканье серебряного колокольчика. Он холодный и твердый. Как я.
Внезапно я различаю свет и ускоряю шаги. Не знаю, откуда у меня взялись силы. Перед глазами у меня проясняется. Свет становится ярче, и, наконец, я вваливаюсь в какую-то пещеру, освещенную множеством факелов. В пещере жарко. В горне пылает странного вида сине-зеленое пламя. Но воздух в пещере чистый.
ДЗЫНЬ. ДЗЫНЬ. ДЗЫНЬ.
У наковальни трудится незнакомец. Он прекращает свое занятие и оборачивается. Бритая голова, покрытая татуировками смуглая кожа, и он, наверное, лет на десять старше меня. В одной руке кузнец держит молот, в другой – шлем, который лучится странным серебристым светом.