Я двусмысленно улыбаюсь.
– У него есть другие достоинства.
Она хихикает – точнее, издает высокий хрипящий звук, как коза, которую душат. Когда я сообщаю ей об этом, она хихикает громче, и, наконец, мы обе хохочем, забыв о ребенке, спящем в соседней комнате.
Внезапно нас прерывает вопль Зака.
– О, ну вот, это все из-за тебя! – Ливия щиплет меня за локоть и берет со стола лампу. – На этот раз ты будешь его укачивать! Бедняге Тасу надо отдохнуть, а мне – поспать, чтобы увидеть сон, наконец.
– У меня планы на вечер! – кричу я ей вслед. – Мне еще нужно успеть раздобыть где-то цветов и сплести венок, ты что, забыла?
Сестра фыркает и заходит в комнату сына. Я слышу ее воркующий голос:
– Закки, любимый мой, мама устала, ты уже два раза кушал сегодня…
Внезапно она смолкает. Я вскакиваю, выхватываю мечи, бегу к двери и во все горло зову телохранителей. Никто не мог проникнуть в спальню незамеченным. В этой чертовой комнате всего одна дверь, и мы сидели напротив нее! Окно находится на высоте пятидесяти футов[5] над землей. Сад охраняется днем и ночью.
Я врываюсь в детскую. Комната Закариаса невелика, до противоположной стены не больше дюжины футов[6], но сейчас это расстояние кажется мне бесконечным, как небо. У окна стоит Керис Витурия. Ее маска сияет, но я вижу только грозный кривой кинжал. Ливия застыла в нескольких шагах от Керис. Она не кричит, не пытается что-то сделать. Она просто стоит, опустив руки, и о чем-то умоляет Керис, негромко и жалобно.
«Не стой там, Ливия! – хочется мне завопить. – Шевелись! Беги!»
Но моя сестра даже не пятится, когда Комендант делает движение. Кинжал рассекает горло Ливии. Я слышу звук, подобный треску рвущейся ткани, и сначала даже не могу поверить своим ушам. Не могу поверить своим глазам.
Но я не кричу, потому что, когда моя сестра, обливаясь кровью, падает на пол, я могу думать только об одном: мне надо убить Керис.
И только в этот момент я замечаю, что Комендант держит в другой руке извивающегося Закариаса. Теперь я понимаю, почему Ливия не убежала. Когда я набрасываюсь на Блэклифскую суку, она швыряет ребенка мне. Племянник визжит, и я бросаю мечи, чтобы поймать его.
Маневр дает ей всего пару секунд, но этого достаточно. Комендант прыгает в окно. Я в три шага преодолеваю расстояние до оконного проема и взлетаю на подоконник, но увы: вижу лишь черный плащ и злобные глаза, похожие на два крошечных солнца.
А потом Князь Тьмы и его прислужница исчезают – их уносит прочь жестокий северный ветер.
Услышав стон Ливии, я опускаюсь на пол рядом с ней, в лужу крови. Я по-прежнему крепко прижимаю к груди плачущего ребенка. Стражники и Раллиус застывают на пороге при виде умирающей Императрицы.
Я поднимаю руку, давая им знак молчать. У меня мало времени. Желание исцелить ее захлестывает меня, как океанская волна. Я закрываю глаза и ищу ее песнь. Она приходит почти сразу же. Пока я мурлычу вполголоса, Ливия цепляется за меня одной рукой. Пальцы у нее скользкие от крови, но я держу их крепко.
Я продолжаю петь, но лицо Ливии заливает смертельная бледность. Желание исцелить внезапно пропадает – такого раньше не случалось со мной. Закариас тянет ручки к матери, плачет – наверное, не может понять, почему тетя Сорокопут с такой силой прижала его к себе.
– Не покидай нас, – шепотом прошу я сестру. Я знаю, что ее рана смертельна, что мне не под силу ее спасти. – Ливия, пожалуйста, не оставляй нас одних.
Взгляд ее голубых глаз устремлен на сына. Она улыбается ему и прикасается к его крошечным пальчикам. Малыш уже не кричит, просто негромко попискивает.
А потом ее рука безвольно падает, и моя маленькая сестренка, моя Ливви, закрывает глаза навсегда.
45: Лайя
Несколько дней я лежу в беспамятстве, лишь изредка приходя в сознание. В конце концов, караваны останавливаются в ущелье в сотне миль к северу от города. К этому времени мне становится немного лучше, и я в состоянии бодрствовать почти целый день. Но выздоравливаю очень медленно. Подобно кошке с обломанными усами я и десяти шагов не могу пройти самостоятельно.
Мне хочется только одного: лежать в кибитке Мамы Рилы, замерев в одной позе, чтобы не растревожить больную голову. К несчастью, Рехмат не готова терпеливо ждать, пока я оклемаюсь. И через неделю после столкновения с Князем Тьмы, когда Мама уходит, чтобы приготовить обед, в полумраке возникает королева джиннов.
– Ты, наверное, считаешь, что все просто: ты подойдешь к Князю Тьмы и перережешь ему горло. – Рехмат парит в противоположном углу – подальше от косы, которую я держу при себе. – Но он готов к такой встрече. Ты должна застать его врасплох. Перехитрить. А для этого тебе нужна его история.
– Охотно верю. – Я кутаюсь в вязаное одеяло Мамы Рилы. – Это же была моя идея. Но идет война, и мы должны сражаться. Ты можешь хотя бы мне намекнуть, как эта история поможет нам одержать победу?
– Война подобна палящему солнцу. Солнце пустыни выжигает все живое, зеленое, нежное, оставляет лишь иссохшую растрескавшуюся землю. Князь Тьмы воюет уже очень давно. Узнав его историю, ты найдешь его слабости, трещины в его броне.
А я-то надеялась услышать что-то конкретное!
– Тебе уже известны его слабости! – нетерпеливо восклицаю я. – Но ты упорно не желаешь ничего рассказывать.
– Магия не позволяет мне…
– Но ты же не пыталась! – перебиваю я. – Вспомни какую-нибудь мелочь из вашей совместной жизни. Что угодно.
– Он и я… мы… – Золотая фигура гаснет, снова вспыхивает. – Мы были…
Рехмат хрипит, потом издает вопль, от которого у меня на миг останавливается сердце. Свечение тускнеет, и кажется, что призрачная женщина сейчас просто исчезнет.
– Хватит! – Я вскакиваю. – Забудем об этом…
Королева джиннов превратилась в бледную тень – наверное, магия, благодаря которой она существует, «высосала» из нее жизненную силу.
– Я же говорила тебе, – шепчет она. – Магия крови не позволяет мне рассказывать о жизни с ним. Ты должна обратиться к кеханни.
Собравшись с силами, я выползаю на улицу. Мама Рила сидит у костра и помешивает тыквенный суп, булькающий в котелке. Заметив меня, она встает и угрожающе тычет в мою сторону черпаком.
– Ложись в постель, девочка. Ты еще не поправилась…
Ее фигура отбрасывает на каменную стенку каньона гигантскую тень. Шан, который сидит рядом и раскатывает на плоском камне лепешки, поднимает голову и усмехается.
– Это говорит та, что правила фургоном на следующий день после допроса Меченосцев.
Морщась, я опускаюсь на землю рядом с Мамой. Голова разламывается, и меня все еще трясет от жуткого крика Рехмат. Коса в футляре укреплена у меня за спиной. Сражаться я не могу, но ни на минуту не оставляю ее без присмотра – слишком дорого она мне досталась.
В ущелье горит множество костров, но они разложены под каменными выступами и завешены парусиной. От запаха жареного лука-порея и лепешек с маслом у меня текут слюнки.
– Я подумала, что тебе, может быть, захочется с кем-нибудь поговорить, – обращаюсь я к Маме. – А мне немного… одиноко.
Выражение лица кеханни смягчается, и она подает мне ложку, чтобы я помешивала суп, а сама добавляет в котелок немного корицы и пригоршню сушеной кинзы. Неизменный северный ветер, свистящий у нас над головами, заглушает негромкие беседы тысяч людей. Пламя костра колеблется, разбрасывает искры. Среди Кочевников я вижу ифритов. Наверху, на краю утеса, дежурят часовые.
– Мама, – начинаю я. – Я хотела спросить…
Меня перебивает стук копыт – Афия и ее младший брат Джибран спешиваются около своего каравана.
– Нашли что-нибудь?! – окликаю я залдару, но она отрицательно качает головой.
– Ничего, даже дырявого сапога, – отвечает она. – Роуэн шел с нами большую часть пути. – Афия кивает на песчаного ифрита, который «плывет» к кучке своих сородичей, собравшихся в дальней части каньона. – Он не почувствовал магии. Они ушли.
Мама берет черпак и наливает суп в две миски; одну подает мне, другую – Афии.
Сначала Афия отнекивается, но кеханни бросает на нее суровый взгляд, и женщина сдается.
Джибран, привлеченный запахом тушеной тыквы и пряностей, садится рядом с сестрой. Он не сводит глаз со стопки пышных круглых лепешек, испеченных Шаном.
– Возможно, джинны направились в Таиб, – говорит он. – Хотя они должны понимать, что там уже никого нет.
– По крайней мере, у нас есть время собраться с силами, – замечаю я. – И спланировать дальнейшие действия.
– Что будет непросто, поскольку наш военачальник как сквозь землю провалился, – бормочет Афия.
Мама недовольно хмурится, но я прекрасно понимаю залдару. Исчезновение Элиаса беспокоит Кочевников, хотя сама Афия уверяла их в том, что он собирается вернуться.
– Он придет, – твердо говорю я. – В Нуре мы одержали небольшую победу, но война продолжается, и Ловцу Душ есть что терять. Мама, – я оборачиваюсь к сказительнице. – Как продвигается твоя охота за историей?
– Очень медленно, – отвечает кеханни, проглотив ложку супа. – У наших историй есть два свойства. Сехеи и Диладхардха.
– «Истина» и… – Я запинаюсь. Мои познания в садейском весьма ограниченны.
– «Диладхардха» означает «познать сердце боли», – объясняет Мама. – Мы ищем истину, Лайя. Найдя истину, мы должны отнестись к ней с состраданием. Мы должны понять существа, которые «населяют» наши истории – людей и духов. Мы должны уважать их. Полюбить, даже тех, кто творит зло. Мы должны увидеть их. Иначе история не затронет сердца людей и зачахнет после первого же рассказа.
Залдара и Джибран внимательно слушают, и даже Шан, который всю жизнь провел рядом с кеханни, как завороженный смотрит на Маму, не донеся ложку до рта.