«Я отличаюсь от существ из огня или глины, Бану аль-Маут, – отвечает он. – Суета вашей земной жизни далека от меня. Иначе она поглотила бы меня».
Он вздыхает, и я чувствую, что его магия слабеет.
«Я допустил ошибку. Гнев Князя Тьмы никогда не иссякнет. Я не знал об этом. Ты видишь мое царство по-своему, я, в свою очередь, вижу ваш мир иначе, чем вы».
«Вот так Вселенная пытается понять мирок муравья», – мелькает в моей голове.
«Я считал, что, получив свободу, джинны спокойно вернутся к своим обязанностям. Именно потому я и создал их. Я не понимал, как много ярости скопилось в душе Князя Тьмы. Поэтому я сражаюсь с ним и боюсь, что преимущество сейчас не на моей стороне».
– Как ты можешь проиграть эту битву? – удивляюсь я. – Ты – Смерть.
«Если недооценить паука, Бану аль-Маут, паук может укусить. А если его укус ядовит, он может убить. Так и с Князем Тьмы. Он знает, где находятся незащищенные места, и переполнен ядом».
– А почему ты не можешь забрать у него магию, как сделал это со мной? – спрашиваю я.
«Сила, которую ты используешь для помощи призракам и охраны стены – это продолжение моей собственной магии. Ты позаимствовал у меня эту силу, только и всего. Однако твоя способность ходить по ветру – это дар, я не могу забрать его. Создав Мехерью, я подарил ему всю свою магию. А дар отнять нельзя. Даже у Смерти есть правила».
– Он хочет впустить в наш мир Море Страдания. Уничтожить все живое, – взволнованно говорю я. – Я мог бы ему помешать. И еще мне кажется, что я сумею напомнить джиннам об их долге, вернуть их обратно. Но я не смогу этого сделать здесь, на Землях Ожидания. Я не могу быть прикован к этому месту. Мне нужно уйти.
Мне кажется, что Маут пристально рассматривает волнующееся море.
«Повтори свою клятву».
– «Освещать путь слабым, павшим, забытым во тьме, которая следует за смертью».
«Значит, ты обязан заниматься именно этим. Баланс должен быть восстановлен. Если для этого ты должен оставить Земли Ожидания, пусть будет так. Но не забывай об этой клятве, Бану аль-Маут. Воспоминания сделают тебя слабым. Эмоции лишь повредят тебе».
Когда он произносит эти слова, меня опять окутывает кокон безразличия ко всему. Но на этот раз часть моего сознания «встает на дыбы».
– Если бы Каин не вложил в мой мозг воспоминания о Лайе, Элен и Керис, – возражаю я, – я никогда не покинул бы Земли Ожидания. И не узнал бы о том, что затевает Князь Тьмы. Мне нужны мои воспоминания. Мне нужны эмоции. – Я думаю о Лайе, о ее словах, сказанных в самом начале нашей «партизанской войны». – Я не могу вдохновлять и вести за собой людей, если я не такой, как они.
Под водой, среди желтой пены, я различаю очертания каких-то отвратительных кровожадных тварей. Сверкают зубы. «Еще!» – ревет Море, обращаясь ко мне.
«Я не буду вмешиваться, – соглашается Маут. – Но не забывай, в чем ты поклялся мне, иначе магия Земель Ожидания уничтожит тебя. Ты поклялся служить мне до того дня, пока не появится желающий тебя заменить – человек, а не джинн. Ты существуешь не ради живых. Ты существуешь не ради себя. Цель и смысл твоего существования – выполнять долг перед мертвыми до конца времен».
Его слова звучат подобно глухому стуку земли, брошенной на крышку гроба.
– Джинны бежали, – говорю я. – Призраки не хотят покидать Лес. Князь Тьмы стирает с лица земли целые города, он похитил тысячи душ, сотни тысяч. Конец уже наступил, Маут. Время истекло.
«Нет, Ловец Душ, – негромко возражает Маут. – Могущество Моря Страдания не подвластно никому. Даже королю джиннов оно не под силу. Если он выпустит Море на волю, будет уничтожено не только человечество. Море поглотит и сокрушит все сущее. Всех, кто обитает на земле. Людей, духов, животных, растения. Даже джиннов. Боюсь, Бану аль-Маут, что это еще не конец».
Основные силы Кочевников скрываются в каменистой бесплодной области Бхут, к северу от Нура. В центре лагеря, вокруг костра размером чуть ли не с кибитку, собралась большая группа лидеров: здесь старейшины и залдары, факиры и кеханни. Я не спешу приближаться, прислушиваюсь к яростным спорам.
– …мы не пойдем в этот треклятый Маринн! – вопит залдар племени Насур, заглушая голоса дюжины своих сородичей. – Хотите помогать Мореходам, это ваше дело…
– Если мы не выступим все вместе, Князь Тьмы победит. – Лайя говорит тихо, но я чувствую, что она с трудом скрывает досаду. – Он добьется своего, отомстит Книжникам, а потом Керис выследит вас всех, загонит в угол и перебьет, как это случилось с тысячами моих соотечественников. Остальных превратят в рабов. Раздавят. Как когда-то и нас.
– У тебя же есть эта коса, – раздается чей-то голос. – Так иди и сразись с ним. Это же твой народ во всем виноват! Из-за вас и вашей жестокости Князь Тьмы пошел войной на всех!
– Это произошло тысячу лет назад… – начинает Дарин.
Только в этот момент я замечаю среди толпы доспехи Меченосцев. Это люди Кровавого Сорокопута.
– Нет смысла сидеть здесь и ждать, пока за нами придут, – убежденно произносит Афия. – Мы пойдем в Адису и будем драться. Лайя убьет Князя Тьмы. У нас еще остался шанс на победу.
– На это уйдет несколько недель…
– Несколько месяцев, – перебивает спорщика Джибран. – А может, и несколько лет. Но, по крайней мере, мы погибнем в бою. Хватит прятаться по норам, как крысы.
Я вспоминаю предупреждение Маута и пророчество Кхури. «…от смерти спасения нет. Среди лепестков протянет она к сироте свою длань». Лепестки… Цветущие деревья… Мы не можем ждать месяцы и годы. В лучшем случае, у нас осталось всего несколько недель. Весна уже не за горами.
Первой меня замечает Лайя. Выступая из темноты, я вижу ее огромные изумленные глаза.
Собравшиеся у костра люди перешептываются, повторяя мое имя. Бану аль-Маут. Они имеют полное право накричать на меня. Возмущенно спросить, почему я их покинул. Но они молча расступаются, давая мне пройти. Однако смотрят на меня с недоверием. Более того – с вызовом.
– Злоба и ненависть разрушили его, – говорю я, обращаясь ко всем сразу. – Князь Тьмы похищает души ваших умерших не для того, чтобы дать силу своей армии. Он забирает их, чтобы погубить все живое на земле. И если мы надеемся на будущее – каким бы оно ни было, – мы должны его остановить. Иного выбора у нас нет.
47: Кровавый Сорокопут
Через два дня мы хороним Императрицу-регента. На закате тысячи людей выходят на улицы Антиума, чтобы усыпать мостовые, по которым пройдет траурный кортеж, лепестками зимних роз. Шесть воинов в серебряных масках несут гроб в мавзолей рода Аквилла, расположенный в северной части города. Там, под свинцовым зимним небом, главы патрицианских кланов, Отцы и Матери, мало знавшие Ливию, произносят трогательные прощальные речи.
По крайней мере, мне так рассказывают. Я не присутствую на похоронах. После смерти сестры я ни разу не покинула дворец. Я составляю план военных действий против Керис.
Спустя две недели после похорон я сижу в зале для совещаний в обществе советников Ливии и наблюдаю, как сошлась в споре группа вновь прибывших военачальников. Предмет спора – план захвата Силаса, Серры и Навиума, которые сейчас находятся в руках Керис.
– Мы должны выждать, – твердит старый генерал Понтилиус из Тиборума. Он расхаживает вокруг длинного стола, за которым расположились мы с Меттиасом, Квин Витуриус, Муса, Кассиус и еще шесть патрициев.
– Нет. Мы нанесем удар немедленно, – решительно возражает Квин. – Пока она пытается завоевать Свободные Земли. Когда Силас будет нашим, оттуда двинемся на юг.
– А что, если это ловушка? – наседает Понтилиус. – Может быть, под Силасом нас поджидает целая армия. Шпионы сообщают, что Керис бросила на Маринн почти сорок тысяч солдат. В резерве у нее имеется еще тридцать тысяч. А где находятся остальные пятьдесят тысяч, никто не знает.
– Они рассеяны в южных землях… – вмешивается Муса, и Понтилиус вздрагивает, как будто ему дали пощечину.
– А тебе откуда об этом знать, Книжник?
Раньше, услышав подобное грубое высказывание, Муса лишь рассмеялся бы обидчику в лицо. Сейчас он молча хмурится. Известия, которые Элейба принесла из Маринна, отрезвили его. Моя помощь была чисто символической. Двое Масок. Двести пехотинцев. Они еще не успели добраться до Маринна. «Твой отряд не прибудет вовремя, – волновался тогда Муса. – Мы должны отвлечь внимание Керис. Мы должны отвоевать Империю, тогда ей останется лишь одно – вернуться».
Он мог бы пойти с Элейбой. Он хотел уйти. Но остался, потому что его народ здесь.
– А вы знаете, где находился Муса из Адисы во время сражения за Антиум, Понтилиус? – вмешиваюсь я. – Рядом со мной. Он проливал кровь за Империю, границу которой впервые переступил несколько месяцев назад. Проливал свою кровь за Книжников. Скажите мне, генерал, а где были вы в ту самую ночь?
Понтилиус бледнеет.
– Вы защищаете этого чужестранца из-за его смазливого личика…
Он не договаривает, ощутив прикосновение стали к кадыку.
– Не совершай этой ошибки, старик, – хладнокровно говорю я. – Думаешь, я прощу тебе неуважение? Я перережу тебе глотку и глазом не моргну – любой из присутствующих может это подтвердить.
Сглотнув, Понтилиус пытается добавить в голос почтительные ноты и выдавливает:
– Он же Книжник…
Мой кулак врезается ему в челюсть, раздается нехороший треск, и оглушенный патриций шлепается на пол. Мне стыдно за него. Он моложе Квина и должен был хотя бы устоять на ногах.
– Ты… – брызгая слюной, шипит он. – Да как ты смеешь…
– Она могла бы вас убить, – замечает Отец Меттиас, который до этого момента не произнес ни слова. – Вам повезло.
– Не забывай, Понтилиус… – Квин выговаривает это имя с отвращением, – что Императрица-регент Ливия освободила рабов-Книжников. И советники поддержали это решение.