Я покинул ее. Забрал ожерелье и ушел. И не вернулся.
Вскоре она умерла, умерла одинокой и всеми покинутой – «нирбара». Она ушла в иной мир с именем своего приемного сына на устах, не зная, где он, не зная, жив он или мертв, не зная, почему ее имя исчезло из его памяти, и чем она заслужила это.
Я оплакивал ее. Я оплакиваю ее и сейчас.
Как и у Кочевников, у Мореходов имеются свои ритуалы прощаться с умершими. Как и Кочевники, они начинают понимать, что против меня эти ритуалы бессильны.
Дворец королевской семьи Маринна превращен в руины, как и большинство зданий в Адисе. Город, который предоставил убежище моим врагам, разгромлен армией Керис Витурии. Тысячи душ стекаются ко мне.
Маро еще не оправился после раны, нанесенной Лайей. Но я справляюсь почти так же хорошо, как он. Души людей слабы и растеряны, я захватываю их без труда. Они почти добровольно идут мне в руки.
– Город наш.
Керис осторожно пробирается среди развалин дворца, и взгляд ее ненадолго задерживается на потолке огромного зала, в котором все еще стоит деревянной трон короля Ирманда. Прекрасные витражи разбиты, от купола остался лишь каркас. У Керис вид собственницы. Это ее город. Ее дворец. Часть ее Империи. Я обещал ей это и исполнил свое обещание.
Ее доспехи забрызганы кровью храбрых воинов Маринна – ни одному из них не удалось выстоять против ее свирепой жестокости.
– Я убила Никлу, хотя она подняла белый флаг…
Я бросаю на женщину испепеляющий взгляд, и та опускает голову. Я вижу, что мой гнев ничуть не пугает ее.
– …господин, – неохотно добавляет она.
– Адиса пала. Но Мореходы не сломлены, – замечаю я. – Часть жителей покинула город. Сколько погибших?
– Больше двенадцати тысяч, господин.
«Еще, – шепчет мне Море. – Еще».
Я смотрю Керис в лицо.
– Тебя что-то беспокоит?
– Нужно было убить ребенка. – Она переминается с ноги на ногу, и разноцветные осколки хрустят под ее сапогами. – Закариаса.
– У тебя была такая возможность. Что остановило тебя?
– Он был нужен мне живым, – объясняет Керис. – Чтобы подманить к себе Кровавого Сорокопута. Но, взяв его в руки, я вдруг вспомнила Ильяаса.
– Помнить своего ребенка – это не слабость. Слабость – отрицать свои чувства. Что ты ощутила в тот момент?
Керис довольно долго молчит, и на мгновение я вижу перед собой вместо взрослой женщины маленькую девочку. Впрочем, для меня все они – дети.
Она хватается за эфес окровавленного меча.
– Это неважно…
Но я не позволяю ей отвернуться, потому что слабость следует искоренить, иначе сентиментальные чувства пустят корни в душе женщины.
– Когда ты снова увидишь своего сына, ты сможешь сделать то, что должно быть сделано?
– Я уже его видела. В Аише. Он стал… другим. И в то же время остался прежним. Он – Витуриус.
Она произносит это имя равнодушным голосом. Довольно долго мы оба молчим.
– Я не знаю, – в итоге признается Керис, – смогу ли я сделать то, что требуется от меня.
Люди обладают поразительным талантом удивлять, даже когда тебе кажется, что за тысячи лет ты сумел досконально их изучить. Она встречается со мной взглядом. Изо всех существ на земле лишь Керис Витурия никогда не боялась смотреть в мои огненные глаза. Она давно утратила способность испытывать страх.
– Есть вещи, которые нельзя уничтожить. И неважно, сколько клинков ты в них вонзишь, – говорит она.
– Верно, Керис.
Я знаю это лучше многих.
Мы смотрим на пожар. Белый флаг бессильно повис в неподвижном воздухе. Голодное Море бушует: «Еще».
Тысячи людей мертвы. Сколько страданий вокруг.
Но этого недостаточно.
52: Лайя
Мы оставляем позади страну Кочевников и вступаем на земли Империи. Пустыня сменяется степью. Мы движемся по малонаселенной местности, поэтому нам без труда удается избегать поселений, гарнизонов Меченосцев. Примерно через три недели после начала перехода я замечаю на горизонте длинную темно-зеленую полосу.
– Земли Ожидания. Осталось недолго, Лайя, – утешает меня Дарин, который едет рядом.
Я прикрыла его «плащом невидимости», и непосвященному может показаться, что лошадь скачет без всадника. Животное время от времени выражает свое возмущение, яростно мотая головой и издавая сердитое ржание. Элиас отправился вперед. Он тоже невидим, но я слышу, как он вполголоса переговаривается с Янсом Аквиллусом.
На виду нет ни оружия, ни доспехов. Большинство воинов сидят в кибитках, а на коней навьючены мешки с продуктами. Песчаные ифриты с помощью своей магии устроили так, что пыль от движения каравана сразу оседает, поэтому издалека его не видно. Ифриты ветра собирают облака, прикрывая наше войско с воздуха. Джинну пришлось бы подобраться совсем близко, чтобы нас раскрыть. Если верить ифритам, джиннов пока не видно.
– Ловец Душ сказал, – продолжает Дарин, – что, когда мы войдем в Сумеречный Лес, невидимость будет больше не нужна.
– Это потому, что мы все равно не сможем от него скрыться, – хмуро говорю я.
Рехмат предлагала мне свою помощь. Но пусть я смертельно устала – все дорогу мне приходилось растягивать покров невидимости над тысячами людей, все же мне невыносима мысль о том, что она снова просочится в мое сознание. Я по-прежнему ощущаю это как насилие над собой.
– Не волнуйся об этом, – подбадривает меня Дарин. – Мы почти достигли цели, верно? И ни одна огненная тварь пока ничего не пронюхала.
Сделав над собой усилие, я изображаю улыбку. Страх мешает мне говорить, двигаться. Это мой старый враг, он преследует меня с самого детства. Страх перед будущим. Страх перед тем, что ждет меня там, за деревьями. Страх при мысли о том, что все страдания, пережитые Кочевниками и Книжниками – это только преддверие новой, неведомой угрозы.
– Я с тобой, Лайя.
До сих пор Рехмат не докучала мне своим присутствием – очевидно, я не слишком хорошо скрываю свою неприязнь. Ее фигура, сотканная из солнечного света, плывет рядом со мной, не колеблется и не отстает, несмотря на ветер.
– Когда он придет, я не оставлю тебя.
Я киваю. Но я все еще не доверяю ей. Потому что я должна, обязана убить Князя Тьмы, а она когда-то его любила.
«Любовь». Снова и снова я возвращаюсь к этому слову. Дарин попал в тюрьму из-за любви. Из-за любви Элиас отказался от жизни в мире людей и от будущего. Князь Тьмы ищет мести из-за того, что прежде любил слишком сильно.
Я пытаюсь отогнать мрачные мысли. Только благодаря любви я жива до сих пор. Я люблю Элиаса и поэтому, глядя на него, вижу не Маску и не Ловца Душ, – как бы он ни старался. Любовь заставила Кровавого Сорокопута вести свою армию в пустыню вместо того, чтобы отобрать Империю у Коменданта.
Но даже любовь не поможет мне, если я не узнаю подробности истории Князя Тьмы. До Земель Ожидания остался один день пути, у нас нет времени. Я придерживаю лошадь и жду, пока не покажется кибитка Мамы Рилы. Шан правит лошадьми, а кеханни с закрытыми глазами сидит рядом и беззвучно шевелит губами.
– Я еще не готова, девочка, – говорит она, почувствовав мое присутствие.
– Наше время на исходе.
Когда она открывает глаза, я вижу, что их белки налиты кровью, как будто женщина не спала несколько суток. Ее пристальный взгляд затягивает в бездонный темный колодец. У меня вдруг кружится голова, и я хватаюсь за луку седла, чтобы не упасть с лошади. Лишь после того, как Мама Рила отворачивается, я прихожу в себя.
– Нет.
– Поторопись, – настаиваю я. – Как только мы пересечем границу Леса, он об этом узнает. И придет за нами.
Мама поднимает голову и смотрит в сторону Земель Ожидания с таким видом, словно заметила Лес впервые.
– Приходи ко мне в самый темный час ночи, – приказывает она. – Когда уснут звезды. Приходи, и ты услышишь Историю. – Она делает ударение на последнем слове, как будто речь о чем-то единственном в своем роде. И снова закрывает глаза. – Хотя и не знаю, поможет ли тебе это.
Рехмат будит меня после полуночи. В свете растущей луны жухлая трава кажется синей. Золотая женщина освещает мне дорогу к кибитке Мамы Рилы, но я с трудом передвигаю ноги. Я умоляла Маму найти эту историю. Почему же сейчас, когда настало время узнать правду, я совсем не уверена, что хочу ее выслушать?
По пути я замечаю Элиаса, который патрулирует лагерь. Когда я приближаюсь, он напрягается всем телом, но не так, как прежде, когда я путешествовала с ним по Землям Ожидания. Тогда его душа была как открытая рана, и мои попытки его коснуться были мучительны для него. Сейчас он напоминает мне натянутую струну лютни, которая жаждет, чтобы пальцы музыканта пробежали по ней.
– Кровавый Сорокопут будет здесь к рассвету, – произносит он, изучая далекую гряду холмов. – До рощи джиннов не больше четырех дней пути.
Чаща кажется мне непроходимой, и Элиас перехватывает мой недоверчивый взгляд.
– Лес пропустит нас, – обещает он. – И роща джиннов тоже.
Я всякий раз содрогаюсь, вспоминая об этой роще. Рехмат ненавидит ее точно так же, как я ненавидела Кауф, потому что там страдал ее народ. Но у меня есть собственные причины избегать рощи джиннов. Именно там я узнала страшные вещи о своей семье. Я узнала, что моя мать еще жива, и что она убила моего отца и сестру, чтобы избавить от пыток в темнице Керис. Я услышала песнь своей матери, звук ее преступления. С этим треском оборвалась жизнь моих родных и разрушилось ее сердце.
Я до сих пор слышу этот звук в своих кошмарах. Так часто, что я не забуду его никогда. Так часто, что его отголосок продолжает звучать во мне – и днем, и ночью.
– Вернись ко мне, – просит Элиас, и я, очнувшись, с изумлением смотрю на наши сплетенные пальцы. – Я с тобой, Лайя, – продолжает он.
Он сказал мне те же слова, когда мы бежали из Блэклифа. Мне кажется, это было тысячу лет назад.
– Правда? – шепотом спрашиваю я.