– Ты ошибаешься, – возражаю я, вспоминая встречу с отцом. – Я спасал жизни и забирал их. Меня били кнутом, кулаками, ногами, пытались сломать. Я натворил немало зла при жизни и не выполнил свой долг. Воспоминания об этом будут преследовать меня до самой смерти. Но я еще могу делать добро. Я могу провожать призраков к Сумеречной реке. Я могу пообещать самому себе не повторять прошлых ошибок.
В этот момент я ощущаю нечто вроде дуновения ветерка, а потом как будто распахивается дверь комнаты, которую не открывали очень давно. Из царства Маута на Земли Ожидания возвращаются души. Их сотни – нет, тысячи. Все, кто умер здесь, кто сегодня попал в Море Страдания.
Этот могучий поток чуть не сбивает меня с ног. Я знаю, что призраки не задержатся в роще – они любят ее не больше самих джиннов. Пройдет немного времени, и горестные крики в лесной чаще начнут сводить людей с ума.
Джинны смотрят в сторону Леса. Маро даже делает шаг к роще. Возможно, его охватил тот же порыв, что и меня. Но опомнившись, джинн отворачивается и устремляется к стенам города. Большинство его сородичей следует за ним.
Но не все.
Талис остается. Из человека он «превращается» в алое огненное существо, чье сердце цвета лазури. Он поднимает руку и жестом манит к себе души.
Из-за деревьев показывается группа призраков и подплывает к джинну. Пламя Талиса становится багровым, и он возвращается вместе с душами умерших в Шер Джиннаат. Я слышу, как они наперебой рассказывают ему о перенесенных мучениях. Дойдя до первого дома на границе города, джинн останавливается и оборачивается к нам.
– Оставь тела убитых в роще, Бану аль-Маут, – говорит он. – С ними поступят, как полагается. Я позабочусь о том, чтобы их похоронили в соответствии с обрядами.
И Талис уходит и уводит за собой призрачную толпу.
Из города доносится пение джиннов – многоголосый хор, странная мелодия, одновременно прекрасная и жуткая. Это пение заставляет деревья печально шелестеть. Над равниной проносится порыв ветра, и снова раздается голос Маута.
«Они оплакивают Мехерью, – говорит он. – Это погребальная песнь по их павшему королю».
– Из сотен джиннов к обязанностям Ловца Душ вернулся только один. – Я смотрю в ту сторону, куда ушел Талис. – Я не выполнил обещания, данного тебе, Маут.
«Если бы не ты, все было бы потеряно, Бану аль-Маут. Один – это начало. Пока этого достаточно».
У нас сотни раненых, тысячи убитых. Призраки призывают меня, умоляют, чтобы я услышал их, пришел к ним, переправил на ту сторону. Но я должен сначала переговорить с Мамой и Шаном, с Афией и Спиро, с Джибраном и Аубарит. Во мне нуждаются факиры – лишившись большей части старейшин и вождей, они не понимают, что им делать дальше, как жить. Меня хочет видеть Квин, который лежит в лазарете с тяжелыми ранами. У меня уходит несколько часов на то, чтобы уговорить Отцов оставить на поле боя тела павших.
Но уже к рассвету армия готова выступить. Я поговорил со всеми, с кем хотел.
Хорошо. Почти.
Мы с Кровавым Сорокопутом и Мусой стоим на дороге, у границы Земель Ожидания, и обсуждаем, как действовать солдатам, если они наткнутся на «беспризорных» духов. Заметив Лайю, Муса пинает Сорокопута в щиколотку.
– Какого черта, Муса… О… Гм…
Сорокопут бросает на меня пронизывающий взгляд. «Не смей причинять ей боль, Элиас», и они быстро уходят.
– Ты не поедешь с нами?
Лайя тащит меня к деревьям. Рехмат больше нет, но Лайя по-прежнему владеет магией. В каком-то смысле королева джиннов все еще «живет» в ней. Это касается и Мусы с Кровавым Сорокопутом. Поэтому призраки не возражают против их присутствия здесь.
– Духи зовут меня.
Мне хочется взять руки Лайи, но я сдерживаюсь. Я ничего не могу сделать, чтобы облегчить расставание. Стоит ли делать его еще тяжелее.
– Даже с помощью Талиса мне еще не скоро удастся переправить всех умерших в иной мир.
Я нащупываю в кармане браслет, который Лайя мне когда-то вернула. С тех пор почти каждый день, когда у меня выдавалась свободная минута, я вырезал на нем новые узоры. Снова отдать его ей? А что, если она откажется его принять? Я не закончил работу над браслетом. Возможно, еще не время.
– Лайя…
– Я не…
Мы заговариваем одновременно, и я жестом прошу ее продолжать.
– Элиас, я не хочу, чтобы ты с печалью в сердце вспоминал о нас. – Она поднимает руку, и лепесток с цветка дерева тала падает в ее раскрытую ладонь. – Ты жив. Где бы я ни была, меня утешит мысль о том, что где-то есть ты, и что ты нашел покой. Для меня этого достаточно.
– Возможно, этого достаточно для тебя, – раздается из теней хриплый голос, – но мне этого мало.
Мы с Лайей, онемев от изумления, смотрим на маленькую женщину. У нее совершенно седые волосы и синие, как море, молодые глаза. Их жесткий взгляд смягчается при виде дочери.
– Но как… – наконец выдавливает из себя Лайя. – Ведь карконы…
– Даже не потрудились проверить, жива я или мертва, – усмехается Мирра из Серры. – И к тому же, я прикасалась к Звезде, разве ты забыла? Нас с тобой не так-то просто убить.
– Но почему ты не пришла ко мне? – бормочет Лайя. – Почему не попыталась найти меня?
– Потому, что месть значила для меня больше, чем ты, – отвечает Мирра, и Лайя отшатывается, потрясенная. – Я никогда не была хорошей м-м-матерью своим детям, девочка. Ты это знаешь. Я понимала, что Блэклифскую суку не застать врасплох. Шпионы сообщили ей, что я мертва. Вот я и решила остаться мертвой. О том, что я жива, было известно только Харперу, который спрятал меня в Антиуме, чтобы я перевела дух, и Кровавому Сорокопуту. – Заметив гневное выражение лица Лайи, Мирра поднимает руку. – Не сердись на Сорокопута, – говорит она. – Я помогла ей выбраться из туннелей под Антиумом, но она даже не поняла, что это была я. Она узнала о том, что я жива, только в ночь перед последним сражением. Мы еще немного поболтали с Каринной.
– Я не почувствовал твоего присутствия… – начинаю я, и Мирра сипло смеется.
– Это место заполонили тысячи людей, мальчик, – снисходительно говорит она. – Еще одному затеряться было несложно. Харпер держал язык за зубами, я могла ему доверять. У этого парня голова была как самое надежное хранилище, вот что я скажу. А что касается Сорокопута, я приказала ей держать рот на замке, даже мысленно не произносить моего имени, чтобы Князь Тьмы не выудил эти сведения у нее из головы.
– По-моему, ты выразилась не совсем так. Ты сказала: «Если ты, девчонка, хоть кому-нибудь проболтаешься, я сначала выпущу тебе кишки, потом сдеру с тебя кожу и сошью себе плащ».
Кровавый Сорокопут стоит у меня за спиной.
– Прости меня. – Она с тревогой смотрит на Лайю, словно боится услышать гневную отповедь. – Это был единственный способ покончить с Керис.
Но Лайя бросается к матери. От неожиданности та пятится, но потом обнимает дочь.
– Теперь я больше не одна. – Лайя прячет лицо в волосах Мирры. – Я думала, что выжила только я.
У меня печет в глазах, и Кровавый Сорокопут отворачивается, вытирая щеки, и что-то бормочет насчет соринки.
– Ты не одна, – отвечает Мирра уже более мягким тоном. – И, если бы это зависело от меня, мы никогда больше не расстались бы с тобой. – Она выпускает Лайю из объятий и смотрит на меня. – Ловец Душ, ты можешь позвать своего хозяина?
– Позвать? – бормочу я, ничего не соображая. – Маута?
Так, хватит, если я и дальше продолжу повторять каждое слово, мать девушки, которую я люблю, окончательно решит, что я слабоумный.
– Вот именно, – кивает Мирра. – Королева джиннов упоминала о клятве, которая связывает тебя с Маутом.
– Ты знакома с Рехмат? – удивляется Лайя.
– Погоди, сверчок. – Мирра, не отрывая от меня пристального взгляда, жестом приказывает дочери молчать. – Итак, Рехмат рассказала мне об этой клятве. Что-то такое насчет служения Мауту до конца времен. Я бы хотела поговорить с ним об этом. Зови его.
«Маут?» Я произношу про себя его имя и, не получив ответа, отрицательно качаю головой. Мирра рычит так громко, что Лайя, Сорокопут и я вздрагиваем от неожиданности.
– Не смей меня игнорировать, ты, самодовольное животное! – кричит Мирра, оборачиваясь к деревьям. – Я пересекала границы твоего царства тысячу раз. Я смотрела в Море. Ты обещал мальчишке, что освободишь его от клятвы, если найдется человек, готовый занять его место. Так вот, я здесь. Я согласна его заменить. И тебе даже не нужно меня оживлять.
Наверное, с минуту мы стоим в молчании, потом раздается гулкий голос древнего существа.
«Ты понимаешь, что тебя ждет, Львица?»
Лайя, которая не слышит голос Маута, переводит взгляд с меня на Мирру. Но я не успеваю объяснить, в чем дело, как Мирра отвечает.
– Несколько месяцев обучения у будущего зятя… – Она слегка толкает меня в грудь. Я нервно сглатываю, Лайя краснеет, а Кровавый Сорокопут улыбается – кажется, впервые за много месяцев.
– Перебранки с нашими огненными друзьями из Шер Джиннаата. Много аппетитной еды Кочевников – в конце концов, я ведь стану Бани аль-Маут. И вечность в этом лесу, где я буду помогать призракам найти покой.
– Подожди, – взволнованно восклицает Лайя. – Погоди минуту! Ты не можешь…
– Ты хочешь, чтобы я осталась в мире живых? – спрашивает Мирра. – Придавленная ненавистью к себе? Я убила Керис Витурию. Перерезала ей горло и смотрела, как она умирает. Но я мечтаю только об одном: вернуть ее с того света, чтобы можно было убить ее снова. – Она понижает голос и говорит шепотом: – Меня преследуют призраки, девочка. Глаза т-т-твоего отца. Голос твоей с-с-сестры. Дар… Дар… – Львицу бьет крупная дрожь. – Смех твоего бра-брата… – все же выговаривает она. – Мне нет места среди живых. Королева джиннов сказала, что стать Ловцом Душ – означает раскаяться. Раскаяние – это единственное, что мне осталось. Позволь мне уйти. Позволь мне сделать хоть что-то хорошее.
«Львица, – говорит Маут прежде, чем Лайя успевает произнести хоть слово. – Намерена ли ты, подобно Бану аль-Мауту, держаться за свое прежнее «я»? Или ты отпустишь прошлое, чтобы переводить призраков на другую сторону?»