– Октай! – позвал он, склоняясь ближе.
– Где принц? – выдохнул я. – Я должен спросить…
Руки палача сжались так, словно он надеялся удержать ими душу. В тёмных, обычно невозмутимых глазах заметалась паника.
Когда принц Чан вместе с заклинателем Лао добрались до нас, я уже едва мог пошевелиться.
– Октай? – Лао потянулся ко мне, но я оттолкнул его и уцепился за рукава принца Чана.
– Принц, вы… вы видели? Я… искупил… Я… – я захлебнулся кровью, раскашлялся. По подбородку потекло, перед глазами потемнело, а уши заложил шум. – Совершил… поступок…
– Что он говорит? – не понимал принц Чан.
– Он отвлек сяньли, – ответил палач. – Его бросок спас вас.
– Искупил… Искупил же? – шептал я в исступлении и сам себе не верил, что сделал это.
– Искупил, Октай. Ты всё искупил… – донесся до меня успокаивающий голос принца.
На глаза навернулись слёзы. Я всё-таки сделал это. Я всё-таки смог смыть позор с нашего рода!
– Что с ним?
– Подрали живот. Он умирает.
В глазах палача горела паника, но голос остался спокойным и невозмутимым.
Лао пощупал меня за запястье.
– Бесполезно, – заметил палач. – Тратьтесь на других.
– Я… – Лао бросил на меня растерянный, сожалеющий взгляд. – Октай, ты потерял слишком много крови… И пульс… Прости.
Лицо заклинателя сменилось встревоженным лицом принца.
– Октай, мне жаль…
– Не надо, – я кашлял и дышал с трудом. Тархан повернул мне голову, и кровь свободно полилась из уголка рта. Двигать неповоротливым языком стало чуть легче. – Прошу… Освободи… Не хочу умирать рабом.
Мне показалось, прошла вечность, прежде чем принц Чан разомкнул губы.
– Да, Октай. Я освобождаю тебя. Ты свободен. Ты всё искупил. Как тебя похоронить?
И вроде бы мой ответ вышел чётким и ясным, но меня переспросили. На повторение уже не хватило сил. Лица, костры, лагерь – всё растворялось в накатывающей тьме. Мир стремительно сужался до белой луны и шелестящей листвы. Я ощутил себя невероятно лёгким, и всё отступило, стало неважным, ведь мне улыбалась луна, а вместе с ней и предки…
– Небесное погребение[6], – услышал я низкий голос Тархана.
– Откуда ты знаешь? – спросил Лао.
– Я палач. Смерть – моя работа. Мой принц, я хочу попросить…
Облегчённый шаг в темноту – Тархан знал. Он всё сделает, как надо.
Глава 7Палач и жрец
Сначала я почувствовал ветер. Тёплый летний воздух скользил по телу, пронизывал насквозь душной сыростью, запахом листвы и почему-то дыма. Под ладонью ощущалась тёплая шерстяная ткань, служившая преградой между телом и каменистой землей, такая же ткань чувствовалась и под щекой, но гораздо мягче. Свёрнутый плащ? И дым… И в спину тянуло теплом, словно от костра… Затем пришло понимание: меня положили на бок. Но у меня же получилось! Или… или нет?!
Я распахнул глаза и вздрогнул – прямо напротив, освещаемый тёплым жёлтым светом, вытянувшись в струнку лицом вверх, лежал голый человек. И ещё человек, и ещё… Нет. Это были не люди, а трупы, уложенные в ровные ряды. За ними начиналась усеянная мелким щебнем земля и огромная скалистая стена, чёрная в ночных сумерках. Стена была естественного происхождения, судя по тем камням, которые попали под льющийся из-за спины свет. Вокруг было душно, тихо, ни единого звука, словно перед грозой.
Я покосился на руку и увидел простую холщовую ткань. Она прикрывала меня от ветра, а под ней… Под ней не было ничего. Я был гол, словно в первый миг рождения.
То есть, меня всё же хотели похоронить, принесли в скалы, однако поняли, что я жив, и оставили. А пламя позади – это…
Преодолевая сопротивление тела, я приподнялся, обернулся и рухнул обратно – у небольшого костра, грея руки и помешивая что-то в походном котелке, сидел императорский палач Тархан.
Стоило только шевельнуться – и его неподвижный взгляд упёрся в меня. Я застыл, словно мышь перед змеёй, готовый к крику, который полагалось поднять верному палачу при виде так и не сдохшей жертвы.
Тархан встал – я вздрогнул, попытался отползти и потерпел поражение. Тело ещё оставалось непослушным, вялым, на каждое движение отвечало болью, а палач, несмотря на ранения, двигался резво. Я только моргнул – а он уже навис надо мной тёмной широкоплечей фигурой. Меня сразу накрыла волна воспоминаний о тех днях, когда мы оставались наедине в полумраке камер: он, я и пыточный набор…
Тархан наклонился:
– Пей!
Я покорно проглотил горячее горьковато-солёное питье. Тархан забрал чашку и вручил стопку простых одежд.
– Одевайся.
Я всё так же молча послушался и натянул штаны, неловко побарахтавшись на плаще. На каждое движение тело отвечало тупой ноющей болью. Свежие шрамы чуть кровили. Тархан придирчиво, как мне показалось, осмотрел меня и припечатал обратно к земле при первой попытке встать:
– Куда?
Где-то вдалеке пророкотал гром.
– В-в лагерь, – тонким голоском пропищал я.
Брови обычно невозмутимого палача дрогнули и нахмурились – мне захотелось закопаться под землю.
– Зачем?
Я уставился на него во все глаза и, чуть заикаясь, уточнил:
– Мы… В-вы же д-доложите, да? Что я вы-выжил.
Брови разгладились, и на этот раз дрогнули губы. В улыбке дрогнули!
– Нет. Лагеря нет.
Лагеря нет? Он определённо решил меня добить таким изощрённым способом: я ещё не оправился от того, что этот человек умеет улыбаться, а он уже добавил ещё одну причину умереть на месте! Быть может, это абсурдный сон? Ведь невозможно, чтобы весь лагерь был перебит!
– Император уехал, – пояснил Тархан, увидев мой дикий взгляд, и кивнул на ряды трупов позади меня. – А я должен позаботиться о них.
А, точно. Палач же должен подготовить тела для воздушного погребения, нанять жреца для проводов погибших душ, проследить за обрядами, собрать что-то для родственников…
Очевидно, моё молчание было слишком красноречивым, потому что он вдруг расщедрился на длинную речь:
– Ты сказал, что умираешь. Но такими ранами тебя не убить – они смертельны для обычного человека, но не для источника ян. Однако твоё тело очень походило на умирающее. От большой дозы обезболивающих трав и потери крови ты впадаешь в крепкий сон, почти неотличимый от смерти. Ты съел травы. Избавился от мешочка. Нарочно подставился сяньли. Ведь я был рядом и точно успел бы помочь. Впопыхах никто не стал бы разбираться, как именно тебя подрали. Затем ты выпросил у хозяина свободу и искупление. Ты знал, что он тебе не откажет.
Всю эту речь я только и мог, что поражённо хлопать глазами. Тархан так уверенно складывал все мои действия в план, что я на мгновение даже сам в это поверил.
– Какой я коварный интриган, – пробормотал я и не стал говорить, что всё это – исключительное стечение обстоятельств и удачи. Да, я выпросил травы, но лишь для того, чтобы боль не помешала совершить геройский поступок!
– Да, ты неплохо всё просчитал, – кивнул Тархан, не уловив колкости. – Но император не дал тебе искупления. Он посчитал, что героический поступок совершил я.
– Значит, я по-прежнему господин Гармонии и раб?
– Да.
В груди вспыхнуло пламя злости.
– Я десять лет служил императорскому роду верой и правдой. Я честно стремился стать лучшим. Чтобы угодить наследнику, я придумал новый способ гармонизации жизненных сил. Я был готов умереть ради искупления! А император Алтан посчитал, что я ничего не заслужил?! – я почувствовал, как меня начинает трясти.
– Не моё дело.
– Не твоё? Не твоё?! Ты…
Как мне в тот миг захотелось причинить ему боль! Вцепиться в глотку руками, зубами, грызть и драть, чтобы уничтожить его вечное спокойствие. Сделать что угодно, лишь бы человек императора тоже страдал. Но он сидел слишком далеко, и я запустил первый попавшийся камень прямо в его лоб. Палач легко уклонился, не изменившись в лице, и это стало последней каплей.
– Ты… Ты!..
Я швырялся камнями, что-то кричал, обвинял, вопрошал. Тархан сидел молча и неподвижно, словно глухой. Всё равно камни до него больше не долетали, и эта недосягаемость меня просто убивала. Когда боль от растревоженных ран всё-таки заставила упасть и замолчать, он встал и подошёл ко мне, сжавшемуся на плаще в плачущий комок боли.
– Я подумал, ты больше хотел сбежать.
– Тархан, хоть я и сын предателя, но честь рода для меня не пустой звук, – злобно ответил я, вытирая лицо рукавом. Предательские слёзы лились из глаз вопреки всякой воле, и у меня никак не получалось их остановить. – Я не могу просто сбежать! Я обязан искупить вину отца! И я не могу… Не…
Дыхание перехватило, слезы хлынули с новой силой. Я закрыл лицо ладонями и не выдержал. Слова рванулись навстречу палачу так, словно это был допрос в темнице.
– Я больше не могу! Я же всё сделал, я жизни не пожалел ради наследника. Что, ну что ещё я должен сделать? – провыл я и швырнул в Тархана плащ. – Почему ты меня не добил?
Сильные руки сгребли меня в охапку, завернули в плащ и прижали к тёплой груди. Я подался навстречу объятиям, спрятался в них от жестокого мира, а потом понял, что самозабвенно рыдаю прямо в знак императорского палача, и от изумления подавился всхлипом.
– Т-ты чего? – я пришибленно поднял голову.
– Сочувствую.
Палач смотрел на танцующее вокруг котелка пламя, и лицо у него оставалось безразличным, даже несколько скучающим, словно я читал ему нудный труд какого-нибудь философа.
– Можешь ещё поплакать, – Тархан, дотянувшись до палки, поворошил угли в костре. Таким тоном мне обычно отвечала матушка в детстве, когда я пытался рассказать о раздавленном червяке, а она в это время считала расходы поместья: «Да-да, очень интересно, продолжай, пожалуйста».
– Благодарю, мне уже не хочется, – я отстранился, вытирая щёки.
Истерика и правда прошла, и ей на смену пришло опустошение. Разум понимал, что нужно вернуться к принцу как можно скорее, ведь по-другому не заслужить искупления. Но в душе не осталось никаких сил. Даже руку поднять было тяжело.