– Вот как… – В задумчивости я потеребил край рукава. – Мы умерли? Это царство мёртвых?
– Бывший управитель Южной провинции гостил в императорском дворце. Когда мы уехали, он был жив. На здоровье не жаловался, – ответил Тархан.
– Но это не значит, что он жив до сих пор, – возразил я. – Он мог умереть от скрытой болезни или случайности после нашего отъезда…
Перед нами вновь возник слуга и принялся расставлять на столе тарелки с угощениями. С поклонами. Счастливыми щебетаниями. И улыбкой.
О, эта улыбка! Широкая, белозубая, она была до того идеальной, что у меня по спине поползли мурашки. Человек не мог так улыбаться – постоянно и настолько широко. От такого напряжения у него заболело бы всё лицо! Не располагали к себе и глаза слуги, выпученные, неподвижные и круглые, как у рыбы.
– Господин лекарь, будьте любезны, обратите внимание на сцену. Сейчас будет выступление. Обязательно посмотрите его. Оно произведёт на вас неизгладимое впечатление! – попросил слуга и настойчиво, не дожидаясь ответа Тархана, развернул его подушку боком к сцене. Вместе с Тарханом. – Вот, господин, так вам будет удобнее! Правда ведь? Так вы можете говорить с другом и наслаждаться представлением, правда ведь? И досточтимому жрецу всё видно, так? – настойчиво спросил слуга и, получив от нас по кивку, с широкой улыбкой растворился в толпе.
Мы проводили его задумчивыми взглядами.
– Тархан, ты же тяжёлый? – спросил я.
– Да, – лаконично ответил Тархан.
Мы переглянулись и не стали озвучивать очевидную истину, что слуга слишком силён для обычного человека.
Танцовщицы в последний раз взмахнули лентами, поклонились и разбежались. Музыка стихла. На сцену вышла маленькая, с головы до пят закутанная в платки фигурка. Разноцветные ткани лежали на плечах, полностью покрывали лицо и волосы, ниспадали до пола красивыми складками, в которых мелькали босые ступни. При каждом шаге на изящных, бесстыдно голых лодыжках звенели тонкие золотые браслеты. Танцовщица встала на середине сцены, поклонилась и, повернувшись к зрителям спиной, выгнулась, подалась навстречу тёмному небу, словно приглашая в объятья луну и звёзды. Миг звенящей тишины, удар барабанов…
Перед глазами махнула чья-то наглая ладонь.
– Не смотри!
Я заморгал, вырвавшись из странного очарования, но платки колыхались разноцветными пятнами, манили неизвестностью, и я невольно вытянул шею, пытаясь высмотреть их. Пальцы вновь замаячили перед глазами, защёлкали и не дали отвести от себя взгляд. Я посмотрел на них, гадая, отчего настойчивый, постоянно зовущий голос кажется знакомым, и, поняв, закаменел.
Музыка, танцовщица, странная баня – всё отодвинулось назад и стало неважным. Появись в тот миг император Алтан с прощением, я бы не заметил. Весь мир закрутился вокруг одного-единственного человека, того, кто отвлекал от танцовщицы. Того, кто сел так близко, что можно было ощутить тепло его дыхания. Того, от чьего присутствия на глаза навернулись невольные слёзы.
Всё ещё не доверяя своим чувствам, я повернул голову, думая, что встречу лишь мираж или кого-то другого.
Но всё-таки увидел его.
Отца.
Зал стал невероятно душным, а воротник одеяний – тугим. К горлу подкатил колючий ком, в груди сжалось то ли от счастья, то ли от боли.
Отец.
Он был так молод! Небеса и боги, в детстве я даже не понимал, что он был настолько молод!
Казалось, что стоит издать хоть один звук – и отец развеется, словно дым.
Я схватил воздух ртом и скорее пошевелил губами, чем прошептал:
– Папа? Это ты?
Взгляд отца стал пристальнее, в нём мелькнуло узнавание, и на лице появилась потрясённая улыбка.
– Октай?
От звука его голоса у меня закружилась голова. Отец! Живой и говорящий! Настоящий!
– Октай, ты здесь! Сколько же тебе лет?
На ладонь легла его рука. В детстве мне казалось, что она невероятно широкая и сильная. А теперь наши руки стали одинаковыми. Только мои были мягкими и белыми, а его – жёсткими и шершавыми от мозолей. Тёплыми, как у всякого живого человека.
– Лет? Двадцать пять, – с трудом вспомнив вопрос, ответил я. – Мне двадцать пять. А тебе… тридцать?
– Тоже двадцать пять. Я помню твой седьмой рождения.
Боги, он даже младше, чем я его помню!
Взгляд отца заскользил по мне, как и мой – по нему. Те же черты, что и у меня, те же глаза. Десять лет назад он был для меня очень взрослым, сильным и недосягаемо мудрым, словно божество. Потом стал злом во плоти, коварным предателем, который разрушил все труды предков, по-прежнему непостижимым и далёким. А сейчас… Почему я только сейчас увидел, что левая сторона его лица не так подвижна, как правая? От этого улыбка чуть кривилась на сторону, а я в детстве думал, что он специально так улыбается. И в его глазах застыла вовсе не мудрость, а усталость.
Небеса, почему он здесь? Почему он так молод?!
– Так вот каким ты станешь… – зачарованно глядя на меня, пробормотал отец. – Жрец. И, похоже, не последний… Нет, молчи! – Он взмахнул рукой, когда я открыл рот. – Ничего не говори! Я не должен знать о будущем!
– Будущем? – переспросил я. – Получается, я в прошлом?
– Нет.
Барабаны стали бить громче, музыка полилась ещё быстрее. На сцене мелькнул яркий всполох тканей, и отец резко выпрямился, прикрыв глаза.
– Выпрямись. Замри. Не смотри на неё.
Я послушался. Сквозь ресницы было видно, как танцовщица подбежала к нашему столику и закружилась, рисуя платком широкий круг. Тархан сидел неестественно прямо, чуть покачиваясь в такт музыке, и от него в платок тянулся едва уловимый серебристый дым. Я опустил взгляд на свои руки и понял, что такая же дымка тянется и от меня. Дымка впиталась в платок, и танцовщица упорхнула к соседнему столику.
– Не двигайся. Сначала она должна закончить, – процедил отец.
– Тархан… – ответил я так же тихо.
– О нём не волнуйся.
Я повёл глазами и рассмотрел, что люди за соседним столиком тоже сидят неестественно прямо и не отрывают от девушки широко распахнутых глаз. Танцовщица обошла весь двор и закружилась около фонтана. Казалось, что её босые ступни порхали над землёй. На каменные бортики летели платки, и водяные капли разукрашивали ткань тёмными пятнышками. Меня так и тянуло посмотреть на неё прямо, а не из-под ресниц. Чтобы не поддаться тяге, я зажмурился.
Музыка взвилась в высшей точке напряжения, барабаны рассыпались в тяжёлых ударах – и всё смолкло. Где-то за спиной сначала раздался один хлопок, другой, и это словно послужило сигналом. Зачарованные ещё мгновение назад люди встряхнулись и захлопали, засвистели танцовщице. Я сначала присоединился к овациям и лишь после рискнул открыть глаза и посмотреть.
Она стояла в фонтане полуобнажённая, в одной юбке да массивных серебряных ожерельях, прикрывавших её грудь. Она была восхитительной, и необыкновенно живой, и довольной. Она расточала счастливые улыбки и кланялась.
Дева Тай и раньше казалась мне прекрасной, но в тот миг она ослепляла.
Напоследок Тай поймала кем-то брошенный пион и, поцеловав лепестки, убежала.
– Вот теперь можно говорить. И улыбайся. Слуги – её глаза и уши. Они не должны ничего заподозрить, – выдохнул отец.
– Что это было? – пробормотал я.
Отец усмехнулся и кивнул на Тархана.
Тот как раз закончил хлопать и вновь развернулся к нам.
Я похолодел. Тархан улыбался! Он улыбался так широко и расслабленно, что в нём невозможно было узнать невозмутимого палача.
– Октай, как же тут всё-таки здорово! Давай останемся здесь ещё на одну ночь. Ты же сделал в храме всё что хотел. Почему бы не отдохнуть? – воскликнул он, сгрёб в кулак половину орехов с тарелки и, отправив их в рот, смачно захрустел. Его осанка изменилась, он весь стал держаться иначе, даже смотрел мягко, открыто, словно… словно и не был палачом никогда.
– Тархан? – позвал я.
– Что? – отозвался Тархан и закатил глаза.
Закатил! Глаза!
У меня потемнело в моих собственных.
– Да ладно тебе. Нельзя же всё время бегать по дорогам. Это тебе хорошо! Ты жрец! А я? Я люблю удобства. Знаешь, что это такое? Это горячая вода, стены, которые защищают от ветра и холода, печь, горячий суп. Удобства очень полезны для здоровья, как лекарь говорю… – продолжал Тархан.
Это точно был он?
– Ты же не лекарь… – пробормотал я слабеющим голосом.
– То, что я изобретаю лекарства, не значит, что я не лекарь! – последовал гордый ответ.
Я не выдержал, перегнулся через стол, схватил за грудки и затряс его.
– Какой лекарь? Какие лекарства?! Ты же палач! А я? Ну, давай, вспоминай, где ты увидел меня в первый раз? Как мы познакомились?
Тархан заморгал, свёл брови, вспоминая. Поморщился и схватился за висок. Я с облегчением увидел, как его лицо вновь становится сосредоточенным и суровым.
– Я вспомнил, Октай, – коротко бросил Тархан и, потерев лоб, перевёл взгляд на отца. – Генерал Цзяньян, вы?.. – удивлённо начал он и осёкся. – Я Тархан, императорский палач.
– Из клана Хуахэ? Да, узнаю родовые черты, – кивнул отец. – В будущем, полагаю, мы с вами знакомы?
– Да, – коротко ответил Тархан и замолчал, бросив на меня выразительный взгляд.
Отец подвинул ему блюдо с орехами ближе и сам впился зубами в яблоко.
– Ешьте, сейчас вы наверняка очень голодны.
– Да, – признался Тархан и захрустел орехами.
В отличие от них, я не испытывал никакого голода.
– Так что это всё-таки было, отец?
– Насколько я понял, своим танцем она насылает забвение и забирает часть наших жизненных сил, – сказал отец. – Ешь, сын. Еда – самый простой способ восстановиться.
Он подвинул мне фрукты. Я взял мандарин, хотя по-прежнему не хотел есть. Видимо, для меня, источника жизненных сил и господина Гармонии, то, что забрала Тай, было не настолько заметным, как для обычного человека.
– Все будут пировать в счастье и довольстве до тех пор, пока Луна не коснётся гор, – продолжил отец. – Потом танцовщица выйдет вновь, и Луна взойдет на востоке. Здесь царит нескончаемый праздник. Все, кто попадают сюда, не уходят по своей воле. Они полагают, что остановились отдохнуть на ночь. Тех, кто пытается вырваться или буянит, слуги топят в фонтане…