Я вернулся в дом и вошел в кухню. Анна, повязав фартук, стояла у раковины и мыла кружки из-под кофе.
– Мне так понравились подсолнухи, – сказал я ей. – Ты сама их посадила?
– Да, – ответила она с довольным видом. – Правда, красивые?
– Правда. Ты меня удивляешь: я-то думал, ты ненавидишь возиться в земле.
– Не волнуйся, ты правильно думал. Просто… – Она сглотнула и поставила кружку на раковину. – Ты сочтешь это глупостью, но мне очень хотелось сделать для них что-нибудь… Для деток, понимаешь? Да, сажать цветы – это не мое, но я решила, что получится красиво.
Анна отвернулась, чтобы я не видел ее слез. Я обнял ее, и она уткнулась макушкой мне в шею.
– Продавец сказала, что они выносливые и цветут при любой погоде.
Она принимала ванну, а я сидел рядом на полу. Анна читала книгу, опершись спиной о полку из железной проволоки – еще у моей бабушки была такая. Анна рассеянно наматывала на палец прядь волос, а я наблюдал за тем, как армия мелких мыльных пузырьков атакует ее большой живот.
Я и не думал раньше, что человеческая кожа такая эластичная. Мне казалось, что это надутый до упора воздушный шар, а верхние слои кожи растянулись настолько, что казались почти прозрачными. Я боялся к нему прикасаться. Хотел, но боялся: а вдруг мои неловкие руки причинят вред тому, кто внутри?
Я смотрел, как она читает. На краю ванны лежал ее розовый бритвенный станок, и от этого на душе было спокойно и радостно. Столько лет прошло, а это чувство осталось неизменным: помню, когда, еще во время учебы в Кембридже, Анна переехала ко мне, я любил повсюду замечать ее вещи: разноцветные бутыльки в душе, книгу на прикроватной тумбочке, сережки, которые она всегда клала в блюдце, стоявшее на комоде. Да, это, несомненно, было посягательством на мою территорию, но я не возражал.
– Ах да, забыла тебе рассказать. – Анна положила книгу на пол и принялась прополаскивать волосы. – Я вступила в группу на «Фейсбуке», она называется «Крохи и карапузы».
– И о чем она?
– Суть кроется в самом названии, Роб. Она посвящена маленьким детям. Это группа для мамочек.
– Ну и как?
– Вообще-то я в ней совсем недавно, но, если коротко, это просто ужасно. Мне ее Лола посоветовала.
– Она еще не бросила это свое сыроедение?
– Да ты что, сыроедение и Лола – уже давно единое целое. Она ведет блог «Мамочка-сыроед» и работает над своей первой кулинарной книгой.
– Боже. Бедная Индия.
– Точно. Но Лола клянется, что Индии такая еда по вкусу. Говорит, благодаря сыроедению у нее прошел круп.
– Лола, кстати, и в «Твиттере» есть, – сказал я. – Знаешь, что у нее в профиле написано?
– Дай-ка угадаю…
– Погоди. – Я достал телефон. – Вот, слушай: «Лола Бри-Гастингс. Мать, дочь, сестра, подруга, йогиня, танцую с огнем, проповедую сыроедение».
– С ума сойти. Вполне в духе Лолы. – Анна отжала прядь волос. – Для нее сыроедение – это профессия. Кстати, о профессиях. Знаешь, что у нее написано в разделе «Работа» на «Фейсбуке»?
– И что же?
– «Главный специалист по обнимашкам и вкусняшкам».
– Да не может быть, – рассмеялся я. – Ну так что ужасного в этих «Крохах и карапузах»?
Я подлил себе еще детского шампанского и предложил Анне осушить ее бокал, но она отрицательно покачала головой:
– Я уже им обпилась, хватит с меня… в общем, я думала, что в этой группе отвечают на вопросы неопытных мамаш: как правильно кормить грудью, какой у младенца режим сна, – но на самом деле там творится что-то странное.
– В смысле?
– Одна из администраторов группы, Миранда, выслала мне список акронимов, которые используют участники группы, и, откровенно говоря, я не увидела среди них ни одного знакомого.
– Типа ЖОР?
– Что это значит?
– Живем один раз.
– И кому придет в голову так говорить?
– Ну, не знаю, например, тому, кто прыгает с тарзанки: шагает он с моста вниз и вопит «Жо-о-ор!».
Анна покачала головой и прищурилась:
– Так вот, я пришла к выводу, что некоторые из этих акронимов совершенно дикие.
– Ты про ДС, ДД и ДМ?
– Что? – Анна развернулась ко мне с выражением притворного негодования на лице. – Ты-то откуда знаешь?
– Да это все знают: «дорогой сын, дорогая дочь, дорогой муж».
– Не все, а только умники типа тебя, – фыркнула Анна. – Ну хорошо. СГМ – что такое СГМ?
На секунду я задумался.
– «Сокращение грудных мышц»?
– Вообще-то неплохо: с грудью ты угадал.
– Я знаю.
Анна вскинула брови:
– Не смешно.
– Ни капли, ты права, – покорно согласился я и, проведя рукой по ее спине, принялся легонько щекотать ей руку.
– Перестань, прошу, – захихикала она, – с таким огромным животом мне больно смеяться.
– Так что же такое СГМ, просвети?
– «Сцеженное грудное молоко».
– А-а-а, – протянул я, отворачиваясь от нее, чтобы тайком проверить, как дела у «Вест-Хэма».
– А еще, – продолжила Анна, – там есть одна женщина, наверное тоже администратор группы, которая вечно что-то мастерит со своими детьми и восторженно делится результатами их совместного творчества. Сегодня она обратилась за советом: она шьет подушку для кормления, и ей хочется знать, можно ли набить ее полистирольными шариками. Тут же все бросились рассуждать, попадут химические вещества из шариков в молоко или нет.
– И каков вердикт?
– Никакого полистирола – только чечевица и сушеный горох.
– Ну само собой.
Со скорбным лицом Анна провела кончиками пальцев по выступающему из воды животу. На ее лбу и над верхней губой поблескивали бисеринки пота.
Я поставил бокал на пол и подполз к ванной:
– Потереть тебе спину?
– Придется. – Она нагнулась вперед, и я увидел, как крошечные капельки воды, усеявшие ее спину, стекают тонкими струйками вниз к пояснице. Кожа была горячей и гладкой – как нагретая на солнце водяная горка.
Выбравшись из ванны, Анна пошлепала в спальню. Шла она слегка вперевалку, осторожными шажками, словно ступала по гальке. У нее не было той уверенности, что присуща беременным женщинам: спала она только на боку, а если нечаянно натыкалась на что-то животом, то потом несколько дней подряд сходила с ума от страха, браня себя за неосторожность.
И я понимал почему. Даже сейчас, когда оставалось всего несколько недель до его появления на свет, не было никакой уверенности в том, что все закончится хорошо. В душе мы смирились с тем, что все может повториться: остановка сердца, замершая картинка на мониторе. И пустота. Снова. Об именах для него мы почти не говорили.
Я присел на край кровати рядом с Анной, и вдруг, ни с того ни с сего, она расплакалась, зарывшись лицом мне в грудь.
– Что с тобой, милая? – спросил я, нежно поглаживая ее по голове.
– Все нормально, – ответила она, вытирая глаза и шмыгая носом. – Думаю, это гормоны. Эта идиотская группа меня окончательно вымотала.
– Ты о чем?
– Я боюсь, что буду не очень хорошей матерью. Ведь у меня ничего общего с теми женщинами, да я и не хочу быть похожей на них.
Я положил ладонь ей на руку, и она чуть наклонилась ко мне.
– И все же, – произнесла она, – лучше, наверное, бояться этого, чем того, чего боимся мы с тобой.
Мы лежали на кровати, придвинувшись так близко, что наши губы почти соприкасались, и смотрели друг на друга. Меня всегда притягивали глаза Анны. Было что-то завораживающее в едва заметном движении зрачков, в веках, тончайших, словно из папиросной бумаги, в том, как они подрагивали при каждом ударе ее сердца.
– Скорей бы уже, – хрипло произнес я. – Жаль, отца нет рядом.
Анна притянула меня к себе и погладила по затылку:
– Да. Это так несправедливо. Он был бы так горд.
Отец умер через два дня после того, как мы сообщили ему о ребенке. Малыш Стив, у которого был свой ключ от нашего дома, нашел его в спальне: он заснул на маминой стороне кровати, как и всегда, а на прикроватной тумбе лежал снимок УЗИ, который мы ему подарили.
Глядя на меня влажными от слез глазами, Анна прошептала:
– Так хочется поскорее увидеть его личико.
– И мне.
– Даже не верится, что все это правда. Когда хочешь чего-то больше всего на свете, бесконечно долго этого ждешь, надеешься – и вдруг оно случается, то ты просто…
Тут ее голос дрогнул, и слезы градом покатились по щекам, объясняя все лучше любых слов.
В тот день я пропадал в саду, экспериментируя с радиоуправляемыми вертолетами. Анна снисходительно называла их моими игрушками, но она была не права: использовал я их далеко не забавы ради. Недавно у меня появилась новая модель с соосными винтами, к которой я прикрепил маленькую цифровую камеру. Мне удалось поднять вертолет в воздух, но из-за камеры он стал слишком тяжелым и рухнул на землю, врезавшись в увитую розами решетку.
Я прислушался – не доносится ли из дома, где отдыхала Анна, ее криков. Это могло случиться со дня на день, в любой момент. Срок подошел еще неделю назад, и наши нервы были на пределе. Порой ожидание и вправду хуже смерти.
Когда ветер утих, я снова запустил вертолет. Добившись того, чтобы он устойчиво держался в воздухе, я направил его вдоль дома, но внезапным порывом ветра его швырнуло в застекленную дверь с такой силой, что сорвало один из винтов.
Не успел я войти в гостиную, как услышал вопль Анны:
– Роб!
В два прыжка преодолев лестницу, я влетел в спальню: Анна, расставив ноги, сидела на краю кровати.
– Вот черт, ты как?
– По-моему, у меня начались схватки.
– Схватки? Ты уверена?
– Да. – Руками она упиралась в колени, чтобы сохранять равновесие. – Я засекала время. К тому же вряд ли это может быть что-то другое – я никогда не испытывала ничего подобного.
Анна взглянула на свои наручные часы – массивный аппарат от «Касио», который она ценила за наличие подсветки и точность.
– И давно они начались? – оторопело спросил я.
– Не знаю. Минут сорок пять назад.
– Господи, Анна, ну почему ты сразу меня не позвала?