– Это как кресло в космическом корабле, – восхищенно заметил Джек. Его худенькие ножки свисали с края кресла, не доставая до пола.
– Ты похож на черепаху, – поддразнил я его.
Он улыбнулся:
– Сам ты черепаха.
Нас проводили в кабинет доктора Сладковского и снова попросили подождать. Обстановка была мрачноватая: вдоль стен стояло несколько черных кожаных кушеток, полки книжных шкафов были заполнены толстыми томами и коллекциями старинных хирургических инструментов. На стене, вперемешку с наградами и сертификатами, висели фотографии самого доктора: Сладковский на охоте; Сладковский пожимает руку знаменитостям; Сладковский высоко в горах, на фоне клубящихся облаков.
Когда он наконец появился, я немного опешил: это был достаточно молодой человек – я думал, он намного старше, – со здоровым румянцем на щеках и усами, скрывающими последствия заячьей губы. Он был в белом халате с инициалами «З. С.», вышитыми на левой стороне груди. Кожа его лица казалась неоднородной, как будто на нее то там, то здесь нанесли телевизионный грим.
– Здравствуйте, мистер Коутс.
Сладковский энергично потряс мою руку. Его ладонь была очень сухой.
– А ты, наверное, Джек? Привет, Джек. – Джек слабо улыбнулся и крепче прижался ко мне.
– Тебе нравятся бассейны с шариками, Джек?
Тот неуверенно кивнул.
– Что ж, это хорошо, потому что у нас как раз есть один – и он замечательный. Хочешь, Ленка отведет тебя к нему? Кто знает, может, она даже угостит тебя конфетами.
В боковую дверь вошла высокая блондинка. Она улыбнулась и протянула руку Джеку, но тот так растерялся, что не двинулся с места.
– Все хорошо, Джек, – успокоил я его. – Смотри, какая милая тетя. Почему бы вам не пойти и не поиграть?
Джек осторожно слез со стула и подал Ленке свою тоненькую ручонку.
– Спасибо, что приехали к нам, мистер Коутс, – произнес Сладковский, когда дверь за Ленкой и Джеком закрылась.
Я только сейчас заметил, что говорит он с сильным славянским акцентом. В этом было что-то располагающее, благодушное, и мне на ум сразу пришел образ пожилого часовщика из маленькой польской мастерской.
– Мы очень рады, что вы обратились именно к нам. Благодарю за то, что заранее прислали мне снимки и заключения врачей, – я ознакомился с ними. Несмотря на запущенный и агрессивный характер опухоли, мы можем предложить варианты лечения.
Он улыбнулся, обнажив при этом верхнюю губу, которая оказалась на удивление тонкой.
– Полагаю, вы имеете представление о том, как проходит лечение в нашей клинике, мистер Коутс?
– Да, – отозвался я. – Я читал о клинике, к тому же Нев многое мне рассказал – его сын Джош лежал здесь с опухолью мозга.
– Ах да, Джош. Очень славный мальчик. Насколько мне известно, дела у него идут очень хорошо. Нев каждый раз после МРТ присылает мне его снимки, – сказал Сладковский. Он чуть заметно присвистывал – когда-то он явно шепелявил, и, очевидно, ему потребовались годы прилежного труда, чтобы свести к минимуму свой недостаток. Сладковский поскреб подбородок и посмотрел на лежащие перед ним бумаги. – Думаю, практикующий врач, с которым вы общались по телефону, сообщил вам, что в случае Джека рекомендован полный курс иммунотерапии. Кроме того, мы хотели бы провести полное генетическое обследование вашего сына, чтобы выяснить, какие дополнительные методы лечения будут для него эффективны. Пациенты с таким диагнозом, как у Джека, добиваются у нас хороших результатов.
– Что вы подразумеваете под «хорошими результатами»? Что их можно вылечить?
– Да, – быстро ответил он, глядя мне в глаза. – Вылечить.
– Детей с глиобластомой?
– Да.
– С такой запущенной глиобластомой, как у Джека?
– Совершенно верно.
Доктор Сладковский прямо-таки буравил меня взглядом, и мне показалось, что он вот-вот перегнется через стол и вцепится мне в руку.
– Поверьте, мистер Коутс, эти консультации никогда не даются мне легко, а я работаю уже много лет. Ваш мальчик, безусловно, очень болен. Я мог бы сказать, что это разрывает мне сердце, но не скажу – потому что я стараюсь соблюдать профессиональную дистанцию. Зачастую это не так просто – у меня ведь у самого дети. – Он сложил ладони вместе, и на его правой руке я увидел кольцо с печаткой. – Поэтому скажу вам как есть. Есть дети, которые проходят здесь лечение и выздоравливают, а есть те, которые умирают. Я не гарантирую вам того, что Джек окажется в первой группе, – с моей стороны это было бы нарушением врачебной этики. И тем не менее в отличие от других врачей-онкологов я, выражаясь вашим языком, не ставлю на своих пациентах крест. Поэтому – прошу простить мой несовершенный английский, – решив остаться у нас, вы не получите никаких обещаний – но, по крайней мере, вы получите шанс.
– Позвольте задать вам вопрос, – произнес я.
– Конечно.
– Если бы речь шла о ваших собственных детях, их вы тоже отправили бы на иммунотерапию?
– Безусловно, – ответил он. – Даже не сомневайтесь. Они были бы первыми в списке. Потому что любой человек желает своим детям лишь самого лучшего и сделает для них все, что от него зависит. Разве не так?
Сладковский легонько постучал ручкой по столу.
– Вы приехали один? Или мать Джека тоже здесь?
– Еще нет. Жена приедет позже. Ее мать сейчас очень больна.
Я представил, как Анна возвращается в пустой дом и находит мою записку, и меня прошиб холодный пот.
– Понятно. Пожалуйста, обдумайте все как следует. Если вы согласны лечить Джека в нашей клинике, необходимо начинать в самое ближайшее время. Но, независимо от вашего решения, эта консультация будет для вас бесплатной.
– Это больно? – неожиданно для самого себя выпалил я.
Сладковский вопросительно поднял брови, и на его лбу проступили борозды.
– Болезненна ли иммунотерапия, вы имеете в виду?
– Да. Джек уже столько всего перенес – и химиотерапию, и восстановление после операции… Я не хочу, чтобы он снова мучился.
– Понимаю, – произнес он, – и скажу откровенно: раз на раз не приходится. У некоторых пациентов – у детей даже чаще, чем у взрослых, – побочные эффекты почти не наблюдаются. Однако, согласно врачебной этике, я должен предупредить вас о том, что побочные эффекты, иногда довольно серьезные, испытывают порядка тридцати процентов пациентов. Это рвота, обильное потоотделение, озноб – практически то же, что и при химиотерапии. Но могу вас уверить – мы знаем, что с этим делать. В нашем распоряжении огромное количество медикаментов. Джеку еще предстоит сеанс химиотерапии?
– Да. На следующей неделе.
– Иммунотерапию ваш сын будет переносить не хуже, уверяю вас.
Телефонный аппарат на его столе издал пронзительный звук.
– Прошу прощения, мне необходимо ответить на звонок.
Он взял трубку и, сказав что-то по-чешски, положил перед собой блокнот. Я наблюдал за Сладковским: он внимательно слушал, время от времени кивая и касаясь губ кончиком ручки, и мне вдруг вспомнилось, что на форуме ему дали прозвище – доктор Скользкий. Дорогие костюмы, галстуки-бабочки, даже его манера говорить на английском – неспешно, растягивая гласные, как принято в высоких кругах, – это лишь способ произвести хорошее впечатление. Мне, однако, так не показалось. По крайней мере, сейчас, когда Сладковский в белом халате сидел за своим рабочим столом и что-то писал в блокноте, я видел перед собой лишь врача – собранного, излучающего уверенное спокойствие профессионала.
– Итак, что вы решили?
– Когда можно начать?
Доктор Сладковский взглянул на меня и потер подбородок:
– Рад, что вы готовы. Но прежде чем мы начнем терапию, нам необходимо удостовериться, что Джеку она подойдет.
– Само собой, – согласился я.
– Это обычная практика, – объяснил он. – Беспокоиться не о чем. Дело в том, что, согласно нормам европейского законодательства в области здравоохранения, мы должны убедиться в том, что наше лечение для Джека безопасно.
– Да, я понял.
Мы вышли из кабинета. Сладковский провел меня по длинному коридору до атриума со стеклянным потолком. Здесь мы нашли Джека и Ленку, которые бросали друг другу мячик.
– Привет, Джек, – улыбнулся Сладковский.
Джек ничего не ответил и вцепился в мою штанину.
– Ленка, у нас найдется свободная процедурная для Джека?
– Конечно, – с улыбкой отозвалась девушка и повернулась к Джеку. – Пойдешь со мной, Джек?
– Мне будут давать лекарство? – спросил он.
Ленка растерялась, не зная, что ей нужно говорить.
– Нет, Джек, – сказал я, обнимая его и уводя из атриума. – Сдашь пару анализов – и все. Больно не будет, обещаю.
– Ладно, – согласился он. – А там есть телевизор?
– Конечно, – заверила его Ленка. – Большой-пребольшой.
Мы последовали за Ленкой в процедурную. Джек лег на кушетку, и медсестра послушала сердце и взяла кровь. Я держал его руку, когда ему в вену вводили иглу, но в этом не было необходимости – он даже не вздрогнул. Пока мы ждали доктора, я думал о том, сколько времени заняла подготовка к операции в Лондоне. Мы заполняли целую стопку анкет, Джека без конца обследовали, он постоянно сдавал какие-то анализы, а здесь – у него просто взяли кровь из вены. Неужели этого достаточно, чтобы определить, подойдет Джеку это лечение или нет?
Вскоре появился доктор Сладковский. Он просмотрел историю болезни и попросил меня выйти с ним в коридор. Я повиновался, подавленный уже знакомым ощущением ужаса и безысходности. Точно такое же было у меня в тот вечер, когда Джека, упавшего в обморок на сцене, увезли в больницу и мы с Анной сидели в холодной приемной и ждали приговора врачей.
– Препятствий для лечения нет, – объявил Сладковский. – У него отличные жизненные показатели. Джек – сильный мальчик, и, на наш взгляд, ему прекрасно подходит иммунотерапия.
– Спасибо!
Я почувствовал невероятное облегчение, как будто он сказал, что Джек уже полностью здоров.
– Что ж, остается лишь подписать кое-какие бумаги, идемте.