Мы читали брошюры, в которых объяснялось, как следует вести себя с умирающим ребенком. Мы разговаривали с доктором Флэнаган и консультантом при клинике на Харли-стрит. «У Джека сейчас трудный период, – сказали нам, – кризис семи лет. Он имеет некоторое представление о смерти, но его ви`дение весьма примитивно. Так что поступайте так, как считаете нужным», – посоветовали нам в итоге. Как будто мы обратились к ним с каким-то пустяковым вопросом.
– Что ж, – бодро начала Анна, и я понял, что у нее уже давно заготовлен ответ. – Когда мы умираем, то попадаем в рай.
– А что такое рай? – не унимался Джек.
– Рай – это самое счастливое место в мире. Там живут все твои друзья и семья и можно делать все, что душе угодно.
Джек улыбнулся:
– Там даже есть «Плэйстейшн»?
– Еще бы, – радостно подтвердила Анна. – И «Плэйстейшн», и все твои любимые игрушки, и любимая еда.
– А «Макдоналдс» там тоже есть?
Анна рассмеялась:
– Куда же без него.
Джек довольно ухмыльнулся, но потом его лицо вновь стало серьезным.
– А вы с папой тоже там будете?
– Обязательно, – сказал я, стараясь подражать жизнерадостному тону Анны. Я потянулся вперед и взял ее за руку, и наши тела сомкнулись над Джеком, словно кокон. – Мы никогда не оставим тебя, Джек.
Он торжественно кивнул.
– Но не забывай, непоседа, что мы будем за тобой следить, – добавил я, легонько щелкнув его по уху и поправляя одеяло. – Чтобы ты исправно делал уроки и не ел слишком много гамбургеров.
Джек хихикнул:
– А я возьму и съем миллион гамбургеров.
– Целый миллион?
– Точно, – гордо пообещал он. Его глаза уже закрывались от усталости. – Папа, – позвал он, снова приподнимаясь на подушках.
– Что, лапушка?
– Помнишь, вы говорили, что я могу загадать желание?
– Конечно.
Мы с Анной сказали Джеку, что готовы исполнить любую его мечту, но все его мечты сводились к поездке в «Макдоналдс» за мороженым. Не в Диснейленд, не в Мир Свинки Пеппы, не в Букингемский дворец – в «Макдоналдс».
– Тогда можно, я еще кое-что попрошу?
– Ну конечно можно, Джек, проси все, что хочешь.
– Хочу еще раз на Лондонский глаз, на самый-самый верх.
Тема: Re: Джек
Отправлено: Ср. 24 декабря 2014, 15:33
От: Роб
Кому: Нев
Дорогой Нев, ты не ответил на мое последнее письмо – у тебя все хорошо? Как ты уже знаешь, мы забрали Джека из клиники, несмотря на то что его состояние заметно улучшилось. Он снова пошел на химиотерапию и теперь тает на глазах.
Надежды больше нет. Я стараюсь свыкнуться с этой мыслью, смириться, но не могу. И, как ни ужасно это признавать, в глубине души виню во всем Анну. Джеку ведь становилось лучше, я сам это видел, но она мне не поверила.
Мы не говорим о смерти Джека. Мы больше вообще ни о чем не говорим, лишь притворяемся, будто все нормально. Я до сих пор не верю, что мы дожили до такого. Не верю, что совсем скоро потеряю своего дорогого мальчика.
Надеюсь, вы с Джошем в порядке.
Укутанные по самый нос, чтобы не замерзнуть, мы медленно поднимались вверх, в самую гущу сумерек. Коляску Джека мы придвинули к самому краю застекленной кабины, и, когда под нами задрожала отраженными огнями гладь Темзы, он достал камеру и начал фотографировать, а я взял на себя роль экскурсовода для Анны – Джеку вид города с высоты птичьего полета был уже хорошо знаком.
Мы ползли все выше, и вот уже осталось внизу бесчувственное серое море крыш с дымящими трубами, открыв нашим взорам мост Хангерфорд, и Саут-Бэнк, и северный берег, где в последних лучах закатного солнца блестели крылья орла на Мемориале воздушных сил, охраняющего Уайтхолл и Министерство обороны. Еще выше – и перед нами раскинулись один за другим парки: Сент-Джеймсский, Грин-парк и, наконец, Гайд-парк.
Если бы не Скотт, у нас бы ничего не вышло. Когда я позвонил, чтобы заказать билеты на Лондонский глаз, выяснилось, что в Рождество аттракцион закрыт, а на следующий день все билеты уже раскуплены. Я объяснил оператору, что Джек тяжело болен, умолял ее переговорить с менеджером, что она и сделала, однако это ни к чему не привело. «Мне очень жаль, но мы ничем не можем вам помочь», – сказала она.
И тогда я позвонил Скотту. В последнее время мы общались всего пару раз, и то – только по СМС. Еще было письмо от него, когда я уехал в Прагу, но на этом все. «Я с тобой, приятель, – постоянно говорил он, – если я могу что-то для тебя сделать – ты только дай знать». И я дал ему знать.
«Помнишь, ты хвастался, что знаешь всех СЕО в округе, Скотт? – спросил я его. – Если так, прошу, помоги, потому что времени у нас почти не осталось».
Не прошло и часа, как он перезвонил: «Второй день Рождества, самое популярное время – на закате, – и вся кабина полностью в нашем распоряжении».
– Хочешь, переместимся на другую сторону, посмотрим, что там? – спросила Анна.
– Давай, – машинально ответил Джек, неистово щелкая кнопкой фотоаппарата, словно папарацци, выследивший наконец неуловимую знаменитость.
Мы знали, что он скоро уйдет. Его речь изменилась: теперь он часто забывал слова и повторял одно и то же. Он был уже так слаб, что не мог долго стоять на ногах, и на прогулки нам приходилось брать с собой инвалидное кресло. Его движения стали заторможенными и неуверенными, как нас и предупреждали врачи: он ходил, подносил ложку ко рту, жевал, словно в замедленной съемке.
– Джек, смотри, Биг-Бен, – сказала Анна, когда мы поднялись еще выше, и мы с Джеком обернулись. Внизу светился Вестминстерский дворец, а в воздухе над ним призрачно белели четыре огромных циферблата часовой башни. Джек крутился из стороны в сторону, фотографируя все, что видит, то приближая, то отдаляя кадр, держа камеру то вертикально, то горизонтально.
«Попытайтесь накопить побольше воспоминаний», – посоветовали нам на форуме. Но какой в этом смысл? Это будут лишь наши воспоминания, наши с Анной, но не Джека.
Мы достигли высшей точки, откуда были видны Кэнэри-Уорф, стеклянная пирамида «Шарда», купол собора Святого Павла.
Джек положил камеру на колени:
– Тут очень высоко, да, пап?
Я уже давно не слышал, чтобы его слова звучали так четко и осмысленно.
– Это точно. Тебе нравится?
Джек кивнул и улыбнулся:
– А когда я выздоровею, мы будем снова забираться на высокие дома?
– Обязательно!
– И на Эйфелеву башню заберемся?
– Да, – ответил я, обнимая его.
– И на тот небоскреб в Умпа-Лумпе?
Анна тихонько рассмеялась и положила руку ему на плечо:
– В Куала-Лумпур, зайчик. И на него тоже.
– Хорошо. Куала-Лумпур, – повторил Джек, глядя на Темзу. – И в Дубай надо поехать, пап, там ведь тоже есть небоскреб – вообще самый большой в мире!
Я еле сдерживался, чтобы не дать волю душившим меня слезам.
– Мы на все небоскребы заберемся, Джек. На все до единого, – хрипло пообещал я.
– Наверху так круто, пап, вот ты идешь, идешь и проходишь даже облака, и там так высоко, что ты будто бы летишь на самолете, а если еще выше забраться, то можно увидеть космические корабли, и солнце, и все звезды…
Едва он закончил, как в кабине внезапно стало светло, словно от вспышки далекого взрыва, – это были последние лучи солнца, его прощальный подарок. Мы сидели на корточках, обняв Джека за плечи и прислушиваясь к поскрипыванию ползущей кабины, и наблюдали за угасающим закатом. И вдруг, не говоря ни слова, Джек вытолкнул себя из кресла и медленно выпрямился. Покачиваясь, он ухватился за поручень и, восстановив равновесие, снова начал фотографировать. Мутноватые огни на фоне красного бархата неба. Сияющие вершины курчавых гор из облаков. Он хотел убедиться, что ничего не упустил.
Мы решили, что Эшборн-хаус вполне достоин того, чтобы стать последним пристанищем для нашего сына. Выбирали мы его точно так же, как когда-то школу: читали рекламные брошюры, ходили на День открытых дверей, обсуждали достоинства местного персонала, размеры игровой комнаты и варианты питания.
Это заведение, построенное еще в Викторианскую эпоху, не производило гнетущего впечатления, как раз наоборот. Стены были сложены из рыжеватого кирпича; сады приятно поражали своей ухоженностью и обилием цветов; коридоры, светлые и просторные – по ним спокойно могли проехать несколько кресел-каталок в ряд, – были увешаны рисунками постояльцев. В комнате стояли две кровати, разделенные передвижной перегородкой, и мы снова спали все вместе – как много лет назад, когда Джек только что родился.
Опухоль добралась до важных центров мозга, и Джек становился все более отрешенным, он почти не выражал эмоций и с трудом осознавал происходящее. Химиотерапия закончилась, и его волосы снова вились непослушными завитками. Он смотрел диким, затравленным взглядом, которого попросту не может, не должно быть у ребенка.
Уроки рисования, караоке по утрам, визиты бэтменов и спайдерменов – Джек ко всему оставался безучастным. На стену у его кровати мы наклеили его любимые фотографии с небоскребами и панорамными видами, но даже их он больше не узнавал. Меня поражало то, с какой скоростью и бесцеремонностью его предавало собственное тело.
Не знаю, что стало причиной следующей перемены в нем, – наверное, опухоль разрослась, запустив щупальца в очередную долю мозга, – но он вдруг перестал говорить. Он все слышал и понимал (так нам, по крайней мере, казалось), но сказать ничего не мог. Потом он заснул и больше не просыпался.
Смерть уверенно отвоевывала Джека у жизни: его кожа приобрела землистый оттенок; волосы, несмотря на наши старания, мгновенно путались и засаливались; его дыхание стало кислым, кожа шелушилась, на ногтях появились горизонтальные полосы. Это были лишь отголоски тех ужасов, которые происходили внутри его тела.
Сколько еще? Сколько? Мы кидались с этим вопросом к врачам, медсестрам, к любому, кто был готов нас слушать. И каждый раз я чувствовал, что, задавая его, мы предаем Джека.