Вместо того чтобы разозлиться, я почувствовал облегчение: наконец-то я буду избавлен от необходимости прятать водку и смогу спокойно валяться на диване и напиваться.
– Ладно, – ответил я ей.
– Нужно оформить все необходимые документы, решить, что делать с имуществом, – продолжила она, – но пусть этим занимаются адвокаты. Мне сейчас некогда.
– Ладно, – повторил я, и Анна прикусила губу, словно сдерживаясь, чтобы не сказать что-то еще.
Лежа на диване, я слышал, как она скатила по лестнице чемодан, а потом осторожно заперла за собой дверь.
Через шесть недель, когда в нашем баре не осталось ни бутылки, ушел и я. Я больше не мог находиться в этом доме. Анна забрала с собой все. Исчезли крошечные ботиночки, стоявшие в прихожей, разбросанные по полу динозаврики и детальки лего, на которые я всегда наступал. Я больше не слышал песен Джека из ванной и топота маленьких ножек на лестнице.
Всю мебель и технику, которые оставила Анна, я заложил, а свои вещи перевез в Корнуолл, где снял коттедж. Я выбрал Корнуолл по двум причинам: во-первых, он был относительно недалеко, а во-вторых, когда-то в детстве я был там на отдыхе с родителями.
В день своего отъезда я сидел на кухонном полу в совершенно пустом доме и пил. Прикончив последний стакан, я налил водки в бутылку с колой и вышел на застекленную террасу, чтобы проверить, заперты ли двери. Я окинул прощальным взглядом сад – и увидел его. Третий подсолнух, покачивающийся на ветру.
Часть 3
1
Я бреду по кладбищу Хэмпстеда, по колено в густой, влажной от дождя траве. Штаны промокли насквозь, хоть выжимай. Джека похоронили неподалеку от входа в церковь: идти не так уж долго, если срезать через старую часть кладбища. Надгробия здесь покосившиеся и полуразрушенные, а траву никто не скашивает.
Я еле переставляю ноги, потяжелевшие от налипшей на ботинки грязи, но все же упрямо продвигаюсь вперед, назло порывистому встречному ветру. Есть здесь одна могила, которая неизменно меня притягивает – проходя мимо нее, я не могу не остановиться. Маленькая девочка, высеченная в камне надгробия, болезненно худенькая, закрывает лицо ладошками, как будто играет в прятки с самой смертью.
Не доходя до могилы Джека, я ныряю за развесистый ясень. Он кажется мне здесь совершенно неуместным, – такое дерево должно стоять на каком-нибудь холме в полном одиночестве и ждать, когда в него ударит молния. Я выглядываю из-за ствола – нет ли у могилы Анны, – но кладбище передо мной пустынно. Я знаю, что она здесь бывает, иначе откуда бы взяться на могиле свежим цветам?
Мы выбрали для Джека маленький камень, но не вертикальный, а горизонтальный.
Джек Коутс
10 августа 2008 – 20 января 2015
Лишь память и любовь не канут в вечность.
Надпись мне не нравилась. «Вопиющая банальность», – заявил я Анне. «Не оставлять же надгробие пустым», – был ее ответ. Мне сразу вспомнились открытки с соболезнованиями, которыми нас засыпали после смерти Джека, такими же затасканными и пустыми. Я и могилу не хотел, ведь это означало бы признать раз и навсегда, что его больше нет.
Я прихожу сюда раз в месяц. Для меня эти визиты превратились в обязательный ритуал: выехать из Корнуолла ранним поездом, еще до рассвета, а вернуться на закате. Я опускаюсь перед памятником на колени и смахиваю с него жухлые листья, но налетает ветер – и они снова засыпают камень. Я некоторое время сижу под дождем, дрожа от холода, то и дело прикладываясь к фляжке.
Смотрю на часы. Еще рано, но мне не хочется рисковать – в любой момент может появиться Анна. Я прикладываю пальцы к губам, касаюсь ими надгробия и после этого отправляюсь к выходу. На этот раз я иду по дорожке из гравия, а не по траве. Вероятность столкнуться с Анной здесь намного выше, но я вымок до нитки и продрог, и все, чего мне хочется, – это найти кафе, чтобы позавтракать и дождаться, когда откроется паб.
Подкрепившись сэндвичем в какой-то кофейне, я иду в «Корабль» – тот самый паб, где мы часто сидели со Скоттом. Я втыкаю шнур ноутбука в розетку, подключаю вай-фай и начинаю писать код. В последнее время я работаю на Марка – программиста из Брюсселя, которого когда-то нанимал Скотт. Скука смертная, зато на жизнь хватает. За пару часов я успеваю выпить столько пива, что, закончив работу, едва держусь на ногах. Улица, по которой мы всегда ходили, нагоняет на меня тоску, поэтому я выбираю окольный путь – с другой стороны Хэмпстед-Хит, мимо прудов. В голове снова всплывают слова «Небо принадлежит нам» – так происходит всегда, когда я остаюсь наедине с собой, – и я шепчу их, пока забираюсь на холм. «Небо принадлежит нам, Небо принадлежит нам…»
На вершине Парламентского холма я снимаю с плеч рюкзак, кладу его на траву и, сделав большой глоток из фляжки, смотрю на расстилающийся внизу Лондон. Небо на горизонте наливается свинцовыми тучами, не предвещающими ничего хорошего. Парк кажется вымершим, лишь изредка каркают вороны. Они расхаживают по земле, сидят в ветвях деревьев и на контейнерах для мусора.
Когда тренога и камера откалиброваны, я навожу фокус на Хайгейтские пруды и делаю первый кадр. Прекрасный образчик сельского пейзажа: холм, усеянный льнущими друг к другу домиками, белеющий над деревьями шпиль церкви Святой Анны. Мы с Джеком часто поднимались сюда, но мне никогда не приходило в голову снять с Парламентского холма панораму.
В последнее время у меня прибавилось работы. Сайт номинировали на какую-то премию в области фотографии, поэтому я много езжу по стране, забираясь все глубже, делая один панорамный снимок за другим. Семь Сестер, залив Трех скал, Чеддар-Гордж. Иногда я путешествую на машине, но чаще всего – первым классом поезда. Там всю дорогу можно сидеть в вагоне-ресторане, попивая «Кроненбург» с водкой.
Я медленно поворачиваю камеру; вдруг, когда царство холмов заканчивается, уступая место городу, в кадре появляются высотки Кэнэри-Уорф, словно башни огромного замка. Я снова поворачиваю камеру и снимаю «Огурец», а после – «Шард», возвышающийся на горизонте подобно гигантскому сталагмиту.
Я стою на Паддингтонском вокзале, под табло отправления поездов, и внезапно замечаю в толпе знакомое лицо. Я начинаю вспоминать, где я мог видеть эту женщину. Может, на одном из сайтов?
Я внимательно рассматриваю ее, думая о том, кто из моих знакомых выглядит как богемная хозяйка картинной галереи, и вдруг наши глаза встречаются. Тут я понимаю, что это не кто иная, как Лола.
Пару секунд мы оба размышляем, не лучше ли просто отвернуться, притвориться, что мы друг друга не узнали, но, повинуясь какому-то странному импульсу, я решаю подойти к ней.
– Здравствуй, Лола.
Я и не думал, что у меня так заплетается язык.
– О, Роб, привет. Вот так сюрприз, – говорит она.
– Как ты? Давненько не виделись.
– Да уж, что правда, то правда, – отвечает Лола, краснея. – Я вчера была на открытии одной выставки. Закончили поздновато, так что только сейчас возвращаюсь домой.
Она ничуть не изменилась: все тот же образ взбалмошной творческой натуры не от мира сего, та же манера говорить, напоминающая скорее птичий щебет.
– А у тебя как дела, Роб? – спрашивает она, делая ударение на слове «тебя».
– Нормально, – отвечаю я.
– Чем занимаешься?
– Вот, поезд жду.
– Да нет, дурашка. Я имею в виду, чем вообще занимаешься.
– А, да ничем особенным. Я теперь в Корнуолле живу.
– Да, я знаю, Анна говорила.
– Так вы еще дружите?
– Естественно, что за вопрос?
Я понимаю, что сморозил глупость, и вдруг чувствую себя в стельку пьяным подростком, который пытается притворяться трезвым перед родителями.
– Мы живем сейчас совсем рядом, в Джерардс-Кроссе, – говорит Лола.
Джерардс-Кросс? Значит, Анна снова вышла замуж? Я тут же представляю себе ее мужа: он старше ее, разведен и у него несколько детей от предыдущего брака.
– Здорово, – отвечаю я, и мне так хочется спросить про Анну, но я не знаю, с чего начать.
– Роб, ты в порядке?
– Да, в полном, – медленно произношу я, тщательно выговаривая каждый слог.
– Тебя вырвало?
– Чего? – Я опускаю голову: куртка в каких-то пятнах, напоминающих блевотину.
«Когда это меня?…» – думаю я. И понимаю, что вообще не помню, как уходил с Парламентского холма, как добирался до вокзала.
Лола глядит на меня и улыбается – вежливо и жалостливо, будто отказывается от бездомного щенка, которого ей усиленно впихивают.
– Анна сказала, что у тебя небольшие проблемы с…
Она осеклась, но я и так знаю, что она собиралась сказать. У Анны, конечно же, секретов от Лолы нет, поэтому Лола в курсе, что я вероломно выкрал нашего ребенка, подвергнув его ужасному риску. И что я алкоголик. Но Анна наверняка умолчала о том, что это по ее воле мы прекратили лечение, которое могло бы спасти жизнь нашего сына. О том, как запоем читала детективы и искала всякую хрень в «Гугле», вместо того чтобы дать нашему ребенку реальный шанс.
Я уже готов послать Лолу к такой-то матери, как вдруг бумажник выскальзывает у меня из кармана и монеты со звоном разлетаются в разные стороны. Я наклоняюсь, чтобы их собрать, но меня заносит вперед, колени подгибаются – и вот я уже лежу на спине, уставившись в потолок вокзала.
Чувствую, Лола суетится рядом, обхватывает меня за плечи, пытаясь помочь мне подняться. Мир расплывается у меня перед глазами, а мои конечности, кажется, живут собственной жизнью и совершенно не желают слушаться. Поэтому я отмахиваюсь от Лолы и какое-то время сижу на полу, опустив голову на грудь. В конце концов я нахожу в себе силы, чтобы встать, и, шатаясь, бреду через платформу по направлению к поезду.
Я иду по вагону, высматривая свое место. Куртка мокрая, – видимо, в туалете я пытался смыть с нее блевотину, в одной руке у меня бутылка вина, в другой – пакет с банками пива. Плюхнувшись на сиденье, я откидываюсь на спинку кресла, вытягиваю ноги и гляжу на сменяющие друг друга картины за окном.