Вы можете нам помочь?
От: Htrfe. Сб. 10 июля 2010, 15:27
Дорогой Нев!
Пишу вам из Австралии. В 2007 году у моей дочери обнаружили медуллобластому, которая разрослась настолько, что проникла в спинной мозг.
Я знаю, что вы лечили вашего сына в клинике доктора Сладковского, и хотела бы узнать, могли бы вы помочь нам попасть туда на прием? Лист ожидания у них такой длинный, что мы попросту не дождемся своей очереди.
Смотрю на дату: 2010 год. Семь лет назад. Кликаю на другое письмо.
Нужна твоя помощь
От: BlueWarrior. Чт. 20 января 2011, 15:36
Дорогой Нев!
Привет из штата Юта. Меня зовут Марни. Пишу тебе, чтобы подробнее узнать о том, какие именно процедуры и лекарства назначали твоему сыну в клинике доктора Сладковского. Дело в том, что недавно моей дочери поставили диагноз…
Внезапно по спальне проносится легкий ветерок, и меня пробирает озноб. Я открываю одно сообщение за другим: Юта, Мадрид, Арброт, Рапид-Сити, Братислава – Неву писали со всех уголков мира.
Я сажусь на кровати и надеваю очки для чтения. Все эти люди хотели знать одно: действительно ли терапия Сладковского работает? Им приходилось слышать столько дурного о клинике, но вот они наткнулись на историю Джоша и сразу воспряли духом: если Джоша вылечили – возможно, их детям тоже повезет?
Я вчитываюсь в каждое письмо, наполняя стакан водкой снова и снова. Нев отвечал им всем: рассказывал о Джоше, об иммунотерапии, о работе клиники. Призывал не сдаваться, не доверять приговору врачей, потому что врачи – не истина в последней инстанции. Он спрашивал, как поживают их родители, хорошо ли учатся дети, не наладились ли отношения с тещами и свекровями. Он знал, как зовут их домашних питомцев и в каком состоянии лужайка перед их домом.
Я так увлечен, что даже не замечаю, как наступает ночь и комната озаряется лунным светом. Я щелкаю по различным папкам и вот дохожу до «Черновиков». Здесь сообщений двадцать, которые, по-видимому, Нев использовал в качестве шаблонов для ответа. В одном он представляется и рассказывает о Джоше; в другом – подробно описывает Сладковского и клинику. Некоторые фразы кажутся мне очень знакомыми – я уверен, что уже видел их раньше:
Джоан, каждый день от рака умирают дети, которых можно было бы спасти, но им попросту не дали шанса на спасение. Я не собираюсь стоять в стороне и спокойно на это смотреть.
Я от всего сердца желаю вам удачи, Кевин. Скрещиваю за вас пальцы, стучу по дереву, плюю через левое плечо. Пусть все получится.
Надежда есть всегда, Джон. Главное, мой друг, – не опускать руки.
Я всегда знал, что я не единственный, с кем Нев переписывается, – он сам мне говорил, что общается со многими отчаявшимися родителями, – но я просматриваю его письма ко мне – и понимаю, что они вообще ничем не отличаются от его писем остальным. Разница лишь в именах.
Я кликаю на следующий шаблон.
Матильда, наверное, еще слишком мала, чтобы играть в «Майнкрафт», но Джош от него фанатеет. Он построил замок и заявил, что хочет подарить его Матильде, чтобы подбодрить твою дочурку (я сказал ему, что ей сейчас нездоровится). Поэтому отправляю тебе скриншот замка. Надеюсь, дойдет в целости и сохранности и Матильде понравится.
Во вложении – скриншот, который я так хорошо помню: та же опускная решетка из блоков, те же примитивные башенки, вот только на стене написано не «Замок Джека», а «Замок Матильды».
Я открываю еще один шаблон. Текста в нем нет, лишь рисунок, который я мгновенно узнаю. Кажется, он до сих пор хранится где-то в моем ноутбуке. Маленький мальчик с повязкой на голове сидит на больничной койке, а по обе стороны от него стоят два динозавра в форме медсестер и держат в лапах подносы. Джеку очень нравились эти динозавры. Помню, как-то раз он спросил, можно ли и его кровать выставить на улицу, чтобы он тоже, как тот мальчик, мог сидеть прямо под желтым-прежелтым солнышком.
Анна с самого начала была права: Нев работал на клинику. Выслеживал убитых горем родителей и приводил их к Сладковскому. Меня попросту поимели.
Я по-прежнему лежу в кровати и читаю сообщения в почте Нева. В стакан для зубной щетки я наливаю водку и выпиваю ее залпом. Она обжигает рот и тут же выходит обратно, даже не добравшись до желудка. Я сдерживаюсь, чтобы не блевануть, делаю еще один глоток водки, и во рту остается лишь привкус ментола и рвоты.
Теперь, когда я припоминаю все детали, картинка складывается воедино. Меня развели как какого-то идиота, как озабоченного холостяка, который, прельстившись смазливым личиком потенциальной невесты на сайте знакомств, переводит на ее счет все свои деньги.
Вдох, выдох, вдох, выдох. Мне хочется выбежать в тягучую темноту ночи и спрыгнуть со скалы, почувствовать, как камни внизу размозжат мое лицо. Я жалею, что не могу разодрать шею, вытащить из нее тугую пульсирующую артерию и сжать ее в кулаке, ощущая лихорадочное биение сердца. Горечь, стыд… А так ли велика разница между ними? Мне стыдно – за то, что не сумел спасти своего сына, что позволил накачивать его человеческой плазмой и бог знает чем еще. Мне стыдно, что я все еще жив, что мне не хватает смелости положить всему этому конец.
Я силюсь вспомнить, как выглядел Джек во время нашего отдыха в Греции, представить его густую светло-русую шевелюру, его шорты с Человеком-пауком. Но как бы я ни пытался, мне не удается воскресить в памяти контуры его лица, его веснушки, блеск и оттенок его глаз. Образ Джека размыт, он распадается на замыленные квадраты, как лица жертв в репортажах из полицейской хроники.
Но почему-то я прекрасно помню другое: усы официанта, напоминавшие ершик; код от сейфа в наших апартаментах; соблазнительную задницу инструкторши по аэробике… Как я мог его предать? Да я ни на секунду не должен был отводить от него взгляд, вбирая в себя каждую линию его личика, каждый сантиметр его бледной кожи…
Говорят, своего ребенка помнишь до конца жизни. Прикосновения его маленьких пальчиков, его чистую, солнечную улыбку, его заразительный смех, эхом разносящийся по дому, пока ты в кухне моешь посуду, – все это попросту невозможно забыть.
Неправда. Возможно – и даже быстрее, чем ты думаешь. И тогда ты готов умереть от стыда, ведь это означает, что ты никогда по-настоящему не любил, что ты всего лишь жалкий обманщик, который сиськи своей бывшей любовницы помнит лучше, чем лицо собственного сына.
– Джек, Джек, Джек! – громко зову я его, и новый поток слез постепенно поднимается из самых глубин, словно подталкиваемый сердцем, и изливается из глаз, угрожая затопить все вокруг. – Джек, Джек, Джек…
Мне безумно хочется распахнуть окно, выбраться на крышу и оттуда прокричать его имя, начертить на небесах эти четыре сокровенные буквы… Джек, Джек, лапушка моя.
И вдруг мне чудится, будто я его вижу: он сидит, скорчившись, на полу в изножье кровати, бесшумно загоняя крошечную машинку в свой деревянный гараж. Да, это Джек, никаких сомнений. Я вижу, как топорщатся его непослушные волосы на фоне освещенной луной стены; как он подносит пальчик ко рту, прикусывает губу, как он всегда делал, когда пытался сосредоточиться.
– Джек, – шепчу я ему, но он, не обращая на меня внимания, продолжает крутить ручку гаражного лифта, поднимая свои машинки с одного этажа на другой. – Милый мой, ты меня слышишь? Ты слышишь, что я говорю? Джек, прошу тебя…
Свесившись с кровати и заломив руки, я беспрестанно повторяю его имя. Мне хочется хоть кому-нибудь рассказать о том, как он славно посапывает во сне, какое у него трогательное и забавное выражение личика, когда он только-только проснулся, что, сидя на горшке, он всегда закрывает глаза ладошками, чтобы спрятаться от меня, – ведь если он меня не видит, то и я его тоже.
Мне хочется поведать о многом: о том, как Джек учил цифры и ему никак не давалось «шесть», и я, чтобы помочь ему запомнить, нарисовал шестерку в виде свернувшейся змейки и сочинил стишок:
Змея лежит,
«Я – ш-ш-шесть», – ш-ш-шипит.
О том, что Джек свято верил, будто Бэтмен живет у нас в саду на заднем дворе; о том, как, засыпая, он что-то напевал себе под нос; о том, что ни Анна, ни я не нашли в себе сил выкинуть его йогурты и они так и стояли в холодильнике на верхней полке, вздувшиеся от времени.
Я открываю ноутбук и захожу в папку под названием «Анна». Здесь лежат бесчисленные письма, которые я писал Анне в течение последних двух лет, но так и не отправил. Некоторые из них просто пропитаны ядом: я называю ее стервой и шлюхой, убившей нашего сына; обвиняю ее в том, что она запретила продолжать лечение Джека в клинике Сладковского, в том, что собственная гордость была ей дороже здоровья нашего сына.
Я дрожу, но не от холода – от ошеломительного осознания того, как я убог и жалок. Все, на чем зиждилась моя вера, вдруг разлетелось в прах, как древний пергамент. Анна была права во всем, с самого начала. Она говорила, что Сладковский – шарлатан, что Нев – вовсе не тот, за кого себя выдает, а я проклинал ее за это, мешал с грязью, не желая, в силу своей самонадеянности, прислушаться к голосу разума. Моя гордыня, моя убежденность в том, что нет такой системы, которую нельзя было бы взломать, – даже если речь идет об организме моего сына – лишили меня способности мыслить трезво. Я так долго жил, ненавидя всех и вся, испытывая отвращение к целому миру, – и вдруг оказалось, что единственным, кого стоило ненавидеть и кто действительно заслуживал отвращения, был я сам.
Тема:
Отправлено: Пт. 12 мая 2017, 18:18
От: Роб Коутс
Кому: Анна Коутс
прошу прости меня. я знаю что не заслужил твоего прощения что я ужасно обращался и с тобой и с Джеком и мне стыдно, как же мне стыдно. прости меня анна
мы наблюдали за закатом, и мне так хотелось рассказать тебе о рае, джек. жаль, что я этого не сделал. я просто растерялся, подумал, ты можешь неверно меня понять. а ты знал, куда ты скоро отправишься, джек? надеюсь, что нет. надеюсь, ты рисовал в своем воображении, как летишь сквозь ночь вместе со снеговиком. надеюсь, в зимнем воздухе было столько любви, что он от нее загустел, и вы плыли в нем, не боясь упасть.