– Кстати, у меня для тебя кое-что есть, – вспоминаю я.
– Да? Как интересно.
Я достаю из сумки ноутбук, подключаю вай-фай и захожу на свой сайт.
– А, «Небо принадлежит нам». Загрузил что-нибудь новенькое?
– Да, несколько фотографий. Собственно, их-то я и хотел тебе показать. Думаю, места ты узнаешь.
– Здорово. Можно?
Я даю ей ноутбук, и она начинает листать новые изображения: вид из нашего сада в Хэмпстеде; ослепительно-яркая вспышка солнечного света, на фоне которой угадывается окно спальни Джека; маяк в Свонедже такой сверкающей белизны, что на него больно смотреть. И панорама, которую Джек снял в Греции, стоя на стуле.
– Погоди-ка, я что-то не понимаю. Это ты снимал?
– Нет, Джек, той самой камерой, которую мы подарили ему на день рождения.
– Вот это да, они потрясающие, Роб. – Анна наклоняется ближе к экрану. – Я помню поездку в Свонедж – день был прекрасный.
Она продолжает листать фотографии, словно ищет что-то конкретное.
– Я думала, мы потеряли его камеру, а оказывается, это ты ее забрал?
– Да. Надеюсь, ты не против.
– Ну что ты, конечно нет. Это же ваши, мальчишеские, причуды: забираться на высоченные дома и фотографировать все подряд с высоты птичьего полета.
– Точно, Джек это просто обожал. Но у меня есть еще кое-что, – говорю я. – Когда я загружаю новую панораму на сайт, то вписываю в код сообщение для Джека.
– Что за сообщение?
– Воспоминание, связанное с тем местом, где мы бывали вместе. Я сделал так, чтобы все эти сообщения были видны пользователям. Смотри, если навести курсор на фотографию, появляется текст. – Я делаю глубокий вдох. – Наверное, я пишу о том, что хотел бы сказать ему, будь он сейчас рядом.
– О, Роб, это просто чудесно.
– Постой, это еще не все. Теперь у тебя есть доступ к изменению сайта, и ты можешь добавить к моим воспоминаниям свои. Просто заходи под своей учетной записью, как обычно, и пиши то, что посчитаешь нужным.
– Спасибо, Роб, это и правда здорово, но ты не должен…
– Знаю, что не должен, но я так хочу. Я был эгоистом, Анна, зациклился на своем горе и обозлился на весь мир. Я только и делал, что страдал и пил, ни разу даже не подумав о том, каково тебе, и теперь безумно об этом жалею…
Анна пристально разглядывает фотографию, сделанную Джеком, на которой мы с ней, одетые в дождевики, стоим на пляже в Дорсете.
– Недавно ты очень меня расстроила, – продолжаю я. – Ты сказала, что стыдишься того, как вела себя с ним, что делала для него недостаточно. Но ты заблуждаешься. Джек тебя обожал. Ты занимала в его жизни особое место, ты давала ему то, чего бы он никогда не мог получить от меня. Помнишь, иногда Джек спал дольше обычного и, когда просыпался, мы уже сидели в кухне за столом? Он спускался к нам, сонный и взъерошенный, и звал маму. Он подходил и клал голову тебе на колени. Не мне, Анна. Ему была нужна ты. Я так любил наблюдать за вами.
Я вижу, как задрожала ее нижняя губа, мгновение – и Анна начинает плакать. Я пересаживаюсь на ее сторону, обнимаю ее, и она, вопреки моим ожиданиям, обвивает меня руками, уткнувшись мне в шею.
Внезапно я понимаю, что больше всего на свете хочу быть с ней, заново открыть для себя эту женщину. Я хочу узнать, как она изменилась за эти годы, и даже больше – какой она была раньше, до того как мы встретились. Потому что, когда любишь человека, невыносимо грустно сознавать, что какая-то часть его жизни прошла без тебя. Я бы что угодно отдал, лишь бы вместе с ней мыть ее баночки из-под краски и бегать по полю с подсолнухами, сидеть за ее рабочим столом, наблюдая за тем, как легко она справляется с расчетами, от которых у меня голова бы пошла кругом.
Когда мы ездили к ее родителям в Суффолк на Рождество, Анна решила показать мне свое тайное убежище, куда часто сбегала в детстве. В один из дней, не в силах больше находиться в этом холодном негостеприимном доме, мы отправились на прогулку в лес.
Мы забирались все глубже, пока не очутились перед совершенно непроницаемой стеной из деревьев и кустарника. Анна приказала следовать за собой и нырнула в какую-то незаметную мне поначалу лазейку. Нам пришлось долго пробираться сквозь чащу, а под конец и вовсе ползти на четвереньках, обдирая в кровь колени и ладони. Жертва оказалась не напрасной: нашим взорам наконец открылась огромная поляна, окруженная со всех сторон непроходимым лесом; ветви деревьев, переплетаясь, образовывали плотный навес. Впечатление было такое, будто здесь поработала какая-то гигантская машина.
Анна рассказала мне, как приходила сюда, чтобы в тишине почитать или спрятаться от родителей. Иногда она приносила с собой одеяло, сыр и фрукты и проводила весь день в этом заповедном уголке, где не бывал до нее ни один человек. Я слушал Анну и чувствовал, что люблю ее – так сильно, что сильнее уже невозможно. Как бы мне хотелось собственными глазами увидеть, как она, совсем маленькая, сидит здесь, подтянув коленки к подбородку, в лучах света, пробивающегося сквозь плотный полог из веток и листьев.
Я крепко прижимаю ее к себе и целую в макушку. Глупый жест, я знаю, но это единственное, до чего я смог додуматься.
– А как тебе вот эта? – спрашиваю я, стараясь отвлечь ее от грустных мыслей. На фотографии – Бичи-Хед, где мы как-то раз устроили пикник.
– Да, нам тогда очень повезло с погодой. – Она снова смотрит на изображение, словно хочет найти в нем что-то определенное. – Роб, я даже не знаю, что сказать, они все прекрасны… О, боже мой, я помню эту коробочку из китайского ресторана. Джек ее обожал, даже спать без нее не ложился.
Она опускает крышку ноутбука.
– Извини, я больше не могу. Еще немного – и я снова разревусь. Надо же, я и забыла уже, какой ты псих.
– Нам всем нужна какая-то отдушина, разве не так?
– Так. Кстати, ты сейчас работаешь над чем-нибудь?
Я нервно улыбаюсь, не зная, стоит ей говорить или нет.
– Ты чего? – спрашивает Анна, искоса глядя на меня.
– Ну вообще-то – только не смейся! – я по-прежнему не оставляю мысли о дронах.
Анна улыбается – снисходительно, словно учительница, выслушивающая своего любимого ученика, который не выполнил домашнее задание и пытается перед ней оправдаться.
– Я думаю, Роб, тебе просто нужно больше времени. Сколько ты носишься с этой идеей? Всего каких-то десять лет?
В ее глазах загорается озорной огонек. Мы уже успели отвыкнуть друг от друга, поэтому она толкает меня локтем в бок, чтобы я ненароком не принял ее слова всерьез.
– Отвали, – улыбаюсь я в ответ. – Это будет колоссально, вот увидишь.
– Кстати, чуть не забыла – у меня для тебя подарок.
Покопавшись в сумке, Анна достает из нее флешку:
– Вот, держи. Мне потребовалось немало времени, чтобы взять себя в руки и просмотреть все фотографии и видеозаписи с Джеком. Здесь есть одно особенное видео, которое проливает свет на название твоего сайта.
– Что ты хочешь сказать?
– Посмотри, и узнаешь. Тебе понравится. Еще здесь много фотографий с нашего отпуска в Греции. Джеку там так понравилось.
– Да, я помню, – говорю я.
Джек, мой мальчик. Наш мальчик.
В поезде я беру кофе и, усевшись за свой столик, открываю ноутбук и вставляю в него флешку. Анна создала несколько папок: «Рождение», «Рождество 2010», «Рождество 2012», «Испания», «Брайтон».
Я открываю все, одну за одной, не пропуская ни единого снимка. Первый рождественский обед Джека: на его тарелке с Микки-Маусом лежат остатки еды, а бумажный колпачок съехал ему на лицо. Джек в бассейне с шариками корчит смешную рожицу. Джек стоит в своей кроватке, вцепившись в решетку (это он притворялся, будто его посадили в тюрьму), и улыбается.
Есть здесь и видео, на котором мы с ним играем в зоопарк, и я не могу удержаться от смеха, глядя, как мы выстраиваем в ряд зверей и делаем из одеяла «клетку». «Тут будут жить обезьянки», – говорит Джек и вдруг целует меня в шею. В этом жесте столько любви и нежности, что у меня перехватывает дыхание.
Мне осталось посмотреть еще два ролика. Оба сняты в Хэмпстеде летом, за год до болезни Джека. Я кликаю на первый – и сразу же вспоминаю тот день. Был выходной, к нам пришли друзья, и мы пили вино, а дети носились по саду как угорелые. Джек не слушался, и Анна попросила меня с ним поговорить. Я подозвал его, но, видимо, успел немало выпить, поэтому серьезного разговора не получилось: я принялся его щекотать, он загоготал, и мы повалились на траву.
По моей щеке катится слеза, потом еще одна, и вот уже слезы ручьями бегут по лицу, но мне плевать, видит меня сейчас кто-нибудь или нет. Я плачу, потому что все это: наш чудесный беззаботный мирок, смеющиеся от счастья мы, наше восхитительное «до…» – осталось в далеком прошлом.
Второй ролик оказывается продолжением первого. Наступил вечер, гости разошлись. Соседи жарят барбекю. Они были моложе нас, детей у них не было, и, судя по шуму, они тоже пьют что-то горячительное.
Джек, с Маленьким Мишуткой и игрушечным самолетиком в руках, бегает по саду и вопит, задрав голову к луне. Вдруг раздается взрыв хохота. Джек остановился, посмотрел на меня, прищурившись, и, погрозив пальчиком, сказал: «Ай-яй-яй», как он всегда делал, завидев в книжке страшную картинку – оскалившегося динозавра или жуткое уродливое дерево.
Прибежав на веранду, он зарылся личиком в мои колени, а потом поднял голову и спросил:
– А кто это шумит?
– Соседи, – ответил я, – они живут рядом с нами.
В этот момент за кадром слышится голос Анны, но я не могу разобрать, что она говорит.
Джек посмотрел на меня широко распахнутыми глазенками и снова спросил:
– А соседи – это кто?
– Это люди, которые живут вон в том доме, – пояснил я. – Здесь хозяева мы, а там – они.
– А сад чей? – не унимался Джек.
– И сад тоже наш, – улыбнулся я, – и вообще, нам принадлежит все, что ты видишь вокруг.
– Все-превсе? – удивился он, широко разводя руки.
– Да, – подтвердил я. – И деревья, и стены, и окошки в твоей спальне, и крыша с птичками.