— Та-ак, — тянет Васильев, а я уже подумываю, не взять ли мне свой походный чемоданчик да не уйти ли с самолета, пока он не высадил меня за нарушение святая святых — за превышение загрузки. Ведь задаст же он вопрос о ней!..
— Занимайте свое место, командир, — говорит Васильев. — Я сяду на правое сиденье.
Он придирчиво следит за всеми моими действиями.
Увеличиваю наддув двигателей. Самолет начинает разбег по бетонной дорожке и легко отрывается на середине полосы.
— Хорошо взлетел, — одобрительно говорит Васильев. — И вслед за этим: — Какой полетный вес?
Вот он, коварный вопрос! Почему бы не задать его на земле? Я оглядываюсь на Марка Ивановича, который сидит за моей спиной, ища поддержки. Но он лишь улыбается: выкручивайся, мол, сам, как знаешь.
— Около девятнадцати тонн… — обреченно отвечаю Васильеву.
— А оторвался легко. — И, указав на Шевелева и себя, снова спрашивает: — А сколько же с нами?
— Около двадцати тонн будет, — отвечаю не задумываясь.
— Вот как?! — смеется Васильев. — Неужто мы с Марком Иванычем на всю тонну тянем?
— Не на тонну, но… Все-таки начальство везем!.. Запас горючего не помешает!
— Ох хитрец! — восклицает Васильев. — Начальством прикрываешься? — И тут же оборачивается к Шевелеву: — Марк Иваныч, надо будет официально узаконить этот полетный вес. В таких полетах меньше нельзя. Как думаешь?
— Давно прошу об этом вашу инспекцию! — отвечает Шевелев. — Да никто не хочет брать на себя ответственность, а летчикам вот так — выкручивайся!
— Ну-ну, уж и с претензиями!.. Дай до Москвы добраться — утвердим!
Неторопливо текут часы полета. Включаю носовую фару. На ее световой луч нанизываются гирлянды снежинок, а то вдруг расплывается в стороны белая стена облаков. Когда облачность обрывается, внизу видно море — фосфоресцирующие гребешки волн среди бездонного мрака.
Каждые полчаса радист передает полоску бумаги со сводкой погоды на СП: низкая облачность, временами туман…
Приступаю к снижению. Самолет, пронизывая толстый слой облаков, стремительно несется к поверхности моря. Внизу, растворенные в молоке облачности, мелькают огни старта…
Васильев вместе с Шевелевым уходят знакомиться с лагерем, а мы приступаем к разгрузке. Вскоре на борту остаются только взятые нами бочки с бензином — прибавка к основному запасу топлива на обратный путь.
— Что за бочки? — спрашивает Васильев, возвращаясь.
Пока я раздумываю, что ответить, на выручку приходит Дима.
— Пустую тару вывозим! — беззастенчиво врет он.
— Ну-ну… — Васильев смотрит на меня, на механика, снова на меня. — Хорошо. Только осторожней на взлете: начальство везете и… опять же пустую тару!..
Дима скромно отступает за мою спину.
В полете Фома вновь передает мне листки со сводками погоды на побережье.
Все порты закрыты. Принимает только Певек, но мы идем на мыс Шмидта.
— Объясни, командир, почему мы идем на закрытый Шмидт, а не в открытый Певек? — обращается ко мне Васильев.
— В Певеке коварный микроклимат: может в одну минуту закрыть. И горы. А с посадочными средствами плохо. На Шмидте они лучше. Не сможем сесть там, тогда у нас есть запасной — Певек.
— М-м-да, — вздыхает Васильев. — Уравнение с одними неизвестными!
— Как и в каждом полете, — вступает в разговор Шевелев. — Такая уж работа у наших летчиков!
Васильев не отвечает. Он склонил голову к окошку и заглядывает вниз. А там все та же темная поверхность океана, взлохмаченная штормом…
— Горючего хватит?
— Должно.
О том, что Дима потихоньку перекачивает горючее из бочек в фюзеляжные баки, Васильеву не говорю.
— Спасательные средства есть?
— Да.
— А пользоваться ими хоть умеете?
— А как же? Это наша работа.
— Работа! — вдруг вскипает Васильев. — Наказание, а не работа! Сколько еще лететь?
— Час.
— Погода на Шмидте?
— Все та же: высота пятьдесят метров, видимость пятьсот, морось.
Инспектор встревожен, вновь и вновь перечитывает сводки погоды, посматривает на бензиномеры. Их показания, наверное, расстраивают его вконец: нетрудно подсчитать, что в баках горючего на полтора часа… Правда, он не знает, что еще на час полета есть горючее в бочках. Но и этого негусто…
— Может, пойдем на запасной? — спрашивает Васильев.
— Нельзя. Горючего в обрез. Идем напрямую. И погода на Шмидте нормальная…
— Это, по-твоему, нормальная? — тычет мне последнюю сводку Васильев.
— Нормальная.
— И горючего хватит?!
— Должно…
— Э-эх! — только и может вымолвить инспектор.
Вот и зона аэропорта. Снижаемся. Уже показались огни старта, пройдена ближняя приводная радиостанция.
И вдруг гаснут все огни, безжизненно повисают стрелки радиокомпасов. В наушниках молчание… Потом, уже на земле, узнаем, что на электростанции выбило от перегрузки предохранители, была запущена аварийная электростанция, но и она не выдержала перегрузки… А сейчас — темнота и молчание в эфире. Беспомощно повисли стрелки радиоприборов.
— На второй круг! — кричит Васильев, хватаясь за секторы управления двигателями. — На второй круг!
Пойти на второй круг — значит тут же потерять едва видимую землю. И неизвестно, сколько придется кружить в воздухе. Горючего не так уж много, и вряд ли удастся дотянуть до запасного… Значит, надо садиться! Я отстраняю руку Васильева от секторов и берусь за них сам:
— Будем садиться!
— На второй круг!
— Фары!
— Есть фары!
Светлые блины фар выхватывают серую ленту проселка, упираются в темную полосу бетона…
За ужином ко мне подходит Васильев.
— Правильно, командир, что не ушел на второй круг, — говорит он. — Правильно… Знаешь, за такой полет разрешаю экипажу по чарке… — И заговорщицки подмигивает мне.
— Есть, товарищ начальник! — в свою очередь подмигиваю и я. — Такая уж наша работа.
— И не сменим мы ее ни на какую другую! — подхватывает Марк Иванович. — Ведь так, друзья?
Глава 17Счастливого плавания!
Как-то с Евгением Николаевичем Нелеповым, представителем Дальневосточного научно-исследовательского гидрометеорологического института, на который мы работаем, оказался я в сахалинском порту Корсаков. Здесь мы познакомились с капитаном порта Борисом Константиновичем Потаповым. Капитан пригласил нас в свой кабинет.
— Взгляните сюда! — обратился он к нам, указывая на карты с данными долгосрочных прогнозов ледовой обстановки. — С каждым днем льда становится больше. От Погиби он наступает на Советскую Гавань и Шахтерск, от Охи — на мыс Терпения и на мыс Анива. Наступает, закрывая пролив Лаперуза. А кругом идут корабли, запрашивают обстановку, наиболее безопасный курс. Что я им могу дать? Только долгосрочный прогноз вашего института! А мне нужно знать ледовую обстановку на каждый день, на каждый час! Где выход?
— Евгений Николаевич, мы летаем через Анивский залив…
— Понял! — перебивает меня Нелепов. — Будет вам карта ледовой разведки, Борис Константинович! Даже две — утренняя и вечерняя. Только как вот доставлять их? От аэропорта до вас несколько десятков километров!
— А сбросить в порту нельзя? — отвечает вопросом Потапов.
— Куда?
— Ну хотя бы на крышу. Там есть площадка для наблюдения.
Мы поднимаемся на крышу порта. Площадка большая — больше палубы любого корабля.
— Будем сбрасывать сюда! — заверяю капитана.
— Ну, уж коль вы так покладисты, окажите еще услугу. К юго-востоку от мыса Крильон застряли корабли. Вывести бы их, а?
Назавтра вступает в силу наш словесный договор: корабли выведены, карта ледовой разведки подготовлена. Фома Симонович связывается с вахтенным радистом порта Корсаков:
— Корсаков, я — борт сорок один семьдесят семь. Приготовьтесь к приему карты ледовой обстановки. Через час будем у вас.
— Борт сорок один семьдесят семь, вас понял. Ваши координаты?
— Сто восемьдесят миль юго-восток от вас.
— Понял. Завтра в восемнадцать ноль-ноль ждем вашего прибытия.
— Не завтра! Сегодня! Через час! Поняли?
Длительное молчание в ответ.
— Понял. Вы находитесь в ста восьмидесяти милях от нас. Ждем завтра в восемнадцать ноль-ноль. Конец!
— Погоди!
Фома даже вспотел от злости, торопливо выстукивает снова:
— Я — самолет. Со скоростью сто восемьдесят миль иду к вам. Усек?..
Теперь наши полеты приобретают не только научное значение, но и практический смысл. Постепенно моряки все больше и больше ощущают нашу помощь и обращаются с различными просьбами.
Идем Татарским проливом. Впереди по курсу два корабля преодолевают тяжелое ледяное поле, а неподалеку, всего в нескольких милях, широкая лента чистой воды. Наверное, ее не видно с кораблей, и они продолжают сражаться со льдами, пробираясь на север.
— Поможем? — оборачиваюсь к Нелепову.
— Обязательно! — отвечает он. — Потеряем десяток минут, а корабли выиграют сутки.
Разворачиваюсь на корабли. Штурман Вадим Петрович Падалко определяет их место и рассчитывает курс выхода. Фома вертит ручки приемника в надежде услышать судовые радиостанции, но они молчат. И неизвестны их позывные.
Снижаюсь и прохожу под кормой головного корабля.
— «Приамурье», — читает Вадим Петрович. — Порт приписки — Владивосток.
А Фома уже вертит ручки передатчика, настраиваясь на судовую волну.
— «Приамурье», я — борт сорок один семьдесят семь. Ответьте для связи. Прием.
— Самолет сорок один семьдесят семь, я — «Приамурье». Что имеете ко мне?
Фома передает микрофон Падалко.
— «Приамурье», я — сорок один семьдесят семь. Берите курс двести сорок градусов. Придерживаясь разводьев, войдете в широкую полынью близ берегового припая. Дальше будете следовать по ниласу вдоль припая.
Длительное молчание, потом голос в телефонах:
— Я — «Приамурье». Кто вы такие? Почему даете рекомендацию?
— Я — самолет ледовой разведки, — отвечает Падалко. — Борт сорок один семьдесят семь!