Славик сам шагнул к дверям, буквально потащив за собой конвоиров. – те не стали упираться. Ни вправо, ни влево он не смотрел, только перед собой – и увидел знамя, болтавшееся на какой-то кривоватой палке прямо над входом в больничку. Не красное, и не имперское, а двуцветное полотнище, не то бело-синее, не то желто-черное, в свете костра толком не разглядеть.
Его провели через регистратуру, разгромленную и заваленную награбленным барахлом, – здесь было темно, помещение освещали только отблески пылавшего на улице костра. Затем впихнули в смотровой кабинет, – в командный пункт грабителей по нынешним временам. Там, вокруг небольшого стола, заставленного выпивкой и закусками, столпились несколько человек. Главари… И в отличие от подчиненных, все до одного с оружием. Комнату освещали несколько свечей и пара керосиновых ламп, электричества в поселке и в самом деле не было.
– Во, шпиёна словили! – доложил пропитой голос из-за спины Славика.
– Да какой с него шпион, – укоризненно произнес один из стоявших у стола. – Обознались вы, ребятки… Отпустите его. И ступайте отсюда, не отсвечивайте.
Голос показался знакомым, Славик вгляделся – ну точно, Угрюм. Сразу и не признал – вместо привычной рыбацкой телогрейки единоличник напялил шикарный пиджак, уже лопнувший под мышкой и заляпанный спереди жирными пятнами.
Был здесь Угрюм за главного, или просто в большом авторитете, но в любом случае хватка разжалась, руки Славика почувствовали свободу.
Угрюм подошел, оглядел Славика с ног до головы, пробормотал задумчиво:
– Не поперся, значится, в рудовоз… Молодца, молодца…
И вдруг спросил резко, как выстрелил:
– Где дед?!
– Не знаю, – честно ответил Славик. – В курге где-то прячется.
– В курге, значится… курга большая, прятаться долго можно… – пробормотал Угрюм прежним тоном, словно и не было вопроса-выстрела.
Он подошел к столу, набулькал стакан, выпил. Продолжил:
– А мне сдается, что не в курге он, поближее чуток… Парамоша!
– Э-у? – невнятно откликнулся Парамоша, рот был набит закуской.
Славик узнал его – один из троицы, подходившей в день эвакуации к «Ласточке», стоявшей у причала. Высоченный, плечи покатые, ручищи длинные, кисти чуть ли не у колен болтаются… И рожа приметная, малоподвижная, – когда говорит, только губы шевелятся.
– А возьми-ка ты, Парамоша, кого потрезвее, и пошукайте его благородие с девчонкой по пустым халупам… Где-то рядом они, нутром чую, не послал бы старый пацана одного…
– Потрезвее… х-хе… – с большим сомнением протянул Парамоша. – Пошукаем, лады… Валить его сразу?
– Тебе б тока валить… Не стрелять ни в коем разе. Культурно растолкуй благородию – внук его, значится, у нас. И для разговора пригласи.
– А с девкой что?
– Что хочешь… Ты старого предоставь, а до девки мне дела мало.
– Х-хе… – сказал Парамоша, забрал одну керосинку и вышел.
Судьба подъесаула и Леры не встревожила Славика, – понятно же, что никого бандиты не найдут в пустых домах… Но тайна фальшивого дедушки оказалось не такой уж тайной. Угрюм ее знал, по крайней мере частично, – о князьях Игнатьевых он, похоже, не ведал.
– Ну вот и ладненько, – довольно произнес Угрюм и повернулся к Славику. – А ты подходи к столу, подкрепляйся. Не чинись, все свои кругом.
Есть хотелось люто. Но… Нельзя с ними. Неправильно… Нечего с бандитами и убийцами за одним столом награбленное да наворованное уплетать.
– Я не голодный, – соврал Славик, постаравшись, чтобы голос не дрогнул.
– Вольному воля… Тогда просто посиди, отдохни. Ты, я погляжу, парень-то прыткий, боевой… Не думаешь в армию нашу вступить? В партизанскую? За власть народную, значится, супротив паразитов бороться?
Славик народную власть представлял немного по-другому, но не стал спорить и задавать вопросы, промолчал. Угрюм, напротив, хлобыстнул еще стакан и стал разговорчив.
– Народ ведь это не шишки партийные с комисаришками, не-е-е… И не благородия с очкариками образованными да с мамзельками расфуфыренными… Народ – это мы. Кто своим трудом от земли, от моря, от курги кормится – и их всех кормит, паразитов. Смекаешь? Прыщ какой-нить из парткома тот же паразит, что и помещик. Ничего не делают, а пьют в три горла и жрут от пуза. А мы их, паразитов, – к ногтю!
Он вновь приложился к стакану и продолжил излагать политическую программу борцов за народную власть: долго вещал про возвращение награбленного паразитами, про то, что все города – гнойники, язвы, и надо их выжигать каленым железом, а городских паразитов к земле поближе, чтобы сами свой хлебушек растили, а не у народа норовили изо рта вырвать… И другие планеты, Умзалу закабалившие, все соки из нее тянущие, – тоже паразиты. Умзала и без них проживет, а вот они без нее пусть попробуют перебиться. И Союз коммунячий, и благородия имперские, – сами пусть живут, сюда пусть не суются. Потому как теперь, когда народ трудовой за оружие взялся и в армию сбиваться начал, от Умзалы все они лишь одно получат – два метра землицы. Пусть лежат в ней, удобряют, хоть какая-то от паразитов полезность будет.
Подручные Угрюма слушали внимательно, не перебивали (не забывая, впрочем, наливать и закусывать). И Славик слушал, а что ему еще оставалась делать?
Закончил Угрюм неожиданно:
– Да тока не срастается тебе, паря, за дело народное воевать… От Парамоши ни слуху, ни духу… Не иначе благородие и впрямь в курге остался. Придется его выманивать… А приманкой ты, паря, станешь. Будем от тебя на площади по кусочку резать: то ухо, то палец. И по трансляции, значится, твои вопли на всю округу передавать. Заявится старый, не выдержит…
Славик ему поверил сразу: не на испуг берет, что сказал, то и сделает. Для того Угрюм, наверное, и приладил два распятия у дверей своего штаба, чтобы все и сразу ему верили… Чтобы понимали: шутки кончились.
– Да ты погодь лицом бледнеть, погодь, может еще сыщет его Парамоша.
Но Славик хорошо понимал, в какую ловушку угодил. Парамоша никого не найдет и не приведет, а Угрюм как сказал, так и поступит, за ним не заржавеет. И никто не спасет. Спасаться надо самому.
– Не будет по-твоему! – сказал он громко и скрестил руки на груди.
Наверное, со стороны это показалось глупыми словами и глупым жестом мальчишки, да и голос сорвался, фраза прозвучала совсем не так гордо, как хотелось… Плевать. Главное, что рука оказалась рядом с гранатой, и никто ничего не заподозрил.
В следующее мгновение Славик оказался под прицелом шести или семи стволов, вскинувшихся от его резкого движения. Затем стволы медленно опустились – когда их владельцы разглядели, что сжато в пальцах руки, протянутой в их сторону.
Предохранительное кольцо от гранаты.
Саму гранату Славик тоже держал так, чтобы ее было видно. Рычаг прижимал большим пальцем, изо всех сил, даже костяшки суставов побелели…
– Бросайте оружие! Туда, в угол! – Голос Славика звенел, как струна, готовая лопнуть. – Живо! Взорву всех!
План был прост: разоружить всю компанию и выскочить за дверь. И бежать со всех ног, а если кто сунется преградить путь – опять-таки продемонстрировать гранату с сорванным кольцом… Ну а потом помогут ночь, темнота и хорошее знание местности.
Металл тяжело ударялся о доски пола… И лишь одно оружие – пистолет с коротким толстым стволом – осталось в руке своего хозяина. В руке Угрюма.
– А ты меня не пужай, – негромко произнес он. – Я пуганый, и битый, и смертушке в глаза наглядевшийся… Не забоюсь твоей железяки. Ты ее сам бойся… Больно ведь будет, когда кишки наружу выворотит. Хорошо, коли осколок башкой словишь, а коли нет? Долго ведь подыхать будешь, долго и страшно, ох как страшно…
Угрюм говорил и приближался к Славику тихонько, коротенькими шажками.
Мысли в голове Славика метались стремительно, как пойманные салангасы в садке. Что делать? Броситься за дверь? Так ведь успеет всадить пулю в спину… Или в ногу, учитывая план по медленному расчленению…
Нет уж, лучше погибнуть от взрыва, чем день за днем терять куски плоти от ножа Угрюма.
– Стоять! – завопил Славик, подняв гранату над головой. – Взорву!!!
Наверное, было в его лице и голосе нечто, заставившее Угрюма поверить… Остановился.
– Не дури, давай бортами разойдемся, чтоб никому не обидно… – медленно произнес бандит. – Ты чеку, значится, аккуратненько сунь обратно, и на пол дуру ложи… А я шпалер туда кину, в угол. И иди своей дорогой… Лады?
Ищи дураков… Как только Славик положит гранату со вставленной чекой на пол, за жизнь его никто и скорлупы от ореха не даст… Но Угрюм с пистолетом расставаться тоже не собирался, а долго патовая ситуация не продержится – палец, прижимавший рычаг, уже начал уставать.
Остается одно – все-таки швырнуть гранату под ноги Угрюму. Тут уж тому станет не до стрельбы, тут бы успеть отпрыгнуть в угол и залечь… Или попытаться схватить гранату и вышвырнуть в окно.
А Славик стоит ближе всех к двери и успеет выскочить, спастись от осколков. Но только в том случае, если граната обычная, с запалом-замедлителем. А если ударного действия – никакой паузы не будет, рванет сразу же, едва ударится об пол.
Ну значит судьба такая…
– Брось пистолет! – попробовал он в последний раз решить дело миром.
– Вставь чеку, – парировал Угрюм.
Славик резко взмахнул рукой.
Граната ударилась об пол.
И тотчас же взорвалась.
Глава втораяПервая заповедь пилотов
Море на Новой Ливадии отличалось от морей и океанов Умзалы. Отличалось кротким характером, шторма случались крайне редко – неудивительно для планеты с почти нулевым наклоном оси вращения, к тому же с поверхностью, на девяносто пять процентов состоящей из водной глади. Негде здесь зарождаться штормам и тайфунам, легкий бриз уже позволял считать день ветреным…
Волны ласково лизали берег. Вдоль уреза воды шагали двое, беседовали на ходу. Один – невысокий, худощавый – в полковничьей форме гренадера-гвардионца, на груди скромный набор наград: два боевых ордена. Второй носил парадный мундир генерал-майора Отдельного Корпуса и иконостас на груди имел куда более внушительный.