Вот – удар. Кони в последний миг замедляются, неохотно напирая на плотную толпу, но не останавливаясь полностью. Наконечники копий тонут в груди или – ловко подбитые пехотинцами – пролетают над головами. Копыта пытаются топтать лежащих, конские зубы скалятся в лица. Всадники тянутся за топорами и саблями, ударяют сверху и…
Рык.
Толпа дергается вперед, ведомая одной мыслью, сотни копий, гизарм и рогатин тянутся к кочевникам, клюют их, колют, стягивают с седел. Вот – сабля, что погружается в чью-то грудь и которую невозможно вырвать, потому что ладони раненого смыкаются на запястье с силой кузнечных клещей. Вот – удар мечом, который рубит руку, и обрубок, брызжущий кровью. Вот – удар копьем, удар топором, чьи-то руки стягивают воина с седла, стрела, вылетающая из дальних рядов и пробивающая шею, нож, режущий сухожилия лошадям, молот, разбивающий конскую голову. Вот – тысячи и тысячи рук, несущих смерть. Вот удивление, непонимание: отчего они не бегут? Что в них вселилось? Вот – сигнал к отступлению и конь, который спотыкается и падает на передние ноги. Мужчина оглядывается и видит стену щитов, закрывающих дорогу к бегству. Вот некий безумец с топором, прорубающий себе кровавую тропу между всадниками, мощными ударами отсекающий руки, ноги и конские головы. Вот…
Нет… Не хочу смотреть на это. Не приказывайте смотреть мне на убийства и смерть.
Вот – осознание.
Ты должна.
Кто-то должен рассказать.
Вот – отец, едущий колесницей перед шеренгами бородатых воинов.
Вот – отец, останавливающийся между старшим мужчиной в тяжелой кольчуге, что стоит под алым бунчуком.
Вот – отец на земле.
Отец, стоящий на коленях со склоненной головою.
И тишина в рядах, и единственное слово на анахо’ла, будто силой вырванное из стиснутой груди.
«Простите».
Вот – отец, мчащий галопом в сторону битвы, и армия всадников, что, словно окаменев, стоит за его спиною.
Вот – движение, когда очередные отряды посеребренных сталью конных воинов отрываются от армии кочевников, на этот раз – три, один несется в середине, чтобы раздавить тонкую линию щитоносцев и прийти на помощь попавшим в ловушку товарищам внутри, два остальных поворачивают на фланги, одному навстречу выскакивают колесницы – отчаянная атака тысячи экипажей против как минимум двух тысяч Молний, поддерживаемых лучниками. Колесницы едут свободным строем, в последний момент используют шумелки, волна металлического лязга разрывает воздух, некоторые из лошадей кочевников пугаются и замедляются, строй рвется, и в этот хаос врываются Фургонщики.
Вот – Нее’ва, дико вопящая и натягивающая вожжи.
Вот – люди, соскакивающие с колесниц и посреди битвы создающие панцирные четырехугольники. Вот – арбалеты, бьющие в упор, щиты, вырастающие стеной там, где еще миг назад открывался свободный проход.
Колесницы бросаются в битву, дав время пехоте встать и соединить щиты цепями.
Вот – замешательство и болезненное, словно свежая рана, осознание, что этого – мало.
Вот – вид с другого конца битвы и крюки, забрасываемые на борта. Несмотря на потери, кочевники разворачивают конец и разрывают линию фургонов.
Вот – бронированный клин, летящий в ту дыру, и Ана’ве, раз за разом стреляющая в сторону всадников.
Вот – линия щитов, опрокинутых на землю, на этот раз без притворства, и сотни всадников, получивших шанс на бегство.
Вот – звук флейт кочевников и серебряная волна всадников, отскакивающих от верданно.
Вот – вид куч трупов, человеческих и конских, заполоняющих внутренности защищаемого фургонами формирования.
Вот – просьба.
Равнодушный отказ.
Нет.
Ты должна смотреть.
– Следующей атаки они не выдержат.
Велергорф говорит это спокойным и равнодушным тоном. И только рука, опирающаяся на топор, явственно подрагивает.
– Хотел бы оказаться там?
– Я – здесь, господин лейтенант, и только это и важно. Не стану, как дурак, раздумывать, что было бы, если бы.
– Хотел бы и я так. Парни знают, что делать?
– Да.
Да.
Если все пойдет плохо – не дать взять себя живыми. Просто.
Кайлеан и Дагена стояли чуть в стороне и смотрели на поле боя. Лица у них были каменными, но Кеннет не дал себя обмануть.
– Вы до них не доберетесь. Но есть шанс, что бой не пройдет мимо нас.
Кайлеан взглянула на него, и лейтенант удивился, увидев, что глаза ее полны слез.
– Ты не понимаешь, лейтенант. – Усмешка девушки походила на открытую рану. – Спроси его, о чем поют духи?
Фенло Нур оперся о ближайшую повозку, и казалось, что он вот-вот сблюет.
– Едут, – простонал он.
К лагерю кочевников галопом приближались трое всадников под знаменем с черной птицей.
Верданно шли. Гигантский подвижный лагерь поднялся с земли и, оставляя за собой тысячи трупов, пер вперед. В его сторону.
Йавенир спокойно сидел в седле, а всякий, кто поглядел бы на него со стороны, увидел бы лишь легко кривящиеся губы и дикий блеск в глазах. Истинный Отец Войны, стальная воля, сокрушающая врагов Вольных Племен.
Ему пришлось стиснуть руки на луке седла, чтобы скрыть их дрожание. Где она? Где?! Он понял, что она покинула его на такое долгое время впервые за несколько последних лет. Чувствовал, как слабеет, как разум его застилает туман, первоначальный восторг битвы сменился чем-то вроде подернутого страхом удивления. Почему они продолжают идти? Любая другая армия в мире попыталась бы отступить к окопанному лагерю. Любая другая армия, испытавшая на собственной шкуре силу Наездников Бури, тряслась бы от одного звука бьющих в землю копыт. Но – не они. Они шли вперед, справа защищаемые меньшим квадратом пехоты, слева – колесницами, которые как раз меняли позицию.
Он скривился и сплюнул на землю, притягивая несколько пораженных взглядов. Неправильно осквернять плевком почву, в которую впиталась кровь героев. Их духи могут почувствовать себя оскорбленными.
Неважно. Он уже выслал приказ сахрендеям, пусть Аманев докажет, как сильно его люди презирают тварей-Фургонщиков. Тот приказ, отданный годы назад, был хорошим, потом хватило всего-то нескольких слов, чтобы его враги никогда не встали на битву вместе. А теперь пришло время закончить эту игру.
Он указал ладонью, Крылья Наездников Бури из первой и второй шеренги двинулись с места. Раздавят пехоту на правом фланге Фургонщиков, воткнутся клином в их центр и разорвут ряды армии. Ничто не удержит восемь тысяч бронированных всадников.
С другой стороны – там, где нынче едут колесницы, – ударят сахрендеи. Пусть их Волки покажут, заслуживают ли они свою славу.
Тыл атаковать не станут. Пусть у врага будет возможность бегства… Нет более прекрасного зрелища, нежели легкая кавалерия, преследующая врага.
Вот – плач и безголосая просьба.
Вот – стальной коготь, неподвижно лежащий на высоте ее сердца.
Вот – колебание брата, глаза его, кажется, и вправду светятся в темноте.
Вот – лагерь сахрендеев.
Вот – мужчина под красным бунчуком, который что-то говорит Амуреху Вомрейсу, после чего обнимает его и похлопывает по спине.
Вот – картина нескольких тысяч легковооруженных всадников, разворачивающихся и исчезающих между шатрами.
Вот – образ тяжелой конницы, ровняющей строй, шесть-семь тысяч Волков, стоящих стройными рядами. Вот – мысль: это мы, когда б сидели в седлах.
Вот – трое посланцев, над ними – стяг с черной птицей, вот – приказы, отданные крикливым и быстрым голосом.
Вот – кивок вождя Волков, который вынимает из петли у седла топор. Вот – взгляд, пробегающий по рядам, и огонь в тех глазах, что еще минуту назад наполняли слезы и безумие.
Вот – удар, нанесенный сверху, усиленный всем весом тела, и расседающийся, словно арбуз, шлем.
Вот – движение.
Волки едут в бой.
Кеннет – хотя, проклятие, не понимает уже ничего – щерится, смотрит на Велергорфа, когда гонцы Йавенира гибнут, а конница идет вперед. А девушки смеются и кричат. Обнимаются и плачут. Как с девушками и бывает.
Невольница появляется в миг, когда Наездники Бури ударяют в Фургонщиков.
– Мы должны бежать, господин.
Бежать? Сейчас? Когда победа в его руках? Когда щитоносцы выбиты, а пехота приняла в грудь острия копий? Когда сахрендеи пошли в атаку?
Он ударяет ее по лицу. Легко, чтобы не рассечь кожи, но чтобы напомнить, где ее место.
Вот картина – броневой клин вгрызается в живое тело армии Фургонщиков.
Вот картина – квадрат пехоты, плотно окруженный, покачивающийся и гибнущий под сотней ударов.
Вот картина – командир Крыла Молний, разгоняющийся для удара, поворачивает голову вправо и таращит глаза.
Вот картина.
Тысяча, может, и больше всадников на огромных, как горы, скакунах на полном ходу врывается в растянутый отряд Молний и топчет его, опрокидывая лошадей, колет, рубит без милосердия. В несколько мгновений отборное Крыло превращается в рассеянную группку воинов, сражающихся за свою жизнь.
У них нет и шанса.
Вот картина – на напирающих на пехоту кочевников падает атака сзади, и внезапно все меняется. Щиты, шлемы, тела, мечи, топоры, сабли, ножи – все перемешивается, сливаясь в один огромный, убийственный водоворот, мельницу, смалывающую в клочья пойманных в ловушку се-кохландийцев. Вот – стягивают с седел, режут глотки, пальцы втыкаются в глаза, вот – ярость и безумие.
Вот картина – старик на холме. У него вытаращенные глаза и трясущиеся руки.
Вот картина – большой отряд Волков летит в его сторону, сталкивается с Крылом Молний, разбивает его, гонит вперед и нападает на его личную стражу.
Вот – резня.
Оставшиеся Крылья Наездников Бури стоят, не ведая что делать.
Легкая конница идет врассыпную и сбегает.
Вот картина – меж шатрами кочевников Ких Дару Кредо врываются конные лучники. Факелы дарят ткани и дереву поцелуи огня, луки раз за разом натягиваются, опорожняя колчаны прямо в спину убегающих женщин и стариков. Сабли рубят руки, впустую прикрывающие головы, копья бьют в спины. Мужчина под красным бунчуком довольно улыбается.