Пламя затанцевало в голубых глазах, вооруженная когтями ладонь дотронулась до ее губ в жесте, который она сама так часто показывала ему. Тихо…
Зашумели летящие стрелы. Но сейчас было не так, как в прошлые разы, когда обстреливал их лишь один из а’кееров. Теперь это звучало так, словно над фургоном пролетали миллионы птиц, а потом пак… пак, пак, пакпакпакпакпак… Она глянула налево, в сторону лагеря, где земля, казалось, взорвалась тысячами вырастающих в ней древков, между первой и второй линией фургонов она не увидала ни малейшего места, которое не оказалось в несколько мгновений истыкано стрелами. А она именно туда собиралась возвращаться.
Кочевники не использовали горящих стрел, чтобы не выдать своего присутствия, подошли под линию обороны и засыпали внутренности лагеря смертельным дождем. Когда бы внутри и вправду безумствовал пожар, с которым отчаянно сражались бы Фургонщики, убитых и раненых насчитывались бы сотни. Хаос, смерть и замешательство охватили бы защитников и…
– У-у-у-у-у-уа-а-а-а-а!!! У-у-у-у-у-уа-а-а-а-а!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!
Они не стали обстреливать боевые фургоны, но сразу перешли в атаку. И без лошадей, словно были пехотой, штурмующей замок. Лежа на земле, Кей’ла услышала тысячи ног, топчущих землю, – и тысячи глоток, издающих дикий ор. «Слишком рано», – успела подумать она до того, как первые из них добрались до линии обороны. Должно было пылать еще с час, а то и дольше.
И тогда что-то ударило в борт, да так, что вся конструкция затрещала, словно от кулака великана. Раз, другой, третий, между досок на дне фургона посыпался песок, Кей’ла услышала крики экипажа и стук лестниц, упирающихся в дерево. И сразу же лязг железа. Что-то… кто-то завыл и упал, ударился о землю едва в футе от нее, по другую сторону деревянного фартука, оберегающего низ, и остался там, хрипя и кашляя, а для нее на несколько ударов сердца весь мир уменьшился до этого звука, что становился все тише и все влажнее, а еще – до царапанья в дерево, словно умирающий остатком сил желал попасть в лагерь. «Это не они… не наши… невозможно, чтобы кто-то из экипажа выпал наружу…»
Сквозь лязг стали донесся еще один глухой стук, словно над головой обрушился мешок мокрого песка, и раздался тихий шепот на анахо, который она каким-то чудом услыхала:
– Мама-а-а…
Смерть справедлива, она одаривает ласками обе стороны.
Над Кей’лой словно разразился ураган. Фургон дергало, великан лупил в борт раз за разом, и, хотя повозка была настолько мощной, что утянуть ее могла лишь четверка сильных лошадей, казалось, будто она вот-вот распадется на кусочки. Удары железа о железо, сопение, крики, топот ног, что перемещаются туда и назад… «Они ворвались, – поняла Кей, – каким-то чудом напор неожиданной атаки перебросил их через высокий борт, и теперь внутри фургона идет бой не на жизнь, а на смерть».
А на лагерь непрерывным градом продолжали падать стрелы. Она перевернулась на живот и поползла на четвереньках под днищами фургонов. Все они тряслись и трещали, нападение шло вдоль всей изломанной линии. В любой момент кочевники могли ворваться внутрь.
Кей’ла миновала одну и другую повозку, направляясь к месту, где вечером оставила повозку с припасами.
Помощь. Им нужна помощь.
Он схватил ее за ногу, придержал. Впервые на лице парня появилось столь явственное чувство. «Не уходи, – просил он взглядом, – не уходи».
Фургон, под которым она была, внезапно затрясся от победного рыка:
– Аг сайе вара-а-а-а!!! Вара-а-а-а!!! Вара-а-а-а!!!
И сразу же раздался отзвук рубленных топорами досок.
– Пусти, – она дернулась, и тот, удивительно, сразу же ее отпустил. – Я должна идти.
Тележка дожидалась ее в каких-то пятнадцати шагах от линии боевых фургонов, к счастью, была она уже пустой, хотя и обрела собственную коллекцию оперенных древков, торчащих в десятке-другом мест. Легкая четырехколесная конструкция с солидным дном и высокими бортами. Кей’ла щучкой метнулась под низ. Стоя на четвереньках, упиралась спиною в дно ровно настолько, чтобы – когда начнет ползти – продвигать тележку с собой вместе. Доски должны выдержать падающие стрелы.
Через несколько ярдов она поняла, что не все будет так уж просто. Тележка была тяжелее, чем выглядела, собственно, ею не выходило управлять, а стрелы падали вокруг, словно летний дождь. Тук, тук, тук… Очередные оперения изукрасили дно и борта. Таким-то образом, пока она доберется до помощи, кочевники вырежут всех.
Глупая идея, глупая, глупая, глупая.
Он ворвался под тележку, бесцеремонно отодвинув Кей’лу в сторону. Осмотрелся и на пару ударов сердца застыл без движения, словно погрузившись с открытыми глазами в сон, а потом ухватился за переднюю ось и без единого звука приподнял ее в воздух.
– Что?.. А-а-а-а-а…
Она поняла: поднятая под углом конструкция продолжала заслонять их от стрел, но в этом положении, согнувшись, словно старики под вязанками хвороста, они могли двигаться быстрее, таща по земле только задние колеса. Кей’ла уперла в дно спину.
– Давай!
Это был странный бег. Ось врезалась им в спину, они били пятками в доски, стрелы падали вокруг, стучали в дно и в борта их защиты, а те, что воткнулись в землю, хлестали их по лодыжкам. Но они справились. Вернее, он справился, поскольку она, сказать по правде, не подняла бы тележку даже на фут.
Кей’ла не поднимала головы, потому как одна-другая стрела огладила ее по волосам, она не видела дальше чем на несколько футов перед собою, а потому почти дала себя поймать врасплох, когда они добрались до второй линии фургонов, тоже истыканной древками, – и оказались в безопасном месте.
Между жилыми фургонами было оставлено несколько щелей, не шире локтя, которые легко было заставить, но по мере необходимости именно через них проходили припасы для первой линии фургонов. Парень протолкнул ее через самую большую, а сам исчез под днищем фургона. Вывалившись по другую сторону, Кей’ла чуть не наскочила на щит тяжеловооруженного пехотинца.
Ладонь в панцирной перчатке ухватила ее за плечо:
– Что ты здесь делаешь?! Возвращайся к семье!
– Про… прорвались.
Он отпустил ее и легонько подтолкнул под стенку фургона. Она осмотрелась. Защитников здесь было где-то с сотню. Большинство носили длинные кольчуги, большие щиты, копья, рогатины, зубастые гизармы, тяжелые топоры и короткие мечи. Должно бы их хватить.
– Где? – Тот, который ее поймал, склонился ниже. – Ден’кав!!!
Появился мощный воин в шлеме, украшенном рядом галопирующих лошадей.
– Говори! Где они ворвались?
– Там, – указала она за спину на поле, заросшее стрелами. – По крайней мере захватили один фургон.
– Дэс?
Один из пехотинцев вышел из соседней щели.
– Ничего. Линия держится. Они продолжают лишь тратить зря стрелы.
Командир пехотинцев глянул на нее сверху.
– Дитя, атака идет вдоль всей Рогатой Городьбы. Во всех местах сразу. Всадники безумствуют, пытаются перевернуть фургоны, наши омывают предполье в их крови. А мы ждем на тот случай, если кому-то и вправду удастся прорваться. Возвращайся к родителям, это не место для маленьких девочек.
Злость горячей волной ударила ей в голову:
– Они ворвались, по крайней мере, в один фургон, я слышала. И рубят его внутренности топорами… и они ударили пешим строем… Там мои братья, и они сейчас погибнут из-за таких тупых… глупых… волов… которые предпочитают укрываться за щитами!
Анахо’ла бился в ее руках в ритме слов, соскакивавших с губ, будто горячие уголья из печи. Воин покраснел и протянул к ней руку. Но, прежде чем бронированная ладонь успела ее ухватить, она снова ввинтилась в щель и выскочила на предполье.
Вокруг продолжали свистеть стрелы. Она склонила голову и бросилась вперед, к изломанной, словно зубья пилы, линии боевых фургонов, туда, где стучали топоры.
Им понадобилось целых пять ударов сердца, чтобы за нею побежать. Тупые волы в тяжелой броне и с большими щитами. Все же верданно не оставляли своих детей на верную смерть.
Они догнали ее в нескольких шагах от ближайшего фургона. Трое вооруженных. Два щита оказались перед ней, один сверху. Стук, стук, стук. Очередная стрела ударила в железную оковку щита с такой силой, что древко разбилось в щепки.
– Куда бежишь, глупая?!
Это был тот, с кем она разговаривала. На этот раз схватил крепко, до боли, словно желая сломать ей кости.
– Слушай! – Она дернулась, разрывая рукав. – Слушай!!!
Из-за боевых фургонов донесся рык, звон стали, крики раненых и умирающих. А еще звук выламываемых досок, рубки дерева.
Они застыли на мгновение, все трое.
– Там нет конных, они атакуют пешими! С лестницами и чем-то, что ломает борта фургонов!
Воин, что держал щит над их головами, развернулся, замахал что-то одной рукою на ав’анахо. Щели во второй линии фургонов принялись выплевывать панцирную пехоту.
«Поздно», – поняла Кей’ла, когда в ближайшем фургоне стих стук топоров. Бой все еще длился, рыки и лязг оружия не смолкали ни на миг, но этот фургон, всего-то в нескольких шагах перед ними, сделался внезапно очень-очень тихим. И почти в тот же миг ослаб дождь стрел, а она почувствовала, как дрожит земля. Тот, который держал ее, побледнел и прошептал:
– Они идут.
Подхватили ее за руки, оторвали от земли и бросились наутек.
Она не знала, что означает такая дрожь, – до момента, когда борт фургона упал и ударился о землю, открывая в шеренге бронированных повозок огромный проход. И проход этот принялся выплевывать всадников.
Те въезжали по четверо-пятеро сразу, били копытами в окровавленные доски и летели в ее сторону. Три фута – никакая не высота для хорошего всадника. Она видела их, те словно плыли в воздухе, будто в дурном сне, – кожаная броня животных, блеск кольчуг, острые шлемы, округлые щиты. Наконечники копий, венчающие длинные древки, и алые флажки, танцующие вокруг них, будто пламя.