– А никто из чужаков не мог вступить в Стражу?
– Нет. Если ситуация не исключительна, у нас всегда всесторонне проверяют добровольца. Откуда он происходит, где его семья, не является ли он… как бы это сказать… гнилым яйцом. Ну и обычно набирают людей из местных, кто хорошо знает окрестности. Кто-то, кто жил в горах только несколько лет, не имел и шанса быть принятым, разве что началась бы война. А еще есть военные чародеи. Может, не наилучшие, но чувствующие странности. Полагаю, пришельцы должны были их избегать.
– Поняла! – Дагена широко улыбнулась. – Я знаю, отчего они так заморачивали голову графу, что тот и знать не знал об убийствах в горах. Ха! Самые простые вещи сложнее всего заметить.
Кайлеан и лейтенант взглянули на нее одновременно.
– Магия, – обронила она, словно это все объясняло. – Ну что вы так смотрите? Что делает испуганный, но достаточно богатый человек, когда вокруг начинаются странные убийства, связанные с Силой? Призывает кого-нибудь, кто в этом разбирается, шлет гонцов в ближайшие гильдии или за помощью из храма. Наверняка, появись в замке некто с титулом мастера магии – или жрец высокого ранга, – этот их маскарад сразу бы раскрылся. Даже если бы они продолжали прятаться там как служанки. А потому она притворилась графиней, чтобы о ней лучше заботились, – в случае нападения граф всеми силами прежде всего защищал бы свою будущую невестку, а не каких-нибудь служанок, – и одновременно им приходилось мутить ему память, чтобы он не призвал в замок чародея или жреца.
– А все в окрестностях наверняка удивлялись спокойствию и самоконтролю Цивраса-дер-Малега, который ни словом не заикался об убийствах, зато спокойно объезжал свои владения и, будто ничего не произошло, готовил их к началу весны. Настоящий меекханский аристократ с характером, откованным из стали, – покивала Кайлеан.
– А настоящая графиня?
– Что ж, она вспоминала, будто ей жаль, лейтенант. Потому настоящая Лайва-сон-Барен почти наверняка мертва.
Установилась тишина. Офицер взглянул на их пленницу бесстрастно и с пугающим спокойствием. Кайлеан время от времени видывала такой взгляд у Ласкольника, а люди, на которых тот так смотрел, не могли похвастаться потом легкой жизнью.
– Те, кто ее преследовал, изрядно потрудились, верно?
– Да.
– И наверняка они все еще желают ее схватить, не думаете?
Кайлеан обменялась взглядом с Дагеной. Об этом они не подумали. Никто не сказал, что эти убийцы, которые погибли, когда их всех сюда затянуло, были единственными в горах.
– Возможно, – осторожно согласилась Дагена.
– Это хорошо.
Он удивил их обеих, коротко им отсалютовав.
– Кто бы вас ни учил, он должен быть горд. Будь у Крыс побольше таких женщин, империя оставалась бы в безопасности. Проклятие, – ухмыльнулся он со внезапной озабоченностью. – Как это прозвучало?
– Ужасно, – ощерилась Дагена.
– Отвратительно, – согласилась Кайлеан. – Но можно получить письменное подтверждение? Для одной служанки, которая, надеюсь, прочтет это, прежде чем прикажет спустить с нас шкуру.
Глава 5
– Выживет?
– Ты уже спрашивал. Не знаю. У нее сломаны ребра, разбита голова, может – сотрясение мозга. Повреждены почки. Ноги выглядят так, словно по ним пробежался табун лошадей. Не приходила в сознание со вчера. Половину дня, всю ночь… Иногда такое хорошо, иногда – плохо.
– Ты ее вылечишь?
– Не знаю. Она сильная, но… Может, Ястреб сумел бы помочь.
Фырканье.
– Мы идем в бой, женщина, а я должен просить шамана, чтобы тот тратил силы на щенка Фургонщиков? У него найдутся дела поважнее.
Тишина.
– Тогда судьба ее…
– Судьба ее в руках Владычицы Степей. Не нужно мне было ее оттуда забирать.
– Правда? Вскоре эта земля истечет таким количеством крови, что птицы подумают, что здесь развернули сто тысяч свертков багрового шелка.
– Птицы не думают, манейа.
– Как и люди, отправляющиеся убивать. Ты был милосерден с этим ребенком…
Фырканье.
– Милосердие? Ты и вправду думаешь, что я оказал ей милосердие? Я даже не знал, кого забрасываю на конскую спину. Забрал бы ее, даже будь она побитой собакой, только бы подразнить тех амнейхо.
– Правда?
Тишина.
– Займись ею.
Шелест раздвигаемой завесы. Блеск света под сомкнутыми веками.
Что-то холодное дотронулось до ее головы, прошлось по лицу.
– Ты ведь уже очнулась, правда? Надеюсь, что ты меня понимаешь. А теперь приготовься и не кричи.
Приготовиться? К чему-у-у…
Тело вернулось. Оно все еще было мешком, полным сломанных костей и отбитого мяса, но внезапно оказалось совсем рядом. Кей’ла чувствовала его, каждый синяк, каждую рану. Ноги пульсировали тупой болью, руки тоже, живот и спина сделались одним-единственным очагом страдания, ей казалось, что кто-то запихнул ей под кожу раскаленные до белизны камни. Голова гудела, в ритме этого гудения под веками разгорались и гасли крохотные солнца.
Некоторое время она не могла толком вздохнуть, а сознание ее отчаянно искало места, которое бы не болело. Она пыталась вздохнуть и почувствовала, как кто-то втыкает ей ножи между ребер.
– Не кричи. У тебя сломаны ребра, и крик не поможет. Здесь, – влажный холод коснулся ее лица. – Сосредоточься на этом. Только на этом.
Компресс. Тряпка, смоченная в холодной воде. Она сосредоточила на этом прикосновении все свое внимание.
– Хорошо. А теперь – считай удары сердца. Чувствуешь их?
Чувствует ли она? Каждый удар отдавался в ней волной страдания.
– Нет, не думай о боли, только считай. И сосредоточься на сердце, заставь его замедлиться. И считай. До скольки сможешь.
Раз, два, три, четыре, пять…
– Хорошо. Теперь я дам тебе кое-что выпить. Оно очень горькое и мерзкое, но выплевывать тебе нельзя. Открой рот.
Она разлепила губы.
…десять, одиннадцать, двенадцать…
– Значит, ты меня таки понимаешь. Сказали, что ты наверняка знаешь меекх, и, как я вижу, они были правы. Хорошо, теперь – внимание. По капельке.
Женщина не обманула. Это оказалась мерзейшая вещь на свете, какую Кей’ла когда-либо пробовала. Масляные капли были на вкус как гниль, степная пыль и старый конский пот. А еще – как горечь, от которой кривится рот, а желудок бросается в неистовый пляс.
– Нет. Ты должна это выдержать. Если выблюешь, лекарств больше не будет. Десять капель – и я сразу дам тебе попить.
После последней капли женщина приложила Кей’ле к губам кубок с молоком.
– Оно позволит лекарству быстрее впитаться, но ты не можешь срыгнуть. Считай. Снова сколько сможешь.
У нее начала кружиться голова, а счет не желал приходить на память. Желудок сражался с микстурой, пару раз подкатил к горлу, но, когда Кей’ла все же досчитала до пятидесяти и несколько раз вздохнула поглубже, тошнота будто бы отступила. И только через миг-другой девочка поняла. Вздохнула снова, осторожно, но кинжалы так и не воткнулись между ребер. Боль, конечно, оставалась, тупая и поселившаяся очень глубоко, но ее словно бы обернули несколькими слоями свежесодранной шкуры. Болело – конечно, болело, – но теперь это можно было вынести.
Она открыла глаза. Вернее, один, потому что второй не слишком-то желал открываться. Находилась она в шатре, но в другом, не в том, перед которым ее привязал кочевник. У того была круглая основа, этот же стоял на квадрате, с высокими стенами и тяжелым резным столпом посредине. Она заметила кучу свертков, мешков, плетеных корзин и кип мехов.
– Мы еще не развернулись. – Женщина, сидящая рядом на корточках, читала, казалось, в ее голове. – У нас позади длинный путь, почти шестьсот миль, а потому пройдет немало времени, прежде чем мы разложим нормальный лагерь и расставим все вещи.
Кей’ла взглянула на говорящую и удивилась, увидев светлые волосы, усеянное веснушками лицо и синие глаза.
– Да, я меекханка. Чистой крови. Ты удивлена? Первая реакция на лекарство – хорошая. Через минутку я проверю вторую, ладно?
– Хх… хорошо. Как…
– Обычно. Большая война, налет на монастырь, резня, грабеж, огонь. И горстка новообращенных в огромной колонне невольников, гонимых на Восток.
Женщина говорила спокойно, без следа эмоций, словно рассказывая слышанную некогда историю. Кей’ла присмотрелась и поняла, что тридцати лет, которые она ей дала, маловато. Улыбчивые глаза и гладкая кожа молодили говорящую.
– Я была военной добычей се-кохландийцев, прежде чем меня подарили глиндои, как оплату за пролитую кровь. Племена сахрендеев, к которым принадлежит этот народ, потеряли во время войны бо́льшую часть своей молодежи. Йавенир дал им тысячу невольников, чтобы успокоить настроения и усмирить старейшин. Это были времена, когда Золотой Шатер шатался над его головою, и Отцу Войны требовался мир в государстве.
Да. Это те названия, от которых в глазах отца разгорался огонь. Глиндои. Сахрендеи.
– Те невольницы… их убили?
– С чего такой вопрос? – Женщина наклонила к плечу голову и улыбнулась, отняв у себя еще пару лет. – Прости, я не представилась. Мое имя Тсаэран. Тсаэран-кор-Ламери. Это редкое имя, знаю, но мать моя решила, что в семье не будет еще одной Исавы или Камии. А как зовут тебя?
– Кей’ла.
– Хорошо. И отвечая на твой вопрос: нет. Их не убили. Ты удивишься, но бо́льшая часть ушла с выкупом. Особенно в первые годы после войны, когда невольников было так много, что их давали троих за одного коня.
– А ты?
– Я? – Тсаэран прищурилась. – Видишь ли, монастырь, откуда меня похитили, был посвящен Великой Матери. И обладал суровыми установлениями. Девство, скромность и, прежде всего, чистота. Девушка, которая прошла как невольница тысячи миль по Великим степям, в глазах тамошних глав теряла эти атрибуты. Никто обо мне и не вспомнил. А я быстро открыла, что у этих варваров душа и сердце с той же стороны, что и у нас, а потому я осталась, чтобы обучать их милосердию и любви Владычицы. Не то чтобы они слушали, Лааль для них – единственная истинная богиня, но я все еще надеюсь, что кто-нибудь когда-то поймет. Кроме того, я всегда умела составлять лекарства, складывать кости и перевязывать раны, а потому я здесь кто-то вроде знахарки.