– Нет.
– Ну тогда пей. Через соломинку.
Тсаэран наполнила кубок еще несколько раз, наливая все больше воды, пока наконец маленькая баклага не оказалась опустошена. Кей’ла почувствовала себя немного лучше. Настолько, чтобы боль снова сделалась самой важной частью ее жизни.
Повторился вчерашний осмотр и натирание мазью. Часть синяков стали сине-зелеными, зато опухоль на колене словно уменьшилась.
– Хорошо, – целительница выглядела довольной. – Какова боль, когда ты пытаешься ходить?
– Как бы… скрипящая.
– Скрипящая? Хорошо. Позже я принесу мазь, которая уменьшит опухоль, и мы перевяжем колено. Через какое-то время должно оно стать как новенькое.
– Раньше нельзя?
– Нет. У меня есть и свои занятия, а такая мазь сама собой не появится. Ты голодна?
Что за вопрос! В несколько глотков Кей’ла уничтожила порцию холодной кашицы со вкусом сушеной говядины и облизалась, высматривая добавку. Меекханка не сводила с нее взгляда.
– Что ты придумала? – бросила Тсаэран вдруг, накладывая ей еще ложку.
Кей’ла замерла. Настолько хорошо заметно?
– Ничего.
Голубые глаза насмешливо прищурились:
– Ничего? Вчера в тебе была одна большая дыра. Вот здесь, – она дотронулась до груди девочки на высоте сердца. – Тебя привезли на лошади, а потому, если я хорошо понимаю ваши обычаи, ты уже не принадлежишь к верданно. Но ты была тверда. Не плакала ни когда тебя били и пинали, ни когда разговаривала ты с моим аменраем. Слезы полились, лишь когда ты вспомнила братьев. Могла ты думать только о том, не погиб ли кто из твоей семьи, и что ты не можешь вернуться и понять, что с ними. То, что мучило тебя больше всего, это вовсе не синяки и переломы, но раны духа. А теперь? У тебя искорки в черных глазенках, к тебе вернулся аппетит, и ты аж рвешься к… Скажешь ли мне – к чему? Отчего ты так хочешь вылечить колено? Куда ты собираешься?
Кей’ла отобрала у нее очередную порцию кашицы и принялась есть, демонстративно уткнувшись в миску.
– Не хочешь – не говори. Но этот шатер принадлежит Амуреху Вомрейсу из клана Сломанного Клыка, предводителя Волков, и никто не войдет сюда без его позволения. Если ты покинешь его, то окажешься не под его охраной.
– Мне не нужна его охрана.
– Это хорошо, поскольку и ему неинтересно тебя ею оделять. Я видела это в его глазах, таких же черных и диких, как и твои. И лучше…
Завеса, выполняющая роль двери, отдернулась, резко откинутая. В шатер вошла высокая женщина с самыми красивыми волосами, какие Кей’ле приходилось видеть в жизни. Именно они первыми бросались в глаза. Спускались ниже ягодиц, были густыми и блестели, словно покрашенный черным шелк. Только потом внимание любого смотрящего притягивали мрачные, подведенные темной тушью глаза, губы, которые наверняка были чем-то окрашены, ибо такой красноты не бывает у естественного рта, а еще несколько десятков мелких колечек в ушах. Истинная дикарка. Ни одна из женщин верданно не стала бы так краситься, не увешала бы себя таким количеством сережек и не отрастила бы таких волос.
Увидав ее, целительница вскочила на ноги.
– Уэнейа, – она легко, но с явным уважением поклонилась.
Женщина совершенно проигнорировала ее, минутку просто стояла у входа и всматривалась в Кей’лу. А девочка, хотя и старалась выглядеть достойно, ощущала себя так, словно с каждым ударом сердца ее покидала уверенность в себе. Глаза женщины были бесстрастны, будто видела она лишь кусок дерева. Тяжело бросить вызывающий взгляд тому, кто смотрит на тебя как на предмет.
– Вижу, ты кормишь ее нашим мясом и поишь нашей водою.
Фраза эта, оброненная на меекханском с густым акцентом, имела горький привкус. Словно Кей’лы не существовало или словно была она неразумной зверушкой.
– Аменрай запретил мне использовать лекарства, но ничего не говорил о пище.
– А ты впервые в жизни его послушала, манейа? А запах мази и зелий, который стоит в этом шатре, ты просто принесла с собою.
– Именно так и было, уэнейа.
Красные губы изогнулись в кислой улыбке:
– Ты самая непослушная невольница, что ходит в этом лагере. Но мой муж слишком сильно тебя любит, а я слишком ценю твои умения, чтобы карать за любую мелочь. Однако не ври мне в глаза, чтобы проверить, кто из нас для него более важен.
Меекханка согнулась в более глубоком поклоне:
– Прости, госпожа. Без этих лекарств она могла бы умереть, а не думаю, чтобы аменрай захотел бы этого. Не после того, как он ее привез.
Черноволосая улыбнулась шире и не так зло:
– Так-то лучше. Эта ложь уже немного похожа на правду. Хотя я и не думаю, чтобы она умерла, но не сумею доказать, что ты лжешь. Но больше не относись ко мне легкомысленно, Тсаэран.
Еще один поклон.
– Я не отношусь к вам легкомысленно. Но не позволю… – Маленькие руки сжались в кулаки. – Не могу позволить… не желаю…
– Я знаю. Мне ведома твоя слабость. Разреши тебе – и любой хромой пес и паршивый кот попали бы в твой шатер. Вместо того чтобы терять время, лучше ступай готовить лекарства и инструменты. Твои умения вскоре понадобятся.
– Но…
Высокая женщина обронила несколько слов на каком-то местном наречии, и целительница вдруг побледнела, согнулась в поклоне и, не оглядываясь, вышла.
Они остались одни.
– Знаешь, что я ей сказала?
Кей’ла невольно сделала жест на анахо’ла: «Не знаю».
– Отвечай словами!
– Не знаю.
– Знаешь, кто я такая?
– Не знаю.
– Мое имя Саонра Вомрейс. Я жена того, кто привез тебя сюда. Он не признался мне в этом сразу, только вчера вечером, перед тем как покинуть лагерь, сказал, что ты – в нашем шатре. Мужчины… – Раскрашенное лицо искривилось в странной гримасе. – Они поддаются эмоциям, а затем говорят: знаешь, мое сокровище, у меня на стороне какой-то ребенок. Сам не знаю, как оно случилось.
Гримаса превратилась в безумную улыбку.
– Я месяцы напролет выучивала наизусть тысячи имен, а он следил, чтобы ни одно я не позабыла. Многие из нас их учат, чтобы помнить, кем мы были, потому что даже собачий труп заслуживает, чтобы помнить его имя.
Сказала она это так быстро и с такой страстью в голосе, что Кей’ла сперва не была уверена, хорошо ли она ее поняла. Тем более что меекх женщины звучал не слишком хорошо: неловко и грубо. Но именно из-за этой страсти девочка и не отважилась отозваться.
– А теперь он устраивает такое вот. Привозит в наш шатер щенка Фургонщиков, вырвав из пасти степных стервятников. А я вижу, как кровоточит его сердце.
Улыбка исчезла.
– Видишь, маленькая девочка. Он некогда дал клятву, что за то, что вы сделали, станет вас презирать. За измену, которую вы допустили, и за трусость, которую вы выказали. Что, если вы попытаетесь вернуться, он подожжет ваши фургоны и станет греться при их огнях. Такие клятвы легко давать, когда раны свежи, но порой даже шрамы перестают чесаться. Новые враги, новые схватки, вера, что вы никогда не станете столь отважны, чтобы вернуться.
Кей’ла не выдержала:
– Это наша земля.
– Нет! Она была вашей землей, пока вы ее не оставили, а с ней – и все свое прошлое. Пока вы не предали. Нашли вы себе новую землю, под опекой Меекхана, за щитами его солдат. Это мы остались здесь, и это нам приходилось сражаться за каждый день. Они… и другие… и я… – Женщина сжала кулаки. – Раны сделались шрамами. Когда бы не ты… когда бы не она…
Она сделала шаг вперед, а девочка остановила взгляд на длинном ноже, что колыхался в ножнах у пояса. Она – безумна. Только о том Кей’ла и могла думать. Было бы исключительной шуткой судьбы, погибни она теперь от руки этой странной женщины.
Разделяющее их расстояние уменьшилось еще на шаг, и Кей’ла тоже сжала кулаки. Она не отступит. Не выкажет страха.
– Если бы ты… – черноволосая шипела сквозь зубы, – если бы ты была кем-то вроде тех, остальных, Амурех не потратил бы на тебя даже плевка. Но нет, тебе понадобилось оказаться ребенком, связанным и избиваемым палками, но таким смелым, чтобы пинаться и кусаться.
Смелая? Ей хотелось рассмеяться. Она? Самый большой трус, ехавший когда-либо в караване?
– Знаешь, что услышала от меня наша манейа? Знаешь, что сделал мой муж? Не знаешь, что он сделал. – Снова этот странный акцент и снова слова, будто летящие стрелы: – Он взял свой малейх и поехал на запад, меж холмами. Ваш обоз близится к ним, и колесницы идут верхом холмов, словно жуки по трупу. Мы сталкиваемся, мы и они, а кровь стекает в яры и долины.
Она еще сильнее сжала кулаки.
– Мой муж ищет забытья в ненужных боях. Прислал даже трофей, хочешь увидеть?
Она что-то коротко рявкнула, и завеса шатра поднялась: вошли две женщины, волоча за собою тело. Тсаэран шагала рядом и пыталась на ходу осматривать раненого.
По очередной команде Саонры они бросили мужчину на землю и вышли. Ни одна даже не оглянулась.
– Он мог бы лежать посреди лагеря, и никто даже камня не бросил бы и не коснулся бы его палкою. Он просто сдох бы, а потом мы вытащили бы его труп в степь и оставили, чтобы вороны и дикие псы устроили себе пир. Но мой муж возжелал, чтобы я удерживала его при жизни, потому что – возможно, он расскажет что-то важное о ваших планах.
Кей’ла не отводила взгляд от мужчины. Верданно, лучник из колесницы, потерял где-то шлем, хотя получил теперь другой, поскольку засохшая кровь слепила ему волосы в твердую скорлупу. Стеганая куртка, надетая поверх кольчуги, была порвана в клочья, сама кольчуга – прорублена так глубоко, что виднелась нижняя броня и посверкивающая в кровавой ране кость. Дышал он тяжело, лицо его было разбито от удара боевым молотом, от чего нос и губы выглядели словно гигантские, упившиеся кровью клещи.
– Говорить он, скорее всего, не станет, но как знать. Вы ведь словно вши, непросто вас убить. – Черноволосая миг-другой выглядела так, словно желала сплюнуть. – Скажи мне, маленькая савеньйо, приказать ли мне осмотреть его или позволишь, чтобы он подох?