И жил вместе с ним еще двадцать пять лет.
Когда боли становились невыносимыми, в квартире И. закрывались все двери. Гасился свет. Выключался телефон...
Ольга Васильевна, жена Исакова, которую он встретил и полюбил еще в гражданскую, на Каспии, командуя эскадренным миноносцем на Волжско-Каспийской флотилии, — «матрос Лелька», как он представлял ее с той далекой поры, — ходила бесшумно по квартире, ухаживала за И. безмолвно, не тратя, как и он, лишних слов.
И. лежал в своем кабинете, и ему казалось в эти часы страданий, что болели пальцы на несуществующей ноге...
Боль немного утихла.
И надо было вновь жить, работать и исполнять свои воинские обязанности.
Он ведь и после тяжелого ранения остался заместителем командующего военно-морскими силами и начальником Главного морского штаба.
И после войны был на воинской, морской службе.
И еще — членом-корреспондентом Академии наук СССР.
И — главным редактором Морского атласа.
И — автором многих первоклассных теоретических работ. Первой из них была книга, написанная задолго до войны, — «Циндао». О борьбе японцев против германской военно-морской базы в Китае.
Исаков, разменяв седьмой десяток, стал заниматься прозой.
Впервые в жизни.
Но — всерьез.
Ему было что сказать.
Для многих его друзей, как и для его недоброжелателей, литературный дебют его на старости лет был полнейшей и даже конфузной неожиданностью в самых разных отношениях.
Я написал ему о впечатлении, вызванном рассказами его: «Кронштадтская побудка», «Дашнаки теряют своего флагмана» и особенно «Пари «Летучего голландца».
Были в этих рассказах и своеобразие, иногда даже чуть замысловатая, усложненная, но не заимствованная, своя манера письма, и горечь, и надежда, и флотский неповторимый аромат, и морская соль, и непременная насмешливость, без которой рассказчик в корабельной кают-компании будет тут же забаллотирован негласным, но единодушным «тайным голосованием».
Он был скромен и не хотел обольщаться на свой писательский счет.
— В этом деле я всего лишь мичман, — говорил он не однажды.
И в ответном письме ко мне — тоже:
«...Дело в том, что впервые, к 65‑ти годам жизни, впервые узнал, ощутил, понял, что такое письма читателей. До прошлого года знал письма друзей (различной классификации). Но когда из Бугуруслана, через редакцию «Нов. мира», от безвестного и бескорыстного майора в отставке, от женщины из Грозного, и даже от эмигранта 1917 года (из Швеции) и мн. др. стали приходить письма (и не мало): мысли, критика, недоуменные вопросы, ругань (из Швеции), но чаще товарищеские советы и явное желание помочь, — начал познавать незнакомое. Радостное, даже если строго.
Чертовски интересно. А главное — нужно.
Помогает.
Другими глазами вижу свое... Наверное, Вам знакомо?! А мне внове.
Из мастеров дружески и умно отозвались К. Симонов, Х. М. Мугуев... (следует сноска: «Помимо Твардовского, который, как крестник, взял на себя больше других»). Это тоже мне надо. Очень. Так как подход ко мне не от бугурусланцев, а от жителей Лаврушинского или служителей ведомств — непередаваем».
Писали ему и гадости...
«Не знал, что зависть может выражаться в таких уродливых формах. А своеобразие моего положения и натуры делает очень ранимым. Тут бы надо пренебречь, а я переживаю. Вот почему Вам спасибо. Ведь я не из числа самоуверенных нахалов. А тут еще стараются сухожилия подрезать... с ехидцей!
Одно письмо из Ташкента и одно из Переделкина — и уже снят вопрос: можно ли писать (пытаться писать) в 67 лет?!
Буду писать. Пытаюсь.
Сейчас тяготит другое.
Полуфабрикатов, задела, записок, книжечек, листков — лет на 10—15.
А здоровья — наполовину. А из этой половины большую надо отдать делам. Только писать — не могу. Не смею, пока нужен в другом качестве.
А по себе знаете, что, сколько бы ни имели папок и тетрадей, богатейшая повседневность (небывалая за 67 лет!) дает ежедневно новые темы, мысли, ситуации, характеры...
Когда-то понравилось библейское: «Если тяжело, держитесь за ношу, которую несете!» Но сейчас ощущаешь, что раздавить может. Вернее, раздавливает.
На ногах устоять трудно».
«Нежданно попал в Барвиху (почему опаздываю ответом).
Как буду в городе, через месяц, хочу (в который раз) на «Океан». Но помимо есть потребность кое-чем поделиться.
Может Вам пригодиться».
И — в постскриптуме: «О. В. (Ольги Васильевны. — А. Ш.) здесь нет. Но письмо Ваше читала. Самый строгий цензор, который впервые видит только публикацию. У нас такой порядок. Вашу снисходительность восприняла признательно».
Когда вышли, в 1962 году, впервые отдельной книгой его «Рассказы о флоте», прислал их мне, подчеркивая, что посылает «эти прибрежные рассказы». Но мечтает «выйти в открытое море и даже — добраться до океана».
«Пересекая Атлантику, плавал в Тихом. В душе остался след.
Спохватился поздно. А так хочется успеть».
В журналах все чаще мелькало имя молодого, но уже завоевавшего прочный читательский кредит шестидесятисемилетнего прозаика.
В пятом номере «Нашего современника» за 1964 год — документальная повесть «Первое дипломатическое поручение».
Все из той же серии — «Невыдуманные рассказы».
О невыдуманном, жившем в ту пору в Ялте вице-адмирале в отставке Александре Васильевиче Немитце, известном в советской исторической литературе как «первый красный адмирал».
Письма его, записки, дарственные всегда немногословны, по-мужски и по-морскому лаконичны, даже суховаты, и всегда за ними не равнодушие — заинтересованность в чужой судьбе, в литературе, в современной жизни.
С пометкой «29.3.65» получил я его «Повесть о неистребимом майоре», напечатанную в журнале «Москва».
Начинается повесть с вопроса:
«Приходилось ли вам наблюдать, как коллектив самых обыкновенных людей, распределив между собой роли и даже применяя методы конспирации, объединяется для чтобы общими усилиями, но скрытно, делать доброе дело?
Совершенно случайно мне удалось быть свидетелем подобной коллективной воли к добру».
Повесть объемистая, однако сильно сокращена — журнальный вариант.
И автор пишет мне не без горечи:
Как жаль, что я не Шекспир.
Кто бы посмел тогда сократить 20 страниц и поправить стилистически, даже не спросив бедного Вильяма?!
Очевидно, это — помощь молодому автору?
Подозреваю, что вы еще не пользуетесь всеми привилегиями страдфордца, но убежден, что уже давно выросли из штанишек начинающего адмирала».
Последнюю публикацию его в одиннадцатой книжке Нового мира» за 1967 год я уже прочел без его ставшей традиционной дарственной.
Корректуру напечатанной там его невыдуманной новеллы «Переводчик» И. правил за неделю до смерти.
В 1970 году вышли отдельным сборником в Воениздате его «Морские истории». Есть в этих историях и далекие времена, и первые годы революции, и годы минувшей войны.
И — «Досуги старого адмирала»...
...Это утро адмирала Н. Г. Кузнецова началось с телефонного звонка И. С. Исакова:
— Через десять минут буду у вашего подъезда.
Так очутились они неподалеку от здания Московского университета.
Иван Степанович был очень рассеян. Разговор не клеился...
— Я думаю, после смерти все же назовут один из эсминцев моим именем. Ведь у меня не остается потомства... — тихо сказал Исаков.
Видимо, были это сокровенные его мысли, высказанные вслух старому товарищу.
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты сейчас далеко-далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага...
Ему до смерти оставалось тогда пять дней.
Ракетный корабль «Адмирал Исаков» находится сейчас в составе Военно-Морского Флота Советского Союза.
В КОНЦЕ СОРОКОВЫХ ГОДОВ...
М. И. Ромм решил ставить двухсерийный фильм по моему сценарию «Адмирал Ушаков».
Сценарий долго до того блуждал по закоулкам киностудий — все не находились охотники. Студия «Мосфильм» предложила сценарий Всеволоду Пудовкину — отказался: после «Адмирала Нахимова» ему хотелось совершить прыжок из истории в современность, и Всеволод Илларионович стал горячо уговаривать написать ему сценарий о современном Военно-Морском Флоте. Но я к этому труду тогда не был готов.
Владимир Петров сказал, что писал он уже сценарий об Ушакове совместно с прозаиком Анатолием Виноградовым, автором романа «Три цвета времени». Но что-то у них не сложилось, а по второму разу идти назад, в историю, к адмиралу Ушакову, у него нет, как он выразился, «творческого аппетита».
Был таковой у Сергея Юткевича, написавшего мне об этом большое письмо; был таковой и у Ефима Дзигана, постановщика «Мы из Кронштадта», но в те времена и тот и другой по разным причинам оказались не в чести у кинематографического начальства, и оно наотрез отказало обоим в их желаниях, несмотря на все ходатайства неприкаянного автора.
Он, автор, к тому времени, отчаявшись, написал на основе своего же сценария пьесу «Флаг адмирала». Пьеса была напечатана в журнале «Звезда», поставлена в Большом драматическом театре имени Горького в Ленинграде, в Центральном театре Советской Армии в Москве, получила Государственную премию; кинематограф вытащил из забвения валявшийся сценарий, он был отослан Ромму, и Ромм позвонил мне, сказал, что ставить будет, но не видит возможности уложиться в односерийную картину, есть единственный выход: будет двухсерийный фильм.