Самые, казалось бы, третьестепенные мелочи не ускользали от него. Справедливо раздражало консультанта, что Ушаков назвал Нельсона «сэром Нельсоном»: «...Англичане никогда не говорят фамилию и «сэр», не прибавляя имени. «Сэр Горацио Нельсон» или «сэр Горацио». Но он ни в коем случае не «сэр Нельсон». А кроме того, он был не «сэр», а милорд, пэр Англии, «сэр» применяется к баронетам, а не к целым лордам».
Обиделся, когда в моей пьесе пугачевец Тихон Рваное Ухо (потом в фильме его сыграет Сергей Бондарчук) назвал Пугачева Емелькой: «Емелей, но не Емелькой!»
Не могу в этом месте не вспомнить об одном курьезе, случившемся несколько позже в связи с Емелей Пугачевым и пугачевцем по прозвищу Тихон Рваное Ухо.
Я придумал эту фигуру, сочинил, нафантазировал от начала до конца. Не было в истории беглого крепостного Ушакова с таким прозвищем; не было столкновения Ушакова с ним в херсонскую чуму; не было признания Тихона Ушакову перед баталией, выслушав которое Ушаков сказал Тихону, что он «сего не слышал».
Было лишь одно правдой. Тогда на Черноморском флоте попадались беглые, бежавшие от помещичьих измывательств в Новороссию. Нужны были мастеровые на верфи, для строительства молодого флота, нужны были матросы, и их брали в дело, не спрашивая родословной.
Каков же был восторг мой, когда, войдя однажды в комнату съемочной группы Михаила Ильича Ромма, я увидел специально приглашенного для просвещения группы молодого историка и услышал собственными ушами, как тот объяснял слушателям, что связи Пугачева с офицерами радищевского толка на Черноморском флоте подтверждаются исторически: наличием среди моряков таких людей, как, например, известный по архивным материалам знаменитый матрос, бывший пугачевец, по прозванию Тихон Рваное Ухо...
И я еще раз оценил по достоинству истинную эрудицию моего второго консультанта, «современника» нескольких столетий...
«Стр. 31. Потемкин был президентом военной коллегии, был главнокомандующим армиями и флотом на Черном море и берегах, но не был фельдмаршалом». «Стр. 68. Баталия при Абукире называлась тогда «при Ниле...». «Стр. 90. Нельсон был новопожалованным лордом и никаких «родовых замков» у него не было».
Когда я наконец оставил Тарле в покое, взялось за него с новой энергией Министерство кинематографии СССР. Мы с Михаилом Ильичом Роммом закончили режиссерскую разработку будущих двух фильмов «Адмирал Ушаков» и «Корабли штурмуют бастионы», и сценарий вновь был послан Евгению Викторовичу. И вновь он тщательнейше взялся за его изучение.
Отзыв-заключение — на восьми страницах пишущей машинки. И снова кроме общих оценок и замечаний поражающие своей скрупулезностью уточнения словесных оборотов, выражений, деталей, словно бы сейчас рядом слышит ухо Тарле речь персонажей из далей веков, их интонацию, нюансы...
Привожу лишь некоторые из его пожеланий, советов, даже требований...
«Стр. 5. Екатерина не называла Потемкина Гришей, а называла Григорий, дружочек Григорий и т. д.». «Стр. 6. Из Херсона в Петербург «за шестнадцать ден» тогда едва ли можно было доскакать. Больше к трем неделям подходило». «Стр. 6. Алексей Орлов-Чесменский был тогда наверху славы из-за Чесмы, и никогда Потемкин не осмеливался так о нем говорить, да еще в присутствии Екатерины II». «Стр. 9. Тогда не говорили никогда «его султанское величество», а говорили: «блистательная Оттоманская Порта». Именно так обозначали дипломаты константинопольское правительство». «Стр. 51. В этой обстановке никогда Потемкин не говорил Екатерине «ты» и не называл «матушка-государыня», а говорил: «Гневаться не извольте, ваше императорское величество!» «Стр. 53. Вильям Питт Младший был не короткий, а очень высокий человек, и вовсе не апоплексического сложения. Никаких бакенбард не носил, а был гладко выбрит. Ни в коем случае Вильям Питт не мог говорить: «Мой великий отец Вильям Питт Старший», а должен был говорить и говорил всегда: «Мой великий отец лорд Чатам». «Стр. 105. При всех недостатках и вредных качествах Мордвинова, от которых в самом деле страдал Ушаков и Черноморский флот, не следует забывать, что как-никак впоследствии декабристы прочили Мордвинова на одно из важных мест в случае победы восстания».
Во второй серии: «Стр. 5. 6‑ю строку сверху надо изложить так: «А он с вахт-парада ушел потому, говорили, что вдруг живот заболел». Ведь самое важное тут, что именно Суворов сам заявил это публично». «Стр. 6. Вместо «бездарен» — «умом не вышел» (слово «бездарный» тогда совсем не употреблялось)». «Стр. 24. Султан не обходил никого, а сидел, и к нему подводили представляющихся». «Стр. 105. Непременно заменить: вместо «ваша совесть солдата» надо: «ваша совесть моряка». Тогда и в английском и в русском флоте моряки, начиная от матросов и кончая адмиралами, считали почти личным оскорблением, если их называли солдатами». «Стр. 106. Никакого рукопожатия Ушакова с Нельсоном быть не могло». «Стр. 111. Вставить слова Александра: «России флот не так нужен, как армия».
Когда вышел на экраны снятый Роммом двухсерийный фильм, оказавшись в Ленинграде, я навестил Евгения Викторовича.
Пили с ним кофе в его кабинете — окнами на Неву.
Нездоровье приковало его к креслу, но по-прежнему ум был ясен, светел, ироничен, по-прежнему память — сверхъестественная. Надписав мне только что вышедшую «Крымскую войну», галантно привстав, вручил оба тома этой блистательной работы.
И тут же заговорил о Паустовском, о его поразившем Тарле блеском, поэзией и живописностью слова подвале в «Правде», посвященном адмиралу Ушакову и нашему с Роммом фильму.
— Мне бы так в жизни не написать! — сказал с молодой завистью.
И тут же свирепо обрушился на только что вышедший некий исторический роман за серость, за вялость, за нудность.
Так же внезапно перевел речь на взаимоотношения Ушакова и Нельсона.
Все-таки я не удержался, сказал ему, что встреча Ушакова с Нельсоном была, была на самом деле, что доказывает уникальнейшая книга, найденная в библиотеке Исакова.
— Встречи не было, — насупившись, сказал Тарле.
— Книга написана очевидцем, — сказал я.
— А вы не знаете пословицы: «Врет, как очевидец?» — сердито спросил Тарле. — Кстати, пословица не новая. Так говорили в прошлом веке.
И снова показалось мне, что рядом с нами, тут, в кабинете, кружились у него перед глазами люди былых поколений: «Интриговали, страдали, влюблялись, делали карьеру, суетились, воевали, шутили, завидовали...»
ЧУТЬ-ЧУТЬ О РОММЕ И О ДОВЖЕНКО
После всех обсуждений, поправок Тарле, замечаний художественного совета готовим окончательный вариант, к вечеру режиссерский сценарий должен быть отправлен к машинистке.
Трудимся под Москвой, в Переделкино. Опаздываем к срокам — вот-вот начнутся съемки. Работаем на открытой, летней, дачной веранде.
Постукивая палкой, не торопясь поднимается по лесенке Александр Петрович Довженко. Режиссер, писатель, художник — «Земля», «Звенигора», «Иван», «Аэроград», «Щорс»...
Визит его внезапен — гулял по лесу, завернул.
Извинился, что помешал, сказал — ненадолго.
Присел.
Посмотрел на раскинутые по столу режиссерские разработки, понимающе кивнул.
Оглядел веранду, зыркнул глазами через окно на штакетник, отделяющий дачу от соседей, покачал головой с печалью и укоризной:
— Какое стихийное бедствие эти штакетники, боже ж мой, какое надругательство над гармонией природы, и над законами человеческой эстетики, и над самим человеком, не разумеющим, что творит.
Он был совершенно прав, Александр Петрович Довженко. Штакетники действительно пакостили природу.
Но сейчас нам было не до штакетников. Мы опаздывали к срокам.
Между тем Александр Петрович продолжал, как бы размышляя вслух:
— Если уж так назрела необходимость отделиться от соседа... или, быть может, отделаться?.. Ну, если уж полная безвыходность — в крайнем случае, выдерните штакетник, выбросьте его вон, а еще лучше сожгите, чтобы никто более на него не позарился. И там, где был штакетник — соорудите стену из фанеры, сейчас я вам скажу, сколько ее вам понадобится... Думаю, листов двести. Ну, быть может, двести пятьдесят... Ну, триста. Не больше.
Ромм, нервничая, закурил.
Довженко искоса взглянул на него, продолжал, не торопясь:
— Загрунтуйте ее, фанеру, и нарисуйте на ней море.
Тут он провел палкой по воздуху, чертя воображаемые волнистые линии.
— И кстати, фильм ваш — морской...
Снова прочертил палкой волнистые линии.
— Море. Спокойное. Синее. А сюда, — ткнул палкой в воздух, — сюда надо вбить гвоздь. Обыкновенный длинный гвоздь. И повесить на нем спасательный круг. И сюда — гвоздь. А на нем — купальный халат.
Снова, презрительно поморщившись, глянул через окно на штакетник.
— Будут люди, которые посчитают это мое разумное предложение за фантазию, но я говорю это вам, надеясь, что вы меня верно поймете. Скажу вам так. Это будет красиво. А штакетник сожгите. Михаил Ильич, почему вы молчите, разве я не прав?
Ромм согласился, что в предложенной идее много заманчивого, однако тревожно поглядел на часы.
Но Александр Петрович не обратил внимания на роммовское беспокойство. Опершись на палку, помолчал. Задумался, возможно домысливая будущую картину — образ Черного моря, и берега, и пляж с морской галькой в подмосковном лесу...
Потом, словно бы очнувшись, посмотрел на стол с разбросанными разграфленными листами.
— Режиссерский?
— Да, кончаем, опаздываем к съемкам, — закивал Михаил Ильич.
Довженко спросил, кто будет играть Потемкина, он видел в Театре киноактера спектакль «Флаг адмирала», поставленный Э. Гариным и Х. Локшиной, там Потемкина играл Борис Тенин; припомнил, как в момент выхода Екатерины на авансцену вышла кошка, спросил, знаем ли мы, что запорожцы называли князя Таврического Григорием Нечесой и что взаимоотношения Григория Нечесы с Запорожской Сечью были наизапутаннейшими...