Вайнштейн быстро согласился:
– Не ваше, знаю. Вдобавок липа.
«И все равно позвонил». Зайцев смотрел в голубые выпуклые глаза ювелира.
– Но… Знаете, больно вещь броская. Штучная.
– Так липа или штучная?
– Липа высшего класса. Только знаток разберется. Работа со вкусом выполнена, хорошей рукой. Признаться, меня и не коробит, что камешки стеклянные: красивая вещь. Произведение искусства… Сейчас такие редко владельцев покидают.
– А когда не редко покидали?
– В восемнадцатом особенно. Года до 22—23-го еще всплывали. А потом плато. Вот я и решил: позвоню вам на всякий случай. Список-то ваш длинный, видимо, дело немаленькое… На всякий случай, – повторил он. Зайцев взял с колена кепку.
– Жаль. Не наша вещь.
– Погодите!
За все годы, что Зайцев был знаком с Вайнштейном, он впервые услышал из его уст нечто, напоминающее восклицание.
– Я думаю, это ваша вещь.
Зайцев не успел возразить. Только поднять руку к карману, в котором был список пропавших драгоценностей. Ювелир остановил его жестом.
– Знаю, у меня нет никаких точных сведений, чтобы подкрепить свое мнение… вы можете счесть это выдумками, фантазиями… Я внимательно изучил оставленный вашим коллегой список. Внимательно.
– А раз внимательно, то…
– Да, такой вещи там нет. Но я подумал… Видите ли, ваш список – как я себе представил эти вещи – обрисовывает определенный вкус, а значит, особу…
«Психология, – недовольно подумал Зайцев. – Никаких чертовых фактов в этом деле. Одна психология».
– …которая их выбрала. Эта вещь соответствует вкусам этой особы.
– Ну, это, дорогой товарищ Вайнштейн, совсем уж вилами по воде писано.
Но мысли тут же побежали по предложенному пути. «Только что ж за идиот такой в торгсин с мокрыми цацками поперся». Среди граждан преступничков умников не много, а водка родимая отшибает в головах и то немногое, что там есть, – но все же.
Вайнштейн развел руками:
– Знаю… На всякий случай.
Зайцев вздохнул. Если бы не этот звонок, он бы уже скатался на кинофабрику. Может быть, трехал обратно в угро с какой-нибудь добычей в зубах. Постарался не показать досаду. Чтобы в другой раз Вайнштейн, сомневаясь, звонить или нет, все-таки позвонил. Лучше сбегать понапрасну, чем проморгать важное.
– Ладно. Есть у этого вашего всякого случая фамилия?
«Наверняка ненастоящая… Ксива фальшивая. Раз приперся так нагло в торгсин», – тут же подумал. Уже почувствовал, как сердце разгоняет кровь, добавляя адреналина с каждым толчком. «Черт… А что, если прав Вайнштейн и это след».
– Конечно. Только зачем в испорченный телефон играть. Вы с ним сами поговорите… Вон, в задней комнате сидит.
А в голосе – ни иронии, ни удивления, только профессиональное спокойствие.
– Что?! – чуть не крикнул Зайцев.
– Я ему сказал: очередь здесь, не лезьте, товарищ, ждите. Оценщик к вам сам выйдет и проводит в кассу… Он и сидит. Ждет.
Глава 10
Вайнштейн мягкой уверенной рукой свернул замку голову и распахнул перед Зайцевым дверь. Окно в заваренной раме показывало глухую стену, поэтому желтенькая лампочка под потолком была не лишней.
Пленник несколько ополз на стуле – задремал. Судя по всему, он даже не понял, что был взаперти. Зайцев вмиг взял взглядом всё сразу: пиджачишко, порты, сапоги, кепарь, плоско лежавший у ляжки хозяина, красную рожу. Хлопнул в ладони.
Спавший встрепенулся. Глаза прыгнули с Вайнштейна на Зайцева. На Вайнштейна – на Зайцева. И гражданин сделал всем телом движение – головой вперед, как будто собирался дать деру. То есть, конечно, дал деру. Как будто – только потому что Зайцев тотчас перехватил его повыше локтя, и инерция собственного броска отправила гражданина по дуге обратно на стул. «Я выгляжу как типичный фараон», – не без досады подумал Зайцев. Как оценщик торгсина он не выглядел во всяком случае.
– Здесь петь начнешь – или до угрозыска прокатимся? – пригласил он.
– У, сука, – без особой злобы метнул гражданин через спину Зайцева – Вайнштейну.
– Культурно выражайтесь. Не в пивной, – холодно заметил ювелир.
Задержанный вскочил, выплюнув трехбуквенное слово, означавшее национальную принадлежность обидчика. Зайцев без предисловий коротко ткнул его кулаком в живот. Отчего тот проглотил намечавшееся прилагательное – и закашлялся, опять упав на стул.
– Ты дерешься чего? – наконец сумел выговорить. – Ишь, сердитый какой.
Контакт был установлен. Зайцев тихо кивнул Вайнштейну, мельком поднес к уху кулак. Тот прикрыл веки в ответ: «Понял. Позвоню вашим», – и исчез. Двери здесь смазывали жирно: она замкнулась, не скрипнув, не щелкнув.
– Не тыкай мне тут. А то еще гулю нарисую.
– Машут кулаками. Чуть что, – проворчал тот. – Между прочим, корона – моя! Ты бы спросил культурно, а то кулаки сразу распускать. В пивной, что ли?
– Ну ты, остряк.
Зайцев сообразил: «корона» – это ожерелье. Со своей твердой оправой-ошейником оно и впрямь смахивало на маленькую средневековую тиару.
– Я человек честный. В своем праве.
– Тебя как звать честного?
– Белушков. Афанасий.
– Так вот, гражданин Белушков, зачин мне твой понравился. Пой дальше. Подробно. Про корону и остальное. А я уж решу, какое у тебя право. Пока – нулевое.
Зайцев стукнул стул так, что гражданину пришлось поджать ступни, спасая их от передних ножек. Уселся.
– Пой, пока я слушаю. А то в парилке песни твои никому не понадобятся.
Выдержал паузу, чтобы тот осмыслил обрисованную перспективу, и спросил:
– На царя ты не больно похож. Откуда корона?
– Я ее законным путем получил.
– Ну.
– Законным, да! Это Кирюха у меня заначку без спроса выжрал. Я к нему сунулся, значит: прояснить это дело. А он в сиську убратый, сволочь, как мертвяк лежит.
– Хорошая заначка была, – согласился Зайцев.
– Три поллитры, – уточнил собеседник.
– Правда, сволочь… Ну а ты что?
– Ну я пошоркал вокруг. Ах ты, клятый, мол. Чем за поллитры взять? Глядь под ветошкой – струмент его. А под струментом у него вон что.
– Спёр то есть.
– Не спёр! Я честно: в скупку снес, за поллитры удержал бы, а остальное вернул. Чужого не надо.
– Ох свистишь, – покачал головой Зайцев. – Обчистил товарища своего. А теперь в белых одеждах себя подаешь.
С последним утверждением гражданин спорить не стал. Но первое его возмутило:
– Гусь свинье не товарищ. В артели одной ковыряем одно-другое.
– Это ж где короны такие наковырять можно?
– Откудова мне знать? С Кирюхи спрашивать надо.
– В этом не сомневайся. – Зайцев вынул блокнот, карандаш. – Спросим. Давай: фамилию Кирюхину, адресок, где он там всмятку лежит, артель как называется. И так далее. Есть у Кирюхи фамилия?
– Гудков.
Зайцев записал остальное. Он не увидел движение – скорее почувствовал тончайшее изменение воздуха за спиной. Обернулся. В двери опять стоял Вайнштейн. Прикрыл веки: «сделано». Зайцев кивнул, встал.
– А я?
– А ты, гражданин Белушков, отдыхай. В карете поедешь. Как митрополит.
– Да что я… – заревел Белушков, но больше Зайцев не услышал. Дверь отсекла звук, мягко впечатавшись в резиновую присоску, уложенную по косяку.
– Мне бы позвонить.
– Пожалуйста.
Вайнштейн указал на черную лакированную лягушку на своем столе, и предупредительно вышел из своего кабинета-сейфа. Зайцев снял трубку. Стол был идеально чист. Ни бумажки, ни ручки, никакого этого конторского вздора. Зайцев сел на край. Память быстро подсказала ему нужный номер.
Зайцев послушал хруст трубки на другом конце – мысленно дорисовал деревянную полочку, на которую трубку положили, огромный холл-коридор. Мысленно прошел его вместе с лунатической Легри, уповая, чтобы из ее пропитанного вероналом мозга не выпало по дороге только что данное поручение.
Наталья Синицына была дома. «Да уж, не для кого больше по очередям да по частникам носиться».
– У аппарата, – сообщил ее голос.
– Привет, Наталья. Зайцев из милиции.
– Здравствуйте, товарищ Зайцев.
– Скажи-ка, Наталья, а было у… – он чуть не сказал «госпожи твоей», но успел без запинки перескочить на нужные рельсы: – …актрисы нашей украшеньице на шею…
И описал ожерелье с опалами и бриллиантами, как сумел.
Тяжелое участившееся дыхание было ему ответом.
– Наталья?
«Черт. Надо было рвануть на квартиру самому». Разверзлись рыдания.
– Ты, Наталья, брось это. По делу звоню. Прекрати мокроту разводить. Нет у меня времени… Чего скажешь? Было или нет?
– Было.
Зайцев не сдержался:
– Ты почему ж сразу не сказала?!
Та между всхлипами укорила:
– Так вы ж про драгоценное спрашивали. А оно не драгоценное. Не настоящее оно.
– Ты, конечно, права, – попробовал утешить ее Зайцев. – Это я тебя запутал.
– Запутали, а теперь кричите.
«Не такая уж ты раба беззащитная», – подумал Зайцев. Он вдруг вспомнил, как она сказала про хозяйку: «жрать не станет». Не «кушать». «Жрать». Видно, не все там было просто. Вспомнил – и поставил себе мысленную закладку.
Но сейчас его больше интересовали дружки-слесари.
Вайнштейн вооруженным трубкой глазом склонился к одному из своих сотрудников-двойников. Тот показывал Зайцеву темя, мягко передвигал костяшки счет. На куске бархата лежали прозрачные капли. Стояли в воздухе, на невидимых нитях, чашечки, больше похожие на эмблему весов, чем на измерительный прибор.
Оптическая трубка мягко выпала в подставленную ладонь. Глаза опытного ювелира вскинулись с вопросом: попал? И Зайцев не отказал себе в удовольствии ответить:
– Переходите к нам, товарищ Вайнштейн, а? Скучно же здесь. А я и паек вам выбью наилучший, с маслом.
Уголок губ чуть двинулся: улыбка. Глаз снова сжал трубку, голова снова склонилась к бриллиантам.
Гражданина Гудкова приняли ровно там, где указал собутыльник Белушков: в деревянной двухэтажной халупе на Обводном. И ровно в обещанном состоянии. Драгоценности тоже их дождались. Под ящиком с инструментами, в дерюжном мешке, спутанной колючей кучей, – они казались слишком блестящими и не более ценными, чем елочная мишура. Гудков не пошевелился, когда его взяли за ноги и за плечи. А когда кинули на пол авто, только замычал и повел руками, как будто в паутине.