о вы делаете?!
Зайцев извлек из носа ватные пробки и отшвырнул.
– Моисей Борисч! – завопила женщина.
Но Зайцев уже достал удостоверение.
От Моисея Борисовича толку оказалось не больше.
– Не знаю. Откуда мне знать. Тут знаете, какие толпы валят. На массовку особенно. А я вам не Наполеон, чтобы всех помнить.
– Уж Варю Метель вы должны знать в лицо.
Моисей Борисович еще больше вытаращил глаза.
– Голубчик мой! Что?
– Я знаю. Вы не Наполеон.
– Да тут и Наполеон имел бы бледный вид. Конечно, я знаю, что была такая Метель. «Закованные льдами», «Жена фараона», «Смерть за любовь», «Замок Тамары». Но голубчик! Актриса немой фильмы в гриме и актриса без грима – это две большие разницы! Откуда мне знать, какое у нее лицо? Может, приходила. Может, не приходила. Наверное, приходила. Тут пол-Ленинграда… нет, вру, две трети Ленинграда на пробы прибежало. Как узнали, что товарищ Утесов делает звуковую фильму из своего «Музыкального магазина». Что? Вы не в курсе? Весь Ленинград в курсе. Со всеми номерами. Музыкой, вокалом… Вы не интересуетесь джазом! – с ужасом сделал вывод он.
– Танцев с музыкой мне хватает и на службе, – пробормотал Зайцев. Под треск администратора думал: «Варя как раз собиралась с триумфом вернуться в кино. И вдруг ее старый знакомый Лёдик с шумной затеей… Назначила его своей колесницей. Шантаж – нож».
Мог одесский балабол быть убийцей? Пришили Варю не в драке, не в аффекте – тщательно спланировали. Так действует тот, кто уже убивал. Кто знает блатные песни, может, знает и блатную жизнь? Запрос в одесский угро? Сразу встанут на уши. Слишком известная фигура… Все лучше и лучше».
– …о, мне вас жаль, – пробилось сквозь мысли к слуху. – Ваша девушка вас не одобрит. Спектакль Теаджаза «Музыкальный магазин» это прелесть что такое. А Утесов… С одеского кичма-а-ана, – вдруг затянул он козлетоном.
– Кто такой Утесов, я знаю, – прервал он вокальный пример.
– Вы должны непременно…
Но Зайцев не успел узнать, что еще он должен. Глаза вытаращились вдаль.
– Вот вы где! – завопил Моисей Борисович. – Я что – Наполеон, чтобы за вами всеми персонально бегать?.. Прошу прощения, товарищ. Вы к администратору Горшкову обратитесь.
Он взял с места в карьер и пропал.
Насколько от Моисея Борисовича било жизнью, настолько белесый товарищ Горшков был ею перекормлен. Желтые глаза напоминали глаза рыбы, трески. Но так, что Зайцев сразу вспомнил, что треска – рыба хищная.
Еще только увидев прямоугольничек удостоверения, товарищ Горшков быстро спросил:
– Из Москвы? Вас Шумяцкий прислал?
Со смесью напряжения и злобы.
Зайцев разуверил его. Узнав, что посетитель не из Москвы и не от некоего товарища Шумяцкого, Горшков явно успокоился, обмяк. Развалился. Растянул улыбку.
«Редкий случай. Кто-то рад уголовному розыску», – подумал Зайцев.
– Просто у нас план. А товарищи разные… из Москвы… норовят постановку «Музыкального магазина» увести из-под носа. А у нас – план по картинам, – повторил он. И тут же деловито осведомился: – Что разыскиваете?
Услышав, не выказал ничего.
– Конечно, – быстро ответил. – Я и без картотеки укажу.
И посыпалось:
– Есть Владимир – Лебедев, художник. В последнее время мы работаем редко. Еще Владимир Эрдман – тоже художник, брат нашего лучшего текстовика, который на «Музыкальном магазине» сейчас. Еще текстовик, который в паре с Эрдманом работает, но не с Владимиром, а с Николаем, который текстовик. Он тоже Владимир. Владимир Масс. Еще есть Владимир – Нильсен. Оператор.
Горшков вдруг поморщился.
– Он, строго говоря, не наш. Его на «Музыкальный магазин» Москва привела.
– Погодите, – остановил поток Зайцев.
Слишком много пересечений. По горизонтали – письмо Утесова «уважаемой» Варе, письма некоего Владимира, ее планы вернуться в кино – планы, над которыми она работала, как боксер на пути к решающему поединку. По вертикали: «Музыкальный магазин» Утесова, кино Утесова, пучок Владимиров, так или иначе связанных с «Музыкальным магазином». По крайней мере одно из этих пересечений не было случайным. Как в игре «Тепло-холодно», Зайцев почувствовал, как накаляется невидимая пока нить: след.
– У меня еще вопрос. Точнее просьба.
– Да?
И опять Горшков не задал ни единого вопроса. Сразу снял трубку:
– В просмотровую отсюда, все, что есть на Метель.
«Как только они его понимают?» – подивился Зайцев.
Цокая каблучками, впереди них бежала секретарша. Товарищ Горшков сам его проводил, усадил, оставил. Свет погас. Темнота слилась с тишиной в одно бархатистое непроницаемое ничто.
Тишина затянулась. Темнота уже казалась загробной. Зайцев засомневался: точно ли распоряжения товарища Горшкова были поняты? Правильно поняты? Под ним не скрипело даже кресло. Казалось, он оглох и ослеп. Как ни озирался Зайцев, ничего не мог разглядеть в темноте. Как ни прислушивался, ухо не ловило ни шороха, ни скрипа, ни стука. Нет, шорох!.. Нет: это он сам – дышит. Зайцев уже решил встать и, вытянув руки, искать выход, когда раздался негромкий хлопок. Над его головой встала труба света. Она сходилась в точку где-то на невидимой задней стене. А широкий ее конец лег огромным белым прямоугольником прямо перед Зайцевым. Зашуршало, как внутри осиного гнезда. По белому прямоугольнику прошел снег. И выскочила дрожащая надпись:
ЗАМОКЪ ТАМАРЫ.
Зайцев откинулся в темную пропасть, оттуда вынырнула, подхватила его мягкая спинка кресла. На экране возникло белое лицо с двумя черными кругами и черной изогнутой щелью рта. Глаза открылись: два черных угля. Не лицо – маска.
– Кто же ты такая, Варя? – прошептал он.
Зайцев утратил ощущение времени. Пора было и поесть, и сходить в туалет, но он не чувствовал ни того, ни другого, словно отделился от тела. Ему уже не казались неуклюжими жесты, дергаными – движения, уже актеры – и мужчины, и женщины – не напоминали ему растерянных упырей своими одинаково белыми, как бы мучными, лицами с черными кругами вокруг глаз и ртом, точно прорезанными ножом в картоне.
Оттого что все происходило в полнейшей тишине, как будто люди на экране вообще не способны были производить звуки, Зайцев, растворенный в темноте, сам себе стал казаться не совсем настоящим.
– Товарищ, ку-ку, вы там что, спите?
Зайцев чуть не скатился с кресла. И вероятно, от неожиданности – от полумрака и неожиданности – ему показалось, что перед ним – Зоя Соколова, товарищ Соколова. С которой они ездили на Дон. Короткая стрижка, шелковая блузка с круглыми пуговками, узкая юбка, накрашенные губки. Только через несколько долгих мгновений – окончательно вынырнув из фильмовых грез – он понял, что она не беременна. И что это не Зоя. Даже не похожа. Просто тот же тип конторской барышни. Зоя была негнущаяся и несгибаемая, с железными принципами, которыми она спешила тюкнуть по голове. А эта – сливочная куколка.
– Я секретарша товарища Горшкова, – торопливо напомнила куколка. – То есть не секретарша. Это пока что. А вообще, я актриса, начинающая, но это уже железно.
И опять сдула локончик, который перед этим сама же стряхнула на лоб.
К Зайцеву, впрочем, кокетство не имело отношения. Вернее, не относилось лично. К категории «женихов» он в глазах таких барышень не принадлежал.
Ну и пусть. Зайцев невольно улыбнулся, глядя на вздернутый носик, блестящие, заботливо обрисованные карандашиком глазки. Даже короткая стрижка у нее была подвита, лежала кокетливо.
Губки сложились сердечком и опять сдули с невысокого круглого лобика локончик.
Дунула и звонко сообщила:
– Ну вот это – уже точно всё!
В руках у нее блестели круглые плоские коробки.
– Всё?! – не удержался Зайцев – Фильм с участием Метель был же мильён, не меньше.
Барышня пожала плечиками.
– А зачем вам эта рухлядь? К тому же без звука, – тотчас сунула она свой прелестный носик куда не следует. – Вы из уголовного розыска? Это правда?
– А что вам еще рассказать?
Глазки загорелись. От белого прямоугольника на кукольное личико ложился лунный свет. Не хватало только пения соловья.
Он кивнул на коробки.
– Я думал, девушкам нравится кино.
– Нравится. Только не такое же старье. Мы и сами не знали, что эти фильмы у нас на складе валяются. Разве это кино? Дергаются и кривляются, как обезьяны. В кино мне нравится Мэри Пикфорд. И Дуглас Фэрбэнкс. Он душка. И Лиллиан Гиш. Вы смотрели «Сломанные цветы»? Даже не страшно, что без звука.
«Старое, – подумал Зайцев. – Вот и мы думали: Варя – старуха».
– Смотрели или нет?
Если вдуматься, она не так уж отличалась от Зои внутренне. Во всяком случае, у Зайцева появилось знакомое чувство, что на голову надели ведро и бьют по нему черпаком.
– Не смотрели?
Котировки Зайцева в ее глазах упали еще ниже – он с удивлением обнаружил, что им вообще было куда падать.
– Да и это не важно. Вот вы лучше через год к нам придите. У нас через год знаете, что здесь будет? Холливуд! – Каждый слог сочно лопнул у нее во рту, как виноградина. – Вы знаете, что такое Холливуд? Город, где нет ничего – только одни сплошные кинофабрики. Идете в магазин, а там Дуглас Фэрбэнкс. В парикмахерскую – а там Мэри Пикфорд. В булочную – а там Лиллиан Гиш. Только никому они уже не интересны будут.
– Все будут смотреть на вас? – не удержался Зайцев.
– Зачем же? Ну, может, и на меня, я не знаю… Не в этом ведь дело. Звук! Вот что главное! Теперь все фильмы будут говорить. Петь! И играть на инструментах! Здорово, правда?
Если Горшков молчал, как кремень, то из его секретарши информация извергалась водопадом.
– Это как, весь Ленинград покроется кинофабриками?
По ее лобику пробежало презрение.
– Вы не знаете, что такое Холливуд. Нет… Не Ленинград, – терпеливо начала разъяснять она, но с таким видом, что вот-вот потеряет это терпение. – А где-нибудь на Заливе. Может, Петергоф. Или Детское… Если нас, конечно, не опередят москвичи. Никому не говорите. Это разбойники с большой дороги. И главарь у них, к сожалению, товарищ Шумяцкий.