Зайцев сделал вид, что не расслышал. Поросенок взбрыкнул в воздухе толстенькими ляжками, раздвоенными розовыми копытцами. Зайцев осторожно опустил его на разогретый пол.
– А багаж? – нетерпеливо поинтересовался толстогубый.
– Какой багаж?
– Ну что там надо… – нетерпеливо хлопнул дверцей тот, – …плетка, ошейник, хлыст, откуда мне знать, как вы свиней дрессируете.
Ядовитый ответ Зайцев успел поймать – и проглотить: дальнозоркими глазами он заметил на шоссе черную мушку. Автомобиль. Он, казалось, вынюхивал себе дорогу к аэропорту.
– Без ошейника работаем, – важно изрек Зайцев, хватаясь рукой за нагретую кожаную спинку сиденья. – По методу товарища Тянь-Шанского. Садись, Нефедов.
Он не знал никакого метода, вспомнил косматую бронзовую голову в садике у Адмиралтейства – бюст знаменитого путешественника. Упал задом на кожаную подушку. Она обожгла сквозь брюки. Нефедов невозмутимо сел подле шелковой душистой нимфы: рука у поросенка на темени. Свин, видно, почувствовал в нем защиту – приник к ногам, как собака.
– Не слыхал такого, – бросил администратор. И утопил педаль газа, так что всех – четверых пассажиров и животное – слегка отбросило назад, а под сиденьем брякнули бутылки.
Зайцеву казалось, что само облако пыли за ними пахнет парфюмом. Он не возражал. Нефедов сидел так, будто тропические деревья, запах южного моря, соседка с загорелыми плечами давно ему надоели.
Открытый автомобиль вырулил на шоссе, когда черный с ним поравнялся. Не поворачиваясь, Зайцев пересчитал внутри фуражки с голубым верхом. Заметил пятно пота под мышкой – один из гэпэушников держался рукой за кожаную петлю: машину подбрасывало на съезде.
Гэпэушники уставились на девиц в открытом авто. Остальные пассажиры – мужского пола – были для них пустым местом. Авто одолело съезд и двинуло к самолетным сараям, к взлетной полосе.
Мощная машина, рыча, подняла их по дороге к белоснежной вилле. А широкая мраморная лестница – к дверям. Там их передали бойкому младшему администратору в парусиновых туфлях, футболке и летних брюках. Волосы у него блестели то ли от недавнего купания, то ли от бриолина. Прошли залу с роялем, всю в тяжелых портьерах. Потом опять были лестницы. Нефедов нес поросенка на руках.
Комната оказалась под самой крышей.
Зайцев пустил воду в душе. Выключил. Посмотрел, как поросенок пьет из таза.
– Ты гляди, Нефедов. Прямо гостиница «Астория» у них тут.
Зайцев осмотрел фотографии в овальных рамках: гимназистки с косами, выпуск студентов-медиков.
– Это не гостиница, – подал голос Нефедов.
– А ты наблюдательный.
Дом был жилым и богатым. Но чей этот дом, почему дом и где его жильцы – внятных предположений у самого Зайцева не было.
Нефедов уже сбегал на кухню, и теперь поросенок хрупал морковью. Тянул из рук Нефедова ломтики сырой картошки, рвал капустные листы.
– Откуда ты знаешь, чем свиней кормят? – полюбопытствовал Зайцев.
– Предположил.
– По принципу гарнира к шницелю? Шучу. Надеюсь, ты прав. Не хватало еще, чтобы свинюк издох. На него теперь вся наша надежда. Он наш, можно сказать, покровитель.
Зайцев посмотрел в окно. Вилла стояла высоко. Курчавый зеленый склон стоял почти отвесно. Было много неба и моря. Как Наташе Ростовой, тотчас хотелось взять себя под коленки и полететь. Зайцев задернул занавеску. Меньше света в комнате не стало.
– Что ж теперь делать?
– А что?
Зайцев утащил из миски морковку и сунул себе в рот. Повалился в плетеное кресло. Оно под ним крякнуло.
– Они сразу поймут, что никакие мы не дрессировщики.
– Это как, интересно?
– А с ним что делать? – Нефедов погладил спину, покрытую жестким волосом.
– Ничего.
– А трюки?
Зайцев пожал плечами:
– Вчера делал, сегодня нет. Что с него взять? Свинья. Кто знает, что у него там на уме. Сплошные рефлексы головного мозга.
Нефедов покачал головой:
– Всё ради слесаря какого-то?
– А что тебя смущает? Что невиновные люди не сплошь в белых одеждах, с крыльями и лирами?
Нефедов опять покачал головой. Но Зайцев уже научился расшифровывать его спартанскую мимику. На этот раз кивок говорил «идите вы к черту» в значении «ладно, будь по-вашему».
Без стука дверь распахнулась.
– Вы что ж творите? – всплеснула женщина руками. У Зайцева мелькнуло: «Быстро они». Но от того, что их разоблачили так скоро, почувствовал не досаду, а уважение – мелких жуликов он и сам не любил.
– Вы зачем его кормите? – бросилась она к опустевшей миске. – И пить уже дали! – увидела она тазик в открытую дверь.
«Люди дураки», – тут же разочаровался Зайцев.
– Вы что, гражданка, животному артисту необходимо подкрепиться и восстановить силы после перелета, – важно возразил он.
– А съемка? Вас что, не предупредили? Ну тогда это не ваша вина, – смягчилась она. – А товарища Аистова. Но все равно! Как он у вас работать сейчас будет?! Вы соображаете, сколько стоит государству каждый простой киногруппы на выезде?
– Прямо сейчас?! – воскликнул Зайцев. – «Черт».
– Он готов, – одновременно сказал Нефедов. И Зайцев, и энергичная гражданка посмотрели на него.
В парадной зале было одновременно людно и пусто. Люди бурлили, оттесненные по краям. В центре, в пустоте, стоял накрытый стол. Ниспадали края тяжелой скатерти. Мерцал хрусталь. Даже издалека Зайцеву видно было, что фарфор дорогой, французский. Домашний фарфор. Обласканный руками. Приборы на длинных ногах – вероятно, камеры – были похожи на железных богомолов. Мощные лампы накаляли и без того жаркий воздух.
– Где животное? – раздался позади голос. И Зайцев почтительно отступил. – Товарищ дрессировщик, вы готовы?
Нефедов вскинул на него сонные глаза. Поросенка он так и прижимал к себе.
– А вы что, не главный? Я думала, вы главный? Товарищ, что же вы меня в заблуждение вводите? – рассердилась администратор. И к Нефедову: – Животное готово?
– Он готов.
– Товарищ дрессировщик, я в сторонке постою, можно? – заискивающе отпросился Зайцев.
– Не нажрись только, – строго предупредил Нефедов. – Еще раз – и уволю.
«Вот гад», – развеселился Зайцев, заверил шефа, что ничего такого не повторится. Успел заметить, как администратор вскинула брови-ниточки. И ввинтился в беспорядочное с виду людское движение. Оно тут же подхватило, унесло его.
Дом производил впечатление одновременно обитаемого и нет. Быт был поставлен на широкую ногу – причем давно, еще до революции. И стоял прочно. «Неужели кто-то до сих пор живет так?» – Зайцеву стало немного грустно. Грустно и чуть-чуть жутковато. Казалось, жильцы, настоящие жильцы, вышли только что. Висела на вешалке панама. В уголке на кушетке Зайцев заметил брошенное вязанье.
Зайцев растворил дверь наугад. От зеркала-трельяжа отпрянула, обернулась блондинка. Шкодливая прическа с двумя косичками странно сочеталась с холеным холодным дамским лицом. Больше он – пробормотав «извините» – не успел разглядеть.
Сунулся в другую. На миг ему стало страшно – подумал, что сошел с ума. Что галлюцинация. Тяжело пыхтели, мотали бородами козы. Сыпались горошки. Дорогой паркет трещал под копытами. Теперь уже отшатнулся Зайцев. И чуть на сбил в коридоре молодого человека. Помог подобрать с пола круглые очки. Проверил стекла. Подал.
– Целы. Извините.
Тот торопливо заправил за уши тонкие проволочные дуги.
– Ничего. Попытайтесь еще – в следующий раз, может, получится.
«Да, точно. Я и забыл уже. Все всё время острят». Отвечать остротой было так же изнурительно, как на жаре играть в теннис – отбивать крученую подачу. И Зайцев выбрал вариант мильтона-простачка – доброго, но глуповатого.
– Что это у вас – козы там?
– Это не козы. Это члены съемочной бригады. Между прочим, они больше похожи на людей, чем некоторые двуногие.
– Чудной дом какой.
– Дача.
Зайцев похлопал глазами.
– Такие хоромы?!
Молодой человек убедился в своем интеллектуальном превосходстве – и сразу подобрел.
– Дача профессора Федорова. Шумяцкий его уболтал пустить группу поснимать.
– Хорошо живут профессора. Самому, что ли, в университет пойти?
– Поздно спохватились. Дачу товарищу Федорову царь отвалил. Профессор наш лейб-медиком царским был.
– И дачу такую сохранил? – уже неподдельно изумился Зайцев. Куда логичнее было бы найти бывшего лейб-медика в комнатке его же бывшей – уплотненной соседями – квартиры. Или за границей.
Юноша пожал плечами:
– Светило. Европейское, мировое, не знаю какое. А главное, еще уролог. У начальства, хоть царского, хоть советского, всегда проблемы с урологией, – подмигнул. – Чем выше должность – тем внизу проблем больше. Песочек сыплется.
Подобрел, но не слишком.
– Ишь. А сам профессор где?
– В Ленинграде! – крикнул молодой человек уже на бегу. Резво прибавил ход. С проблемами урологии он явно был знаком только понаслышке. Зайцев не стал его догонять.
Нет, про Метель он наверняка и не слышал. Говорить надо было с кем-нибудь постарше. И не таким бодрым.
Выбирать было легко – на этой даче все так или иначе принадлежали миру кино.
Подходящего Зайцев нашел у розовой клумбы. Немолодой гражданин курил, приземлив зад на каменную ограду. Плохое начало – Зайцев не курил. Сизый дым запутывался в венчике волос. Лысина была красна – обгорела. Ленинградец, сразу определил Зайцев: в его родном городе жители не умели обращаться с солнцем, не были готовы к тому, что оно появляется, а тем более жжет. Хорошее начало.
Зайцев присел рядом.
– Поганое солнце. Сил больше нет, – раздраженно пробормотал он.
– Ничего не поделать, – махнул папиросой собеседник. – Это все Москва. Свет им подавай: Холливуд.
– Товарищ Шумяцкий – энтузиаст, – осторожно бросил первый камень Зайцев.
– Шумяцкий? Авантюрист. А не энтузиаст. Он, знаете, к кино какое отношение имеет? Ни-ка-кого! А туда же. Руководит. Холливуд здесь строит. Вот она. Москва. Нахальство, и больше ничего… Я, между прочим, в ателье у самого Дранкова начинал, и то не лезу… А вы случайно не москвич? – подозрительно отстранился он.