– Расскажите, – попросила я.
– Не могу, – стала отнекиваться Егоровна. – Это семейная тайна. Я Семену Михайловичу поклялась.
– Клавдия Егоровна, Ада Семеновна могла бы жить и жить. Мы должны найти человека, который свел ее в могилу.
Клавдия Егоровна опять надолго замолчала. Я не стала ее торопить. Начну упрашивать – она заартачится и унесет семейную тайну в могилу.
– Хорошо, слушайте, – наконец ожила Егоровна. – Жил когда-то в нашем городе один еврей по фамилии Цибельман, Яков Соломонович. Было у него двое деток: Семен и Руфина, ее все Руфой звали. До революции Яков Соломонович занимался тем, что деньги в долг давал. Ходили слухи, что Яков – весьма обеспеченный человек. Но слухи так и оставались слухами, никто достоверно не знал, сколько у Цибельмана денег и где он их прячет. Жил Цибельман скромно, в лохмотьях не ходил, но и Руфа с маменькой в соболях не щеголяли. После революции Яков Соломонович перестал давать деньги в долг, а зарабатывал себе на жизнь тем, что ходил в какую-то контору, в которой служил счетоводом. Прошли годы, гражданская война закончилась, жизнь стала налаживаться, начался НЭП. И тут все опять заговорили о Цибельманах: в городе открылась сеть магазинов, владельцем которых являлся Семен Яковлевич, сын Якова Соломоновича. Примерно в то же время Руфа открыла швейную мастерскую и стала самой модной модисткой в городе. Моя маменька нанялась в эту мастерскую швеей. Но это продолжалось недолго. Пришло время повальных арестов. Магазины Цибельманов конфисковали, а Семена с женой отправили в лагеря. С тех пор их никто не видел. Не выжили, наверное. Руфа, не дожидаясь, когда придут за ней, закрыла мастерскую, оставив лишь несколько мастериц, которые шили на дому. Среди этих женщин была и моя мама. Надо сказать, что у Семена за два года до ареста родилась дочка, которую родители назвали в честь бабушки Адочкой.
– Постойте, вы говорите о нашей Аде Семеновне или об ее тезке?
– Не сбивайте меня. Я человек старый, могу что-то и перепутать, – неожиданно рассердилась Клавдия Егоровна. – Имейте терпение. Теперь о Екатерине Сергеевне. Фамилия у нее была Иволгина. Она была замужем за инженером и имела средства, чтобы заказывать платья у модистки. Очень добрая была женщина и очень красивая. Яркая брюнетка с зелеными глазами. Ее муж, Семен Михайлович, был хорошим, умным, интеллигентным человеком, но красотой не блистал. Рядом со своей красавицей женой выглядел бесцветно: жиденькие светлые волосенки, тусклые глаза. Дочка Верочка в него уродилась: светленькая, голубоглазая. Ей всего два годика было, когда началась война. Семена Михайловича призвали на фронт, а Екатерину Сергеевну с маленькой Верочкой должны были эвакуировать. Но так случилось, что в эшелоне, который должен был увезти людей за Урал, всем места не хватило. Екатерина Иволгина и ее маленькая дочка остались в городе. Остались в городе и Цибельманы, осталась и я с мамой. Не буду рассказывать, как нам жилось. Страшно было ходить по городу. А потом немцы стали формировать поезда в Германию, якобы на работу. Сначала по-доброму записывали, потом насильно забирали и везли на вокзал. Евреев собирали отдельно. Примерно, за неделю до того, как за Цибельманами пришли, к моей маме прибежала Руфа. Старый Яков очень переживал за внучку, как чувствовал, что евреев не на работу увозят, а на верную смерть. Руфа пришла просить мою маму укрыть у себя Адочку. Яков через нее передал, что, если девочку спасут, он щедро отблагодарит. Так получилось, что я стала свидетельницей их разговора, сидела в соседней комнате и все слышала. Руфа плакала, говорила, что кроме мамы ей довериться некому: родственников в городе нет, соседи, которые так и не смогли смериться с нажитым Цибельманами богатством, сдадут их немцам. Но мама отказала Руфе. И не потому, что не хотела ей помочь. Ситуация была такая, что и нас тоже могли угнать на работы. Мне тогда уже шестнадцать было, таких уже немцы угоняли. Не могла мама у себя Адочку укрыть еще потому, что к ней иногда заходили немцы, что-то подшить, что-то подлатать. Ну и самое главное, Ада совсем не была похожа ни на маму, ни на меня, мы не могли ее выдать за свою родственницу. Вот тогда мама вспомнила о Екатерине Иволгиной. Украинка по национальности, она была темноволосая, чернобровая, яркая и при этом совсем не была похожа на еврейку. И Адочка вполне могла сойти за ее дочь. Мама вызвала меня из комнаты и послала к Иволгиной. Я привела Катю. Руфина смогла ее уговорить, вместе они пошли за Адой. Буквально через несколько дней Цибельманов увезли. Что с ними стало, я не знаю. Ни Руфина, ни Яков в город больше не вернулись.
Катя иногда к нам приходила, но всегда без девочек, боялась выводить Аду на улицу. А месяца за два перед тем, как наши выбили немцев из города, Иволгина пропала: то ли в Германию ее увезли, то ли убили случайно. Могла и под бомбежку попасть. О том, что Катя Иволгина пропала, мама узнала случайно. Шла мимо, зашла. Дети одни, голодные. Она покормила их тем, что смогла найти в квартире, и пообещала прийти завтра. Когда она пришла на следующий день, вместо дома нашла лишь угли. Дом был старый, двухэтажный, с деревянными стенами и перекрытиями. У кого возник пожар, неизвестно, но сгорело все дотла. Пожар случился днем, все успели выскочить, кроме девочек. Мама моя ходила, спрашивала у соседей, не видели ли они Веру Иволгину и еще одну девочку постарше, но те лишь качали головами. Все пришли к выводу, что дети сгорели в огне.
– Но ведь они не сгорели? – спросила я.
– Нет. Не знаю, что пришло в голову детям, но они незадолго до пожара покинули квартиру. А там то ли заблудились, то ли пришли, увидели пожар, испугались и опять ушли. Несколько месяцев они скитались по сырым подвалам, что ели не знаю, но, наверное, у девочек был ангел-хранитель, если они тогда смогли выжить. Их нашли в подвале наши солдаты. Верочка была похожа на скелет, Адочка выглядела не лучше, и обе были больны. Их поместили в госпиталь, расположенный недалеко от нашего дома. В этом госпитале работала медсестрой наша соседка. Мама часто приходила с ней, помогала ухаживать за ранеными. В госпитале она наткнулась на Верочку и Адочку, которых с трудом узнала. Когда девочкам стало лучше, их отправили в детский дом. Вы поймите, мама не могла взять к себе детей. Вчетвером мы бы не выжили.
– Вас никто не осуждает, – заверила я Клавдию Егоровну.
– Да-да, тем более что мама записала адрес детского дома, и когда вернулся Семен Иволгин, она помогла ему найти дочек.
– А как он нашел вашу маму?
– Вернувшись на пепелище, он бросился по знакомым, чтобы хоть что-то узнать о судьбе родных. Ему сказали, что все погибли, но он не верил и продолжал их искать. Обошел всех знакомых. Дошла очередь и до нас с мамой, он ведь не раз приводил жену к нам на примерки. Мама рассказала ему и про Катю, и про Адочку Цибельман. Семен Михайлович поклялся, что если найдет Верочку, то удочерит и Адочку. Так у него появилась вторая дочь. А потом война закончилась, Семен пошел на стройку, строил дома, сам получил жилье. Поскольку жениться он не собирался, то решил взять в дом няню. Опять пришел к нам, хотел, чтобы моя мама смотрела за девочками, но она по состоянию здоровья уже не могла работать: пережив войну, она протянула после победы всего лишь два года. Вместо мамы в няни пошла я. Вначале мне очень трудно с ними было: обе болезненные, слабенькие. Ада всего боялась, дичилась меня и Семена. Вера тоже не сразу отца вспомнила. Но потом все пришло в норму, выросли девочки и выпорхнули из гнезда. Жаль, что Семен рано из жизни ушел.
– Скажите, а Ада была привязана к вам? Вы вполне могли быть сестрами.
– Вы правы, у меня с Адой отношения были лучше, чем с Верой. Верочка с детства росла капризулей, она была младшенькая, все ее баловали и во всем ей угождали. И потом, вы учтите, что как хорошо Семен к Аде ни относился, а родной дочкой все же была Верочка. Хотя о том, что Ада ему не родная дочка, знала только я. После возвращения с фронта Иволгин получил квартиру в другом районе, с Катиными подругами и соседями по старой квартире он не общался, мама моя умерла. Я даже не уверена, что Ада помнила, что она Цибельман, а не Иволгина. Когда моя мама нашла девочек в госпитале, обе были в тяжелом состоянии, лежали с высокой температурой и в бреду. Это она записала их на фамилию Иволгины.
– А после того как девочки выросли, вы поддерживали с ними связь?
– С Верой нет, а вот с Адой – да. Периодически она приходила ко мне, мы с ней болтали.
– Она делилась с вами своими переживаниями? – подсказала я тему Клавдии Егоровне. – Романами? Что помешало ей выйти замуж?
– Да, наверное, не за кого было. Не встретила она того единственного, а чтоб замуж сбегать, размениваться не хотела.
– А ее подруга Ольга Наумовна сказала, что у нее долгое время был роман с женатым мужчиной.
– Ровно столько, пока она не узнала, что он женат, – отрезала Клавдия Егоровна.
– Что же получается, пятнадцать лет она не знала, что он женат?
– Пятнадцать лет? Ну, это вы загнули. Год от силы! У меня на глазах этот роман разгорелся и так же потух.
– Странно, – опешила я, – а со слов Ольги Наумовны, они встречались пятнадцать лет. Он был женат и был первым секретарем горкома партии. Она даже была беременна от него, но ребенок умер. Вот тогда они расстались.
– Да все не так было! – активно возразила Клавдия Егоровна. – Слушай, как все было. Ада работала на заводе. Там же мастером работал Ленька Крошин. И Ада, и Ленька оба были комсомольскими активистами. Виделись они часто: то заседания комсомольской ячейки, то подготовка к каким-то мероприятиям, то сами мероприятия. Короче, Ленька стал оказывать Аде знаки внимания. Ада в него влюбилась по уши, даже предложила ему к ней переехать. А он, странное дело, то у Адки ночевать остается, то неизвестно где шляется, наутро говорит, что всю ночь работал, мол, под вечер подкинули ему срочный заказ, предупредить не успел. Ада всему верит, более того, счастлива за любимого: срочные заказы не всем дают, а это значит, что руководство его ценит и ему доверяет. Сколько бы он врал Адке, не знаю, только нашлись добрые люд