– А не проще ли заглянуть в телефонный справочник? Ты же из него телефон выписала.
– Не проще, – возразила Алина. – Справочник надо листать, фамилию искать, а тут у меня все близко. – Она запустила руку в объемную сумку и вытащила на свет божий ворох самых разнообразных бумажек: чеков, телефонных счетов, несколько визиток и просто вырванных листочков из блокнотов. Покопавшись в мусоре, она нашла то, что искала. – Ну вот он, телефончик. Набираю. Алло, это Ангелина? С вами говорит знакомая вашей матушки. Не подскажите, когда она возвращается из санатория, – последовала короткая пауза. – Значит, завтра? Спасибо огромное! – Алина положила трубку. – Нам везет. Алевтина Павловна купила двухнедельный курс и завтра возвращается домой. Поезд приходит утром.
– Вот видишь, как все хорошо складывается. Не так долго осталось терпеть.
– А ты уверена, что нам не надо ничего говорить Ирэн? – еще раз спросила Алина.
– Алина, не надо заранее волновать человека, – мудро рассудила я. – Пусть гуляет, знакомится с городом, может, найдет дом, в котором жили ее предки.
– Как скажешь.
До конца рабочего дня я спорила с Алиной, когда лучше приехать к Алевтине Павловне. Алина уговаривала меня появиться у нее с самого утра, а еще лучше встретить с поезда. Я настаивала на том, чтобы дождаться, когда уйдет на работу ее дочь, и лишь затем позвонить и уговорить ее встретиться.
– Почему мы должны терпеть и мучиться в неведении? – капризно надувала губы Алина.
– Да как ты не поймешь, если Алевтине есть что скрывать, она до конца будет молчать перед дочерью. Разве она может быть при ней откровенна? Как она объяснит дочери, что всю жизнь носила чужое имя?
– Ну, может, ты и права, – в конце концов Алина сдалась.
Кто бы знал, чего нам стоило дожить до полудня следующего дня. Ровно в двенадцать я сняла трубку и набрала номер домашнего телефона Крошиной.
– Алло, это Алевтина Павловна? – страшно волнуясь, просипела я в трубку.
– Да, а кто говорит?
– Марина Владимировна Клюквина, – представилась я и добавила: – боюсь, мое имя ни о чем вам не говорит.
– Да, что-то я вас не припоминаю.
– Мы не встречались, но поговорить нам нужно. Вы могли бы меня и подругу принять? Сегодня, если можно? Мы понимаем, что вы с дороги устали, вам нужно отдохнуть, но это очень важно для нас.
– Вы можете мне назвать причину, по которой вы бы хотели со мной встретиться? – спросила Крошина.
– Пожалуйста, не бойтесь нас. Если вы опасаетесь за свою безопасность, то можете не волноваться, мы не мошенники. Если хотите, позвоните в полицию майору Воронкову, он даст нам рекомендацию.
– Лишнее Воронкову звонить, – зашипела мне во второе ухо Алина. – Зачем полицию вспоминать? Еще испугается полиции.
– Алевтина Павловна, мы разыскиваем одного человека. Речь пойдет о вашей родственнице, – приоткрыла я завесу. – Подробности при встрече.
– Хорошо, подъезжайте. Сейчас провожу на работу дочь и до вечера буду свободна. Адрес знаете?
– Знаем, скоро будем.
Для своих лет Алевтина Павловна прекрасно выглядела. У нее было ухоженное лицо, тронутое легким загаром, и пышные волосы, выкрашенные в сочный каштановый цвет. На фигуру ей тоже было грех жаловаться, она не расплылась подобно своим ровесницам и не высохла, а носила приблизительно сорок восьмой размер, что для женщины ее лет было весьма неплохо.
– Это вы мне звонили? – спросила она, стоя на пороге.
– Да, я звонила.
– Проходите, – она распахнула перед нами дверь.
Именно такой я представляла квартиру партийного функционера. Просторная гостиная, велюровый мягкий уголок, югославская стенка, забитая хрусталем, и чешская люстра. Конечно же, и стенка, и мягкий уголок были не новыми. Не менее четверти века хозяева пользовались этой мебелью, но и сегодня она выглядела добротно и внушительно.
– У вас очень мило, – сказала Алина, оглядываясь по сторонам. Все стены были увешены картинами. От тяжелых позолоченных рам рябило в глазах. – Это что же, все настоящее?
– Да, это все подлинники, хотя авторы этих картин не очень известные художники, – просветила нас Алевтина Павловна. – В основном местные мастера. Моему мужу часто дарили произведения искусства. Я даже хотела открыть художественную галерею.
– Да, красота, – охала Алина. – Мне вот эти две картины нравятся. Морской берег и опушка леса.
– У вас хороший вкус. Да вы садитесь, пожалуйста. Чай, кофе? – предложила хозяйка.
– Нет, спасибо, – ответила я. Мне не терпелось скорее перейти к делу.
– Тогда я вас слушаю, – сказала Крошина, усаживаясь напротив.
– Алевтина Павловна, вы знакомы с Адой Цибельман?
Лицо Алевтины Павловны застыло, будто время замерло для нее, взгляд помутился, потом она и вовсе опустила веки и уткнулась глазами в пол.
– Алевтина Павловна, вы должны знать, что мы не причиним вам вреда. Если вы захотите, наш разговор останется между нами. Умерла женщина, и нам надо во всем разобраться. Вы знаете Аду Семеновну Цибельман? – повторила я свой вопрос.
– Кто умер? Какая умерла женщина? – дрожащим от волнения голосом спросила Крошина.
– Ада Семеновна Иволгина, – как можно спокойнее произнесла я. – А это имя вам о чем-нибудь говорит?
– Да, – выдавила она из себя и опять замолчала.
Я переглянулась с Алиной. Она взглядом показала мне на сумку, в которой лежало последнее письмо Ады к Крошину, написанное уже после его смерти.
– Алевтина Павловна, я понимаю, что могу вас расстроить, и заранее прошу меня извинить, но умоляю, прочтите вот это, – я вытянула из сумки сложенные листки и протянула их Крошиной.
Когда она брала письма, ее рука дрожала. Развернув листок и увидев, что письмо адресовано Леониду, она тревожно посмотрела на меня.
– Читайте, – еще раз попросила я.
Алевтина Павловна отошла к окну и стояла там минут десять, не меньше. Вернулась к нам лишь тогда, когда пришла в себя от прочитанного.
– О том, что у Леонида есть женщина, я, конечно же, знала, – тяжело выдохнула она. – Но что она…
– Алевтина Павловна, начните с начала, – посоветовала я.
– Хорошо, слушайте. Мое настоящее имя – Ада Семеновна Цибельман.
Глава 20
Отца и мать Адочка не помнила, зато хорошо знала, что они враги народа и сама она тоже враг народа, поскольку является их дочкой. И если взрослые редко когда шушукались у нее за спиной, чаще с сожалением поглядывали на нее и замолкали при ее приближении, то соседские мальчишки не упускали случая, чтобы дернуть ее за косички и бросить обидное:
– Предательница, вражина.
Почему она предательница и враг, Адочка не понимала. За свою короткую жизнь она не успела сделать ничего плохого. Дедушка и тетя учили ее быть доброй и отзывчивой. Такой она и старалась быть. Она рано научилась читать и писать. Собиралась на следующий год пойти в школу, но ее мечтам не суждено было сбыться – началась война. Выехать Цибельманы не успели, да, собственно, их никто не приглашал эвакуироваться. В первую очередь вывозили семьи партийных работников и специалистов: учителей, врачей, квалифицированных рабочих. Семья врагов народа мало кого интересовала.
Первый год фашисткой оккупации Адочка помнила плохо. Тетя Руфа изредка ходила на базар, понемногу распродавала вещи, а на вырученные деньги покупала продукты. Лишний раз Цибельманы из квартиры не выходили – боялись, немцы не слишком жаловали евреев. Ходили слухи, что в других городах, в которых немцы хозяйничали давно, евреев или заперли в гетто, или вовсе расстреляли.
Тот вечер Ада запомнила хорошо. Прибежала взволнованная Руфина и с порога бросилась на шею отцу, Адочкиному деду.
– По всему городу расклеены объявления. Полицаи ходят по домам разносят повестки.
– Что за повестки?
– На работу в Германию. Вроде как и работа будет по интересам, и жилье дадут. Только говорят, что это все неправда, людей повезут в лагеря. Евреев собирают отдельно от остальных, целыми семьями. Что будем делать?
Дед посмотрел на Аду.
– Поиграй с куклой, – сказал он девочке, а сам вывел Руфину в коридор.
Через некоторое время Ада услышала, как хлопнула входная дверь. В комнату вошел один дед, без Руфины.
– Вот что, внучка, – сказал дедушка Аде, – может такое случиться, что мне и твоей тете ненадолго придется уехать. Ты поживешь в чужой семье, так будет лучше для тебя.
На все вопросы Адочки – куда они собрались и как долго их не будет – дед отвечал:
– Ты, главное, не бойся и помни о нас, о своем отце и матери, а мы постараемся вернуться.
Это «постараемся» Аду очень напугало. Она не один раз слышала от старушек-соседок, что сейчас, как никогда, опасно быть евреем.
«Если дедушка – еврей, если папа и мама тоже были евреями, то и я еврейка. Значит, меня подстерегает опасность на каждом шагу», – думала Адочка, чувствуя, как от страха холодеют ее руки и ноги.
Ее стало знобить, она залезла под одеяло и так там просидела до самого вечера, пока не вернулась тетя Руфа. Руфина пришла не одна, с ней была незнакомая женщина. Несколько минут женщина о чем-то беседовала с дедом. Говорили они так тихо, что Ада как ни прислушивалась, лежа под одеялом, не смогла ничего понять. Потом дедушка, тетя и незнакомка подошли к Аде.
Дед заговорил с ней нежно и ласково. От его слов на Адочкины глаза навернулись слезы, она поняла, что сейчас они будут прощаться.
– Ада, это тетя Катя. Мы с ней обо всем договорились. Ты станешь ее приемной дочерью. Могут поинтересоваться, как ты к ней попала. Катина сестра, твоя мать, жила в деревне и умерла от голода. Катя взяла ее дочь, то есть тебя, к себе. Теперь ты ее должна называть мамой. Катя все тебе расскажет о своей семье, а ты все хорошо запомнишь. Ее мужа зовут Семен, так же, как и твоего настоящего отца. С его именем ты не запутаешься. Если тебя спросят, кто были родители, назовешь одну мать, Марию Иванову. А теперь повтори. Меня сейчас зовут Ада Иволгина.