– Да там чисто, платье ваше не пострадает.
– Да? – усомнился поверенный и еще раз осмотрел сиденье. Внимательно оглядел платок, пожевал губами, оглянулся на отца. – Вы, несомненно, правы, но прошу правильно понять и мои сомнения, ведь здесь и сейчас это мой единственный костюм…
В ответ ничего не стал говорить, лишь руками развел. Хозяин – барин, как известно.
Отобедали все вместе, в кругу семьи, так сказать. Мачеха с отцом развлекали гостя, как умели. В основном расспрашивали о столичной жизни, о новостях, о том, кто куда из знакомых выходил или выезжал, ну и тому подобное. Я не вникал, но и не пропускал мимо ушей. Пригодится когда-нибудь. Кстати, с мачехой после того подслушанного разговора старался не пересекаться лишний раз. Но и не скрывался специально, чтобы не вызвать у нее подозрение. Ни к чему. С сестричками все было ровно. Сначала видеть их не мог, а потом понял – они-то здесь ни при чем. И постепенно вернулся к прежним отношениям.
А потом засели мы втроем в отцовском кабинете аж до самого вечера. Потому что и отец меня одного не оставил, и разговор плавно переместился на поиск подходящего для меня и моих целей участка. И я прекрасно понимал, что все это будет в скорейшем времени исполнено, очень уж у нашего адвоката глаза горели в предвкушении хорошего вознаграждения за свою работу. А если учесть, что при самом благоприятном раскладе можно и акционером нашего будущего предприятия стать, о чем я между делом намекнул Александру Карловичу, то такое рвение становится более понятным и легко объяснимым. Опять же, кто на себя может взять юридическую составляющую будущего производства? Пока только Паньшин…
Слово за слово, дело к ужину подошло. И выезжать на ночь глядя адвокату не очень хотелось. Заметно было, как он в процессе разговора то и дело поглядывал в окошко, морщился, вздыхал, доставал часы из жилетного кармашка, щелкал крышкой и еще раз нарочито вздыхал по поводу столь позднего часа. До того довздыхался, что отец наконец-то не выдержал и предложил гостю ночлег. А я пошел еще дальше:
– Александр Карлович, завтра будет такая же жаркая погода, как сегодня. Представьте, это же сколько часов придется трястись в коляске под солнцем? А потом еще на поезде…
– А что делать? – сокрушается Паньшин и бросает на меня быстрый изучающий взгляд. – А вы к чему это мне рассказываете? Только не говорите, что просто так, все равно не поверю. Неужели…
И замолкает, смотрит с интересом во взгляде, прямо-таки глаз не сводит с меня, с жадным нетерпением ждет ответа. Отец уже обо всем догадался, но он против моей затеи, это тоже хорошо видно. Да и исходящие от него отрицательные эмоции я считываю на раз. Но все равно продолжаю:
– А что вы скажете, если я вас до столицы на своем самолете довезу?
И пока довольный и явно растерянный адвокат подыскивает нужные слова, я уже для отца привожу весомые, на мой взгляд, доводы:
– Сэкономите себе кучу времени, не придется коляску туда-сюда гонять, билет на поезд не придется покупать, париться в душном вагоне и жариться под солнцем. Здесь сядем в самолет, там слезем. Красота же!
– Николай, а ты уверен, что сможешь долететь до столицы? – предостерегает от рискованного перелета отец.
Прекрасно понимаю, в чем тут дело – ему самому очень хочется оказаться на месте Паньшина. Да только данное жене слово не позволит этого сделать. А еще он и впрямь за меня тревожится. Все-таки расстояние огромное по меркам этого времени, и подобный перелет еще никто не осуществлял.
Это первая и, пожалуй, главная причина, по которой я намереваюсь выполнить задуманное. Отличная реклама для моего самолета, особенно если перед этим адвокат телеграфирует знакомым журналистам. Есть же у него такие? Наверняка есть.
О чем и говорю во всеуслышание, затыкая столь весомым доводом сразу и отца, и пока еще сомневающегося адвоката.
– Представьте утренние газеты. Первый в России воздушный перелет до столицы! Огромное расстояние покорилось отважным воздухоплавателям! И наши фотографии на первых страницах всех газет. Если после такой рекламы мы не сможем продавать наши самолеты, то грош нам с вами цена. А ведь наверняка еще и военное ведомство заинтересуется?
– А ведь это и впрямь интересное и заманчивое предложение, – медленно проговаривает Александр Карлович. Переводит взгляд с меня на отца. – Вы можете начинать гордиться своим сыном. Столь мудрые и взвешенные слова в таком молодом возрасте говорят о многом. Весьма о многом!
Теперь уже оба смотрят на меня. И адвокат резюмирует:
– Далеко пойдете, молодой человек, очень далеко. Если, конечно, не остановитесь на достигнутом. Поверьте, медные трубы много талантов погубили.
– Не остановлюсь, я еще в самом начале своего пути.
– Смелое заявление для юноши. Но, как говорил один умный человек: «Надежды юношей питают!»
– «Отраду старцам подают, в счастливой жизни украшают, в несчастный случай берегут», – полностью согласен с этим утверждением.
– Удивили, Николай Дмитриевич! Как есть, удивили, – воскликнул Паньшин. – Не каждый молодой человек вашего возраста способен процитировать известного мудреца и поэта. Удивили и порадовали. Кстати, не находите, что это выражение отлично к вам подходит? Остается лишь позавидовать вашему отцу…
Адвокат кланяется папеньке, отец довольно улыбается и тут же отвечает ему встречным комплиментом:
– Вижу, что сегодня в моем кабинете происходят воистину удивительные вещи. Которые обсуждают не менее удивительные и, не побоюсь этого слова, замечательные люди. Это я вас имею в виду, Александр Карлович. Если бы не ваше участие в судьбе моего сына, если бы не ваши знания, то вряд ли мы бы сами смогли правильно распорядиться изобретениями моего сына.
Сижу, молчу, наслаждаюсь происходящим. Не скрою, приятно выслушивать в свой адрес хвалебные речи. Но «медных труб» не опасаюсь, все-таки я до сих пор человек еще того, своего, времени. Так что «медные трубы», это явно не про меня.
И очень нравится мне, как отец с адвокатом друг друга нахваливают. Прямо душа поет при виде двух благодушно настроенных персон. Только пора бы и к делу возвращаться.
– Прошу прощения, что прерываю вашу беседу, но, Александр Карлович, сколько вам нужно времени, чтобы подготовить столичных журналистов?
– Сегодня уже поздно, а завтра с утра Дмитрий Игоревич отправит человека на телеграф. Текст я сегодня же подготовлю, расходы все беру на себя, – выставляет руку ладонью вперед, затыкая этим жестом начавшего возражать отца. – Не спорьте, Дмитрий Игоревич, так будет правильно. Должен же и я принять хоть какое-то участие в этом деле? Да почему только столичных журналистов? Я обязательно проинформирую и губернских. Иначе они мне этого потом не простят.
Паньшин весело хохочет, и ему тут же вторит отец. Я же сдержанно улыбаюсь, потому что уже прикидываю, чем мне это может грозить. Изменением маршрута? Обязательной посадкой в губернском городе? Тогда нужно будет организовать посадочную площадку, выставить оцепление из полицейских и пожарных, охрану организовать, заправку. Бензин прикупить заранее.
Дожидаюсь, пока затихнут смешки, и выкладываю свои мысли. Начинается серьезный разговор, планируем каждую мелочь до позднего вечера. Понимаю, что все учесть невозможно, но постараться нужно.
Расходимся поздно. Отец просит меня задержаться в кабинете. Жду коронной фразы про «попрошу остаться», но не дожидаюсь, поэтому вымученно улыбаюсь. Вымученно, потому что просто замотался, устал.
– Николай, ты уверен в себе? – прямой вопрос требует такого же ответа. – Очень непростое дело ты затеял. Я не хочу тебя останавливать на полпути, наоборот, поддерживаю во всех начинаниях, но пойми меня правильно, ты у меня один. И ты наследник славного княжеского рода с богатыми традициями, не забывай об этом.
– Не забуду, не волнуйся. И да, я в себе уверен. В чем не уверен на сто процентов, так это в моторе. Кто знает, сколько еще эта тарахтелка проработает?
– И ты готов всем рисковать?
– Нет здесь никакого риска. В случае отказа мотора просто сядем на первую попавшуюся площадку. Даже в этом случае шума в прессе будет столько, что замучаемся отбиваться от предложений.
– Ну-ну, – явно сомневается в последнем предположении отец. – Посмотрим. Еще раз говорю, не хочу хоть как-то мешать твоим планам или в чем-то тебя ограничивать. Только об одном прошу, будь умным и не подведи ни меня, ни наш род. Помни о том, кто ты есть таков! Да, а если, не дай бог, конечно, сядешь на первую, как ты говоришь, площадку, то как тебя оттуда вытаскивать?
– А вот об этом мы завтра поговорим…
– Устал? Понимаю, у меня голова тоже кругом идет. Ступай к себе, завтра у нас всех будет весьма напряженный день. Спокойной ночи, сын.
– Спокойной ночи, – кланяюсь и прикрываю за собой дверь.
Вверх по лестнице поднимаюсь бегом, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Лестничный холл сменяется сумраком короткого коридора, глаза не успевают привыкнуть к темноте, но ждать не хочу и иду вдоль стены на ощупь.
Вот-вот должна быть дверь в мою комнату. Но рука вместо ребристой филенки натыкается на мягкое. Инстинктивно сжимаю пальцы, ойкает девушка. Разворачиваюсь, напрягаю глаза:
– Сашенька? Ты что здесь делаешь?
А сам не жду ответа, помогаю себе второй рукой, приобнимаю девушку и бочком, бочком веду ее в свою комнатку. Что интересно, она и не сопротивляется, перебирает ножками, прижимается ко мне тугим бедром. Получается, именно меня и дожидалась?
Не забываю закрыть за собой дверь на задвижку. В комнате темно, но лишь первое время, потом зрение адаптируется к скудному освещению. Из окошка льется белесый свет, белые ночи в разгаре, поэтому кое-что хорошо видно. Рывком подтягиваю к себе девушку, она ойкает и податливо прижимается ко мне всем телом. Поднимает лицо, глаза закрыты, подставляет губы, требовательно стонет, и я впиваюсь поцелуем в пухлые губки.
Солнечный свет бьет в окошко, занавески вчера никто из нас не догадался задернуть, добирается до лица, слепит глаза через закрытые веки. Приходится просыпаться. Воспоминания о чудесной ночи будоражат, заставляют чаще забиться сердце, тяну руку в сторону и никого не нахожу. Открываю глаза, приподнимаюсь на локте, оглядываю смятую постель, пустую комнату, откинутую задвижку – убежала Сашенька. Жаль! Но может, это и к лучшему. Или нет, от повторения кое-чего я бы сейчас точно не отказался.