— Мы вдвоем с Бережным не дали врагу сбить ни одного нашего. А почему мы не видели никого из вас в этой схватке? За облаками спокойнее. Я буду водить группы, — мне пришлось обращать это предупреждение к рядовым летчикам и к комэску тоже. — Со следующего вылета буду водить. Но если впредь кто уйдет со своего места прикрытия, я его сам расстреляю. Отвечу за это, но расстреляю как предателя.
Только это слово, эта угроза могли передать мое возмущение, мое волнение, мою обеспокоенность положением в эскадрилье. Было ясно, что так, как мы летали только что, больше летать нельзя. Я сейчас думал о наземниках, о бомбардировщиках и о себе. Я не собираюсь погибнуть, как придется. Нам надо еще много воевать. Летом сорок первого года мы, необстрелянные, встречали врага на границах с большей яростью и сплоченностью, чем кое-кто встречает его здесь, в глубине нашей территории.
От места, где мы стояли, начинался длинный ряд «Ильюшиных». Я посмотрел на них, и мне стало радостно на душе. Я сказал, что на Пруте и на Днепре у нас не было столько замечательных штурмовиков. Мы должны гордиться тем, что рядом с нашими ЯКами вон сколько их стоит теперь на аэродроме. Не будем терять их, ни одного!
Летчики разошлись к своим самолетам. Комоса сказал:
— Правильно. Действуй. Я сегодня себя что-то очень плохо чувствую. Язва мучает.
В этот же день, в перерыве между вылетами, у нас в эскадрилье состоялся еще один разговор.
Название этому боевому порядку сопровождения штурмовиков и бомбардировщиков родилось здесь же, но сущность его созрела раньше. Он вырос из нашего опыта. «Этажерка»! Да, именно она даст об этом порядке схематическое представление. Внизу бомбардировщики или штурмовики — первая площадка, затем группа непосредственного прикрытия, с превышением пар друг над другом — вторая и выше сковывающая группа. Главный принцип взаимодействия между «этажами» таков: ни при каких обстоятельствах не увеличивать установленное превышение, держаться всем на дальности огня и маневра.
Верно, новое прививалось нелегко, были и срывы. Мне еще пришлось однажды испытать трудные минуты, когда меня оставили мои напарники по группе.
В этом вылете мы сопровождали две девятки ИЛов. Они наносили удар по скоплению танков в лесу около Изюма. При подходе к цели сковывающая группа ЯКов ушла за облака. Мы остались парой с Науменко.
Штурмовики удачно отбомбились ампулами с зажигательной смесью КС и стали на обратный курс. Я уже облегченно вздохнул: задача успешно выполнена, и «мессершмитты» нам не помешали. И тут они оказались легки на помине. Шесть штук, как осы, устремились на ИЛов. Идя им наперерез, я выбирал, где ведущий. Во что бы то ни стало надо сбить его. В этом спасение и ИЛов и наше. Однако ведущий увертывался от моих атак. Мы с Науменко бросались с одного фланга на другой, отгоняя атакующих и одновременно отбиваясь от наседавшей на нас пары. От жары перегревшегося мотора и нервного напряжения гимнастерка была мокрая от пота и неприятно липла к телу. Казалось, не будет конца этой неравной схватке. Сколько проклятий было высказано в адрес ушедшей четверки ЯКов! Но вот подвернулся удачный момент. Пара «мессеров» пошла в атаку на отставших двух ИЛов, и тут ведущий попал мне в прицел. В упор в левый борт я расстрелял его, и мои расчеты оправдались. Остальные «мессершмитты» сразу же прекратили атаки и отвалили в сторону.
И на этот раз нам повезло: все подопечные, даже без пробоин, пришли домой.
На аэродроме со своими уже давно севшими «коллегами» по группе произошел бурный разговор, который оказался, к счастью, последним.
В налетах на Изюм, Сватово, Старобельск наш полк вместе с бомбардировщиками и ИЛами крепко сколотил новый боевой порядок — «этажерку». И хотя обстановка в небе оставалась напряженной, мы не потеряли ни одного своего «Ильюшина» или СУ-2. В эти дни нашему полку на аэродроме в Славяносербске командующий воздушной армией генерал К. А. Вершинин вручил гвардейское знамя, и мы, стоя на коленях, приняли священную клятву гвардейцев: сражаться за Родину до последнего вздоха.
В нашем новом строю все осмыслено, испытано в деле, мы коллективно отражали нападение «мессеров» на наших подопечных ИЛов. Каждый строго сохранял свое место и действовал по разработанному на земле плану боя. Но вскоре в одном из вылетов именно я оторвался от своей группы. Мы сопровождали 18 ИЛов. Я шел парой с Науменко, в непосредственном прикрытии. Комоса опять не взлетел, нас осталось двое вместо четверых. На высоте четверка МИГов, ведомая Фигичевым, шла с бомбами под крыльями. После окончания штурмовки ИЛов Фигичев тоже спустился со своего верхнего «этажа», чтобы сбросить бомбы. «Мессершмитты», напав в этот момент на нашу группу, застали нас всех в невыгодном положении: у нас не было высоты.
Науменко ринулся на пару «мессершмиттов», устремившихся к МИГам, которые беспечно пикировали на цель. Я бросился на вторую пару, прорывающуюся к ИЛам. Они были совсем близко от меня. Нужно одного снять, чтобы потом успешно отбиваться от всей группы, да и захотелось добавить к недавно сбитым Ю-88 и МЕ-110 еще одного МЕ-109. Это вдохновило меня на дерзость. Я решил преследовать и догнать «мессеров», шарахнувшихся от меня вверх.
Они пользовались излюбленным приемом — уходили в сторону солнца. Слепящий свет мешал мне видеть серые силуэты, но через несколько секунд заметил, что быстро отстаю. Меня это удивило: ЯК-1 не уступал ME-109 в скорости. Вскоре я догадался, что имею дело с «мессерами» новой модификации — МЕ-109ф, о которых нас уже информировали.
Посмотрел вниз. Наших там уже не было. Значит, я остался один с парой грозных врагов. К тому же они находятся со стороны солнца и имеют преимущество в высоте.
Поняв трудность своего положения, я переложил машину на крыло, чтобы уйти к своим. Но оторваться от зависнувших надо мной врагов было не так-то просто. Они быстро догоняли меня.
О помощи нечего было и думать. Приходилось рассчитывать только на себя. Развернувшись навстречу «мессерам», я решил им показать, что бежать не собираюсь и готов сразиться. Но они не приняли лобовой атаки, ушли на высоту и снова повисли надо мной, как занесенный меч.
Что делать? У них преимущество в высоте и скорости. Подо мной земля, занятая врагом. Горючего у меня в обрез — только дойти до аэродрома. Если оно кончится или я в чем-либо допущу просчет, фашисты расстреляют меня, как мишень. Остается один выход — применить хитрость.
Еще ничего не придумав, разворачиваюсь на восток и даю полную скорость, выжимаю из своего ЯКа все, что он может дать. «Мессершмитты» бросаются за мной, как две стрелы, пущенные туго натянутой тетивой лука. Вот они уже на дальности прицельного огня. Я резко перевожу самолет в пикирование. От стремительного падения машина дрожит, в ушах появляется сверлящая боль.
Приотставшие было «мессершмитты» вновь догоняют меня. Я уже чувствую их за спиной, знаю, что ведущий пары вот-вот откроет по мне огонь. И в эти секунды я вспомнил о маневре, который отработал во время полетов на «мессершмитте». Если этот «крючок» подведет меня, придется расплачиваться жизнью.
Резко бросаю самолет на горку и закручиваю спираль. В глазах темно от перегрузки. В верхней точке перевожу машину через крыло на горизонт. И тут происходит как раз то, на что я рассчитывал. «Мессершмитт», обогнав меня, оказывается впереди, в каких-то пятидесяти метрах, и сам попадает в перекрестие моего прицела. Даю в упор длинную очередь из пушки и пулеметов. «Мессер» на мгновение как бы повисает в прицеле, а затем, перевернувшись, идет к земле. Рядом, чуть не задев меня, проскакивает его ведомый.
Я бросаюсь за ним, но он, видимо, не настроен драться. Что ж, это и меня вполне устраивает. Проследив за взрывом сбитого МЕ-109ф, ухожу за облака и беру курс на восток, домой!
Тревожит, что крайне мало осталось горючего. Если Фигичев не разделался с той парой «мессеров», которая пошла за ИЛами, она на обратном пути может встретиться.
Но радость победы быстро заглушает эту тревогу. А вид белых гор Лисичанска окончательно меня успокаивает. Ведь от них наш аэродром совсем рядом.
Треск пуль об обшивку самолета моментально отрезвляет меня. Быстрым, почти машинальным движением ручки и рулей делаю «бочку» со снижением. Этот маневр я тоже отрабатывал давно, еще зимой. Почему именно сейчас он пришел мне на память, не знаю. Видимо, во мне все время жила готовность его выполнить, и только не было подходящей ситуации. Цель этого маневра — затормозить самолет, чтобы вперед вырвались атакующие.
Надо мной проскакивают два «мессершмитта». Задираю нос ЯКа и вдогон даю длинную очередь по ведомому. «Мессершмитты» резко уходят вверх. Довольно испытывать судьбу. Сваливаю продырявленного ЯКа в облака и, посматривая вокруг, быстро иду на аэродром.
Невольно анализирую свою ошибку. Почему так случилось? Да потому, что мой самолет проецировался на фоне белых облаков, как на экране. А главное — я проявил беспечность. Одержал победу и успокоился.
Вот, наконец, и моя тихая стоянка. Снимаю шлемофон и вижу: один наушник поцарапан пулей. Теперь я был всего на один сантиметр от смерти.
Новый начальник штаба стоит на крыше землянки и в бинокль наблюдает за стоянкой. Он, конечно, видит, как одни летчики осматривают мой шлемофон, а другие считают пробоины в кабине и плоскостях.
Среди собравшихся на стоянке — Фигичев и мой ведомый. Я не сетую на них, они совершенно правы в том, что не оставили ИЛов ради меня. Но и друзья не упрекают меня за горячность, видят, что я и сам недоволен собой, своими стихийными действиями.
Но от расспросов не уйдешь. Каждому интересно узнать, что произошло в воздухе с товарищем.
— Выходит, ты наскочил на ту пару «мессеров», которую я отпугнул от звена Фигичева. Она шла за нами почти до самого аэродрома, — пояснил Науменко.
— Видимо, она, — согласился я.
— Ну, значит, недаром мы с тобой отрабатывали уход из-под огня «бочкой». В Ровеньках начали, а сегодня пригодилось, — напомнил мне Искрин о наших с ним экспериментах.