Только начал планировать, вижу: У-2 уже пошел на взлет. Оставалось одно: лететь, даже если мотор перегреется, но непременно на свой уже хорошо знакомый аэродром. Только там можно рассчитывать на благополучное приземление.
Сразу вспомнилась белая будка стрелочника. Чтобы выйти на «Т» в темноте, надо придерживаться этого ориентира.
Я потуже затянул плечевые ремни: при неудачной посадке не выбросит из кабины.
По железной дороге вышел к станции. Она уже погрузилась в темноту. Но белую будку я сразу отыскал. Зашел на посадку. Стартер дал зеленую ракету — садиться можно. Планирую. Проскочил будку. Вот бы теперь стартер осветил «Т». Вторая ракета появилась, но… красная. А я уже был у самой земли и не мог вывести самолет из планирования. Легкий удар, машина катится. Но взлетает новая запретная ракета, предупреждая об опасности, притаившейся впереди. Я даю полное торможение. Самолет, виляя, норовит опрокинуться на нос.
В свете фары прямо перед собой вижу истребитель. Еще торможу. Машина останавливается буквально носом к носу с каким-то И-16. Что такое? Ведь на этом аэродроме, не было ни одного «ишачка».
Подбегают испуганные незнакомые техники. Спрашиваю, откуда взялись здесь И-16. Оказывается, за мое отсутствие на наш аэродром перебазировался полк Маркелова, который находился вблизи того города, куда я летал. Эти летчики и привезли весть о том, что еще вчера туда нагрянули немцы.
Когда я появился в столовой своего полка, там очень удивились. Меня уже считали пропавшим. Пошли расспросы:
— На чем прилетел?
— На МИГе.
— Нашего полка?
— Нет.
— А где наши?
— Не знаю. Сам еле вырвался оттуда.
Я был очень доволен тем, что угнал самолет из-под носа у гитлеровцев. У-2 приземлился через час. Пилот рассказал, что, ожидая моего сигнала, заметил, как из леса выехала группа немецких мотоциклистов. Потому и пошел на взлет, хотел предостеречь, чтобы я не садился.
Через два дня мы вынуждены были переменить аэродром. Сели неподалеку от станции, где кончалась железнодорожная ветка. Дальше на восток населенные пункты встречались очень редко. Дорога на Баку проходила значительно южнее.
Так через год мы отступили к берегу другого нашего моря. Тяжело и горько было сознавать это. А главное — MHOAIA оставалось непонятным. Почему наши войска продолжают отходить на восток? Почему мы по-прежнему ведем бои на потрепанных машинах? Когда же на помощь нам придут свежие полки, оснащенные новой техникой?
При перебазировании я оказался в затруднительном положении. Мне пришлось перегонять два самолета: ни одного лишнего летчика у нас не было. Перебросив на новое место ЯК, я вернулся с другим летчиком на У-2 за МИГом. Встретил нас мой техник, усталый и голодный. Ночевал он возле самолета и уже сутки ничего не брал в рот.
Проводив взглядом улетевший обратно У-2, Чувашкин вздохнул и унылым голосом сказал:
— И зачем вы, товарищ капитан, приволокли этого пегого на мою и свою голову?
— Что, не нравится самолет?
— Ну, как мы его запустим?
— Сложно?
— Его же нельзя зарядить сжатым воздухом.
— Почему?
— Об этом надо спросить конструкторов, товарищ капитан. Переходник от ЯКа совершенно не подходит к МИГу.
— Значит, каждый конструктор действует по своему усмотрению, не задумываясь о том, что это даст на практике?
— Выходит, так.
Мы начинаем возиться у баллона: как его присоединить, чем скрепить воздушную трубку с самолетом, чтобы воздух провернул мотор? Долго мучились и, наконец, мотор запустили. Чувашкин торопится занять свое место — за бронеспинкой моей кабины. Он и я рады. Радуемся своей маленькой победе, мы летим, мы не оставили самолет на аэродроме, который скоро займут немецкие войска. В конце концов этот самолет где-то отремонтируют и он станет боевой силой.
12. Край войны
Дни стояли жаркие, дул палящий ветер, но чувствовалось, что лето уже на исходе. Хотя мы, фронтовики, отступая по кубанской земле, почти не воспринимали примет времени и местности. Замечали, казалось, только горы. Одни горы! Полк перебрался теперь в самое предгорье. Там, дальше, среди скал, негде ни посадить машину, ни взлететь.
— Куда же дальше?
Ответа не было. Мы его ни от кого и не ждали. На последних самолетах ежедневно летали сопровождать бомбардировщиков. Сбрасывали тяжелые фугаски на вражеские колонны, продвигавшиеся к Грозному. Работали мы очень дружно, но не обходилось и без конфликтов.
Однажды наша шестерка сопровождала группу ПЕ-2. Ее ведущий обнаружил лишь небольшую колонну автомашин противника. И все-таки он сбросил свои бомбы. За ним отбомбились и другие. Я недоумевал: ведь если пролететь над этой дорогой дальше, наверняка можно найти более важную цель. Зачем же так неразумно тратить время и боеприпасы? Вот она, слепая исполнительность! Никакой инициативы!
Отбомбившись, «пешки» развернулись на обратный курс. Только один из всей группы бомбардировщиков продолжал полет по прямой. Я понял намерение командира этого экипажа и повел всю шестерку за ним. Мы, истребители, готовы были умереть за этого смельчака.
Вскоре мы увидели на дороге настоящую лавину немецких танков и автомашин. Несмотря на зенитный обстрел, ПЕ-2 прорвался к цели и, спикировав, точно послал все свои бомбы в самую гущу колонны. На дороге выросли фонтаны огня и дыма. Мы с радостью наблюдали эту картину. Один смелый и инициативный экипаж нанес врагу урон больший, чем вся группа. На обратном маршруте мы сопровождали бомбардировщик, как на параде. И он вполне заслуживал такой чести.
При возвращении домой забарахлила машина моего ведомого Науменко: из патрубков стали выбиваться длинные языки пламени. Явление понятное: разрегулировался карбюратор. В воздухе устранить эту неисправность невозможно, и я решил сесть со своим ведомым на самом ближайшем аэродроме.
Приземлившись, мы отрулили самолеты в сторону от взлетной полосы и приступили к ремонту. Едва успели разложить инструменты, как подъехала «эмка». Из нее вышел молоденький подтянутый лейтенант.
— Я адъютант командира полка майора Дзусова, — представился он. — Вам приказано немедленно рассредоточить машины.
— Мы быстренько отремонтируем и улетим.
— Комполка приказал…
— Понятно, лейтенант. Приказывать мы все умеем. Адъютант уехал. Мы занялись мотором. Но через несколько минут лейтенант снова вернулся к нам.
— Командир полка Дзусов приказал сейчас же рассредоточить машины. Если нужно, мы растащим их на буксире.
— Убирай инструменты, — сказал я Науменко. — Я полечу на твоем самолете, ты садись в мой.
Взлетели. Опять появился хвост пламени. Удлиняясь, он угрожающе тянулся к стабилизатору. Кое-как мне все-таки удалось довести самолет до своего аэродрома и посадить…
На второй день я, возвратившись со штурмовки, увидел на нашем аэродроме много незнакомых самолетов. Два из них стояли посреди летного поля с подломанными шасси.
— Чьи? — спросил я у Чувашкина.
— Сел полк Дзусова.
— Ничего себе аккуратность! — заметил Науменко.
— Да, — согласился я с ним. — Недурно бы сейчас увидеть адъютанта и его командира…
— Зачем они вам? Конец всем хлопотам — с радостью в голосе возразил Чувашкин.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Уходим на отдых. Уже идет передача самолетов полку Дзусова.
Сообщение техника поразило меня. Мной овладело какое-то странное чувство. Было и радостно оттого, что на время сброшена с плеч тяжелая ноша войны, и грустно при мысли, что завтра ты уже будешь лишен возможности стрелять по наглому врагу, загнавшему нас сюда, в черную степь.
Значит, уже не мы, а другие остановят вражеские полчища. А кто будет мстить за смерть боевых друзей?
У землянки командного пункта было многолюдно. Завидев нас, собравшиеся там летчики и техники кричали, чтобы мы шли скорее. Там, оказывается, начиналось пиршество не хуже запорожского. Техник Лоенко стоял возле бочки и разливал по кружкам кавказское вино. То и дело раздавались тосты:
— За победу!
— За жизнь!
Неподалеку от КП собирались подчиненные Дзусова. Очевидно, они завидовали нашим ребятам.
Но вот звучит команда всем летчикам построиться. Перед общим строем двух полков появляются Краев и Дзусов. Наш командир зачитывает приказ о передаче самолетов. Потом он объявляет, что часть летчиков будет выделена для перегонки самолетов в район, куда перебазируются соседи.
— А их не задержат там? — спрашивает кто-то из наших. Дзусов отвечает не сразу, обдумывая, как лучше ответить. Он явно хитрит, желая заполучить вместе с машинами и нескольких молодых ребят из гвардейского полка.
— Самолеты перегоним мы, гвардейцы! — заявляю я, сообразив, что летчиков, уже имеющих гвардейское звание, Дзусов не вправе оставить в своем полку.
— Комэски нам не нужны, — говорит Дзусов. — Своих хватает.
Я жду, что скажет наш командир, но он молчит. Неужели Краев не понимает, что его хитрый сосед не вернет наших молодых истребителей? Или ему это безразлично? Может быть. Ведь он не ходил с ними в бой. Меня возмущает его равнодушие к будущему нашего полка. Разве трудно понять, что Бережной, Козлов, Степанов, Вербицкий и другие летчики уже прошли хорошую школу войны, что это готовые ведущие пар? Молодые посматривают на меня. Неужели, мол, вы не можете нас отстоять.
— Мы с Крюковым и командиры звеньев перегоним вам самолеты, — снова вступаю я в разговор, чувствуя одобрение товарищей.
Дзусов, конечно, недоволен. Это видно даже по выражению его черных кавказских глаз.
— Обойдемся без ваших услуг, — говорит он, метнув недовольный взгляд в мою сторону. — Сами заберем самолеты. Когда строй распустили и Дзусов со своими летчиками ушел, майор Краев сказал мне:
— Вы, капитан, неправильно ведете себя.
— А вы разве не понимаете, что нам не вернули бы летчиков?
— Я не обязан вам объяснять, что понимаю и чего не понимаю! — обрезал он меня.
Вскоре передача самолетов была закончена. На автомашины стали грузить ящики со штабными делами.