мысле носиться по корпусам и переходам, ни разу не остановившись и даже не запыхавшись. Кажется, если бы он всё-таки решился подпрыгнуть изо всех своих сил, то, вероятно, пробил бы головой купол и улетел на орбиту.
– Я узнал, что у вас пятибалльная система оценки знаний, – продолжил он тогда, на первом занятии. – Но я вам так скажу: это техника. Её нельзя «немножко» недоучить. И «множко» тоже. Либо вы знаете все системы корабля, либо нет. Либо он у вас летит, либо нет. Никаких промежуточных результатов!
Несмотря на столь категоричное обещание, а ещё громадные объёмы информации, осваивать конструкцию оказалось легче всего. Может быть, потому, что низенького препода нисколько не смущало изначальное незнание его учеников вообще всего. И статус человечества среди других видов тоже не смущал. Терпеливо и спокойно он обучал своих подопечных с нуля, с любовью рассказывая про каждую заклёпку и особенности её установки. И спрашивал тоже с любовью, не гнушаясь «невзначай» оставить включённым экран с терминами, например.
А ещё на его уроках можно было шептаться. Очень тихо, не превышая опытным путём установленную громкость, которую стационарные автопереводчики уже не улавливали. Многих преподов это раздражало, и они запрещали шептаться. То ли из опасения, что уникальные знания, даруемые людям «авансом», не будут усвоены, то ли из неприятия того, что их ученики говорят о чём-то, чего они не понимают. Препод же по конструкции старательно делал вид, что никаких шептунов не видит и не слышит. Может, считал, что ученики таким образом помогают друг другу разобраться в непонятом, а может, просто не был врединой. Впрочем, своё обещание насчёт двух крайних оценок он исполнил. Не смотря на отдельные «единицы» во время учёбы, особенно в её начале, на итоговом экзамене все поголовно получили «пять».
Время учебы пролетело незаметно. Неумолимо, словно набегающая грозовая туча, приближалось время распределения, непосредственно перед которым была назначена дата установки имплантатов. Тем, кто успешно сдаст теорию, конечно. Но иных в группе не оказалось.
Каждое движение – предсказуемо, каждое намерение – ясно. Системы повреждены, тепловое излучение выдаёт его на десятки миллиардов километров. Его видят, изучают, выжидают, просчитывают, целятся, готовятся подловить. Он будто дафния под школьным микроскопом – некуда спрятаться. Плохо, очень плохо. И в этой точке, и в той. Выжить – добраться до врат. Как? Ответ дрейфовал вокруг. На ходу внося поправки в идеально просчитанный бортовым искином маршрут, он бросился к ближайшей мине. Рискованно? Ненормально.
Неразумно.
Непредсказуемо.
Басовитый парень с татушками стал его соседом по каюте. Так они, не сговариваясь, называли свои комнаты в учебке. В конце концов, большую часть времени после выпуска проводить они будут именно в каютах. И в рулевой рубке, разумеется.
– Ну а ты чего такого за свою молодую жизнь натворил? – спросил парень, когда они, уставшие и измученные, вернулись с конструкции двигателей. Вместе, что было редкостью. Олег знал, что соседа зовут Максим, но толком подружиться до сих пор не удавалось. Некогда было. Да и пропадал тот после занятий где-то, часто возвращаясь в каюту глубокой ночью, когда Олег уже спал.
– В каком смысле?
Макс запрыгнул на кровать, которую не так уж давно внаглую занял первым, развалился на спине, закинув ногу на ногу, а руки подложив под голову. Покачал ногой в воздухе, глядя в потолок, почесал татушку в виде якоря на лице. Шею его покрывала крупная «сетка», в которой «застряли» губы и черепа, а вот на лице кроме якоря, крестика в круге и надписи на незнакомом языке ничего больше наколото не было.
– Ты же был тогда с нами, когда контракты первый раз показали? Ну точно, был. Помнишь парня с кудряшками и писклявым голосом?
– Славика? Помню, конечно. Тяжело ему на физо пришлось…
– Ага, – подтвердил Макс, очевидно, вспомнив страдания оного на маршах и подтягиваниях, – он в самолёт не сел, который разбился. Рейс 703, помнишь?
Олег кивнул на автомате, как не помнить-то? По всем новостям крутили. Семьдесят погибших.
– Не знал, что были выжившие…
– Ты не понял, Лега. Он выжил не потому, что выжил. А потому что не сел. В последний момент решил лететь с пересадкой, питерские красоты ему посмотреть вздумалось. Вдруг, ни с того ни с сего. Взял и поменял билеты за полчаса до посадки. Да ещё и доплатил нехило.
Макс выжидательно посмотрел на Олега, но тот не нашёлся, что сказать. Пожал плечами, открыл конспект лекций на терминале и бездумно уставился на силовые схемы маршевых и маневровых двигателей.
– Повезло, – выдавил он, наконец.
– А того пацана, который вечно мокрым на построение прибегал, потому что его даже сиреной не добудиться было, пока дневальный водой из ведра не окатит, помнишь?
– Ну… – неуверенно ответил Олег. Силовые схемы сменились на конструктивные, потом на схемы узлов крепления, но в голове звенела пустота.
– В колледж не пошёл в тот день, когда его группу один сдвинутый сокурсник из ружья расстреливал. А потом самодельную бомбу взорвал. Керченский политехнический, слыхал? Двадцать убитых, шестьдесят пять раненых.
Макс басовито заржал, почему-то эта ситуация показалась ему забавной.
– А, главное, ходил-ходил, зубрил-учился, ни разу не пропускал. И надо ж такому случиться, именно в этот день тупо прогулял. Мало того, что сам прогулял, так ещё и других подбивать пытался!
Хохот продолжился. Олег его весёлости не разделял, выключив терминал, он хмуро уставился на соседа.
– Не вижу ничего смешного.
Макс замолчал так же резко, как до этого засмеялся.
– Ну? – повторил он, – так чего такого эдакого натворил ты?
– Ничего. Какая разница?
– А такая! – Макс вдруг начал злиться. – Ты видел, с какой скоростью двигается препод по системам вооружения? Флэш с Соником рыдают, обнявшись, и антидепрессанты жрут! И он ещё считается медлительным для своей расы! Или ты до сих пор думаешь, что нас учат на пилотов из-за уникальной скорости человеческой реакции?
От неожиданной смены темы Олег даже моргнул.
– Так ведь… импланты же будут. Скорость реакции увеличится…
– Чушь собачья! Зачем им ускорять нашу реакцию, когда свои скоростные есть?
Крыть было нечем. Действительно, каждый из чужих обладал уникальной особенностью, которая давала его виду преимущество перед другими в каком-то конкретном деле. Расовая специализация правила во всех межпланетных делах. А порой и во внутренних, если так было выгодней. На фоне даже тех немногих инопланетян, с которыми им довелось столкнуться… предположение, что люди лучше всех могут управлять космическими кораблями за счёт уникальной реакции, требовало более весомых обоснований, чем просто чьи-то слова.
– А ты что думаешь?
– Думаю, им нужно от нас что-то другое, – Макс перестал злиться, поднялся и сел. – Ты знаешь, во сколько обойдётся имплантация на каждого из нас? Добавь к сумме наше содержание, обучение и перелёты – не слишком ли велика цена за то, что у кого-то другого есть от природы?
– Может быть у этих… – Олег не хотел сдаваться, – не помню, как они называются… в общем, может… есть какие-то другие противопоказания, не позволяющие им становиться пилотами?
– Нет, Лега, – Макс покачал головой, – я тебе говорю: дело не в реакции. У меня два варианта. Первый: все эти дофигатехнологичные чужие верят во что-то типа удачи. Вот так, глупо. Потому и набрали нас, дикарей, «смертельной» удачей отличившихся. И даже готовы платить, обучать, и на лодках своих терпеть.
Олег хмыкнул, представив, как за слово «лодка» или «судно», по отношению к кораблю, влетает Максу кое от кого по самое не балуйся.
– Ты знаешь, насколько лётчики суеверный народ? – продолжил Макс. – А я знаю, у меня дед лётчиком был. И даже в наше время, рассказывал, порядки на взлётной полосе всё те же, древние, с кучей суеверных традиций. Но если всё дело в удаче, тогда непонятно, для чего нужны эти жутко дорогие импланты.
Макс пожал плечами.
– Второй вариант: мы для них и в самом деле какой-то особый вид пушечного мяса, полезного только с этой фигней. Хотя по цене всё равно странно выходит. И непонятно, зачем нас тогда по всем этим космолётным предметам настолько серьёзно натаскивать. Не знаю, короче, – сдался он.
Олег подумал-подумал, взял, и рассказал ему всё. Про катер, отца и Светку.
– Ну ты герой, – цыкнул Макс, – даже баб своих спасти умудрился. А у меня совсем не так круто: всего лишь с места на место в троллейбусе пересел.
– В смысле? – снова переспросил Олег.
– Ну… еду я, еду. Никого не трогаю. Не слышу, не вижу. Музон в наушниках бахает. И тут вдруг: «ай! Пересесть надо!». Мысль такая, дурацкая, навязчивая. Даже музыку заглушила. Ну я взял и пересел, хорошо троллейбус почти пустой был. А через минуту место, где я сидел – всмятку. Дебил какой-то, из «золотых» малолеток, решил проверить, что крепче: городской троллейбус или папин «гелик».
Макс снова заржал.
Главное, успеть уйти. Зацепить самый край рабочего поля мины, и сразу из него выйти, не наглотавшись «дроби». Потом к следующей. И ещё. И ещё. И ещё. Петляя, словно мартовский заяц, то вперёд, то назад. Попробуй, просчитай. Тепловые излучения оживающих мин не замаскируют его, но прицелы ненадолго собьют. Кратчайший путь к вратам подсвечивал корабельный искин, но сейчас он был в его подчинении. Все, всё, и вся было в его подчинении. Потому что только он, не пилот, не компьютер, только он, мог их вытащить. А он сам подчинялся инстинкту, который кричал: кратчайший путь – смерть! Петляй, заяц, петляй, если хочешь жить.
Дико болела спина. За прошедшие пару месяцев, человеческих, можно было уже и привыкнуть, но не получалось никак. Всё время ныло, болело, чесалось. Олег сидел на своей кровати в их с Максом каюте. Настоящей, на универсальном десантном корабле, и боялся повернуть голову, чтобы не стрельнуло в шею. Приходилось терпеть надоедливый оранжевый отблеск мигающего индикатора, то и дело попадавший ему прямо в глаза. Он продолжал сидеть, неестественно прямо, не смотря на сигнал тревоги, предписывающий занять антиперегрузочные кресла и пристегнуться.