Короткое сообщение: «Андрей, где вы?», и Светка находит нас сама. Как всегда красивая и свежая блондинка, она выходит из машины, появившись у кинотеатра, и я вижу, как у Андрюши при взгляде на свою будущую маму восхищенно открывается рот.
Что ж, он совершенно точно растет настоящим мужичком, здесь не поспоришь, потому что я и сам чувствую при виде Уфимцевой то же самое. Если не сказать больше.
Глаза, запах, голос. Она еще не приблизилась, а все это ударяет в меня, отозвавшись в душе неожиданным пониманием: «мое!».
– Ну, пока, малыш. Отличная вышла прогулка. Увидимся! – я легонько треплю макушку мальчишки и прячу руки в карманы брюк, от греха подальше, переводя взгляд на Светку.
На лице Уфимцевой не разобрать чувств, кроме здорового беспокойства за ребенка. Она еще не обрела его, а уже боится потерять, и это чувство расцветает во взгляде одновременно тревогой и нежностью.
Она усаживает мальчика в автомобиль и пристегивает к детскому сидению ремнем. Оборачивается ко мне, становясь бесстрастной в лице.
– Ты можешь поехать с нами, Андрей. Я тебя подвезу.
– Нет, в другой раз, – я смотрю на нее, вспоминая, какой она уходила от меня, и как горько звучали ее слова еще долго после того, как дом опустел.
– Света, подожди! – окликаю, заставив оглянуться, когда она уже собирается сесть за руль.
– Вчера приходили из опеки. Они не предупредили, и я сказал, что ты у родителей. Все твои вещи лежат на месте, так что подозрений в том, что ты в квартире не живешь, не возникло, но…
– Но что?
– Тебе лучше вернуться.
– Андрей… – одно слово, а горечь ее сомнения обжигает. Но что бы между нами ни произошло, я обещал помочь.
– Ты знаешь сама, что я прав. Если суд состоится в ближайшее время, и заявление одобрят, опеке предстоит еще не раз побывать у нас в гостях. Надо подготовить детскую для мальчика – мебель, спальный уголок, стол для занятий и место для игр. Я не знаю, что еще необходимо. И если тебе нужны деньги…
– Не нужны, у меня есть сбережения. Но, Андрей, я не уверена…
– Я поживу у родителей. Если что, сошлись опеке на мою работу. И еще…
– Что?
– Вот, возьми. Ты забыла ключи.
POV Света
Сегодня жаркий, удушливый день. Уже вторую неделю стоит солнечная погода без капли дождя, и кажется, что даже воздух плавится, оседая на плечах вязким, тяжелым вздохом. В моем рабочем кабинете нет кондиционера, окна распахнуты, но я все равно мучаюсь от головной боли и тошноты. Ожидание суда и решения опеки держат нервы на эмоциональном пределе, а мысли просто сводят с ума.
Сегодня Андрей повез Андрюшку на обследование в свою больницу, попросил оставить их одних, и я не стала возражать – мне все еще непросто находиться рядом с Шибуевым. Я не видела его, но с нетерпением жду звонка.
Закончился учебный год. Передо мной на столе лежит план воспитательной работы на новый учебный период, в который я продолжаю вносить изменения.
Пройдет лето, и все начнется заново. Наблюдение за поведением детей из группы риска, формирование благоприятного климата в детском доме, повышение учебной мотивации воспитанников, беседы на темы «Ученик и закон», «Школа и семья», «Родители и дети». И внимание со стороны взрослых. Бесконечно много внимания со стороны взрослых, в котором так нуждаются дети. Несмотря ни на что, именно перед нами стоит задача заложить в них добрые, правильные начала.
Скоро выезд детского дома на летний отдых, и коллективу предстоит круглый стол с инспектором по делам несовершеннолетних. Заведующая нервничает не меньше моего. Как бы мы ни старались синхронизировать работу воспитателей и психолога, а сложностей с воспитанниками хватает.
Я встаю из-за стола и подхожу к графину с водой. Снимаю крышку, но налить воду в стакан не успеваю – в коридоре слышатся голоса и топот ног. Дверь распахивается, и в проем заглядывает взволнованная медсестра.
– Светлана Анатольевна, у нас ЧП! Срочно вызывай «скорую»! Света, срочно!
– Что случилось, Ираида Борисовна?
– Наташа Белугина упала со второго этажа! Или сорвалась, или сама выпрыгнула – черт его знает!
– Куда? Как?! Господи, – от изумления не хватает слов, – она жива?!
– Не знаю, дети только что сказали. Все, я вниз!
Я вызываю бригаду скорой помощи, и вместе со старшими мальчишками, появившимися у кабинета, бегу вниз. Ловлю Острякова за руку, требуя ответа.
– Егор, что произошло? Ты все и обо всех знаешь. Я же только вчера с Наташей разговаривала, все было хорошо! Я бы заметила, если бы она нервничала!
Но в лице мальчишки читаю лишь искренний испуг.
– Не знаю я, Светлана Анатольевна! Девчонки говорят, ее мамаша объявилась! С утра пасла Белугу возле детского дома! Надька ее в лицо знает, говорит – она!
Мы вылетаем на улицу и бежим за поворот здания, где под окнами на асфальте лежит девочка, а сверху над ней уже склонились Ираида с завхозом, Агеевна и дети.
Слава Богу, жива! Еще не приблизившись, мы вдруг слышим громкий испуганный плач, какой способен издавать пришедший в себя человек, когда ему очень больно и страшно.
– Что с ней, Ираида Борисовна?
– Ох, Света! Сильный ушиб, нога сломана, и я даже боюсь предположить, что еще. У нас же здание старое, здесь высота этажа – три с половиной метра! Ну, успокойся, Наташенька, – обращается медсестра к ребенку. – Сейчас тебе помогут! «Скорая» уже едет, слышишь? Все будет хорошо! Лежи, не вставай, лежи! Вон и подружка твоя, Надя пришла, и девочки…
Мальчишки рассказывают Ираиде новость о мамаше, и она оглядывает злым взглядом длинный забор и ворота. Говорит в сердцах, не щадя детских ушей:
– И сейчас эта курва наверняка где-то рядом, как пить дать! Иначе Наташка бы не сиганула! Господи, ну ничего же нет в этих тварях материнского! Ей не дочка, ей средство выживания нужно. Чтобы попрошайничала и в дом приносила. Убила бы!
Я поднимаюсь с колен и оборачиваюсь. Бегу к воротам и за ворота, не думая зачем, просто потому, что так надо. Егор с Надей, не сговариваясь, бегут за мной. Мы не бросаем своих в беде, не бросаем, потому что не можем иначе. Потому что плач Белуги рвет сердце, а боль – душу. Потому что она не заслужила такой матери, и потому что заступиться за нее можем только мы.
– Вон она, Светлана Анатольевна! В черной юбке, патлатая! Это она! Уйдет!
Я сбрасываю с ног босоножки с тонкими каблуками на дорогу и уже мчусь, как спринтер, за мешковатой фигурой, и плевать на то, как выгляжу со стороны. Не уйдет! Когда я зла, я бегаю очень быстро!
Пальцы впиваются в воротник женщины, рвут на себя и заставляют ее остановиться. Она матерится и машет руками, пробуя освободиться. Возмущается, целится ногтями мне в лицо, но не на ту напала. Я встряхиваю ее и толкаю к стене дома. Едва сдерживаю себя, чтобы не ударить, заставив эти пустые, лишенные чувств, злые глаза закрыться.
– Ты знаешь! Ты видела, как она спрыгнула! Видела, как твоя дочь упала и закричала – и ушла!
Наверное, моя ненависть к этой женщине слишком велика, потому что я не вижу в ее перекошенном, одутловатом лице ничего общего с умницей Белугой. С ребенком, который учится рисовать и любит читать сказки. Который способен простить матери даже самые страшные грехи. Ни сожаления, ни вины, ни жалости.
Женщина вырывается и кричит хриплым, пропитым голосом:
– Дура, пусти! А что я ей сделаю? Пусть государство Наташке помогает, раз мне не помогло! Оклемается, не в первый раз! А мне жрать нечего! – но она боится меня, я это чувствую. Она прекрасно понимает, что сейчас я способна ее убить.
– Землю жри, гадина, раз больше нечего! По-хорошему предупреждаю: лучше забудь дорогу в детский дом. Еще раз дочь сдернешь – пойдешь по статье за решетку!
– Да кто ты такая, сучка, чтобы мне указывать?! Да я многодетная мать!
– Лярва ты многодетная, а не мать!
– Пошла ты на х… – Посыл звучит громко, и прохожие оборачиваются. Я чувствую, как моя рука начинает дрожать.
– Значит, слушай сюда, тварь! – встряхиваю ее за грудки. – Хочешь спокойной жизни – оставь дочь в покое. Не оставишь – потом вини себя. Я найду способ оградить от тебя Наташу. Говоришь, за воровство сидела? А не ты ли у меня только что цепочку сорвала?
– Что? Какую еще цепочку?!
– Вот эту! – Я срываю с шеи золотое украшение и со злостью сую его в карман этой горе-матери, способной запросто уйти от покалеченного по ее вине собственного ребенка. Способной использовать дочь любым способом, лишь бы прокормить себя и очередного сожителя.
– Эй, мужчина! – обращаюсь к прохожему. – Вызовите полицию! Срочно! Я поймала воровку!
Женщина под моими руками начинает вырываться, но со мной не так-то легко справиться, и у меня получается ее отмутузить. Даже по затылку треснуть, и главное, что ни капли не жаль.
– Ах ты ж, сука белобрысая! Шмаль подорванная! Я у тебя ничего не брала!
– Брала! Мы тоже видели! Она брала, дяденька!
Господи, я на секунду от бессилия прикрываю глаза: я и забыла, что здесь Егор и Надя. Хороший же пример я подаю детям.
– Ну! – встряхиваю за грудки гниду, от которой несет пóтом, дешевым пойлом и страхом. – Вызываем полицию?! Будь уверена, я не отступлю! Сядешь у меня и не вякнешь! Еще и за Наташу ответишь, что спрыгнуть заставила! За увечья пожизненным расплатишься!
– Хватит, отпусти! Поняла я! Поняла!
Она пугается, начинает реветь и затихает. Вытирает нос кулаком, и вот в этом они действительно с дочерью похожи. Разве что горечь у каждого своя.
– Девушка, что? Уже не нужно вызывать полицию? У меня зять работает в отделе по борьбе с организованной преступностью, давайте я прямо ему позвоню? А вдруг за ней банда стоит? Всех сразу и повяжут!
Я совсем забыла о мужчине. А он молодец, сразу сообразил.
– Нет, спасибо! – я нахожу в себе силы поблагодарить человека кивком. – Она мне сейчас все вернет. Ведь вернешь?! – протягиваю ладонь, и мать Белуги трясущейся рукой отдает цепочку. Шепчет, словно яд сплевывает: