Разъярённые потерей командира (и надежд на царскую милость) кавалеристы ринулись на отходящего врага и после непродолжительной погони начисто вырубили остатки французской конницы.
Весть о трагической гибели царского сына разнеслась достаточно быстро. Сначала о ней доложили генералу Рыжову, тот немедленно информировал Липранди, а Павел Петрович в свою очередь послал эстафету в Севастополь. А поскольку никому из ординарцев даже не пришло в голову скрывать содержимое доверенного им послания, вскоре об этом узнала вся армия, а потом и весь город.
Как обычно, не обошлось без путаницы. Услышав скорбную весть, многие почему-то решили, что речь идет не о Николае, а о Михаиле, мне или даже всех сразу. Реагировали на это все по-разному. Одни рвались в бой, чтобы отомстить, другие на телеграф, чтобы выразить верноподданнические соболезнования августейшим родителям. Так же вполне вероятно, что кое-кто из числа услышавших о моей безвременной кончине почувствовал облегчение.
И тут надо отдать должное нашему самому младшему брату. Узнав о гибели Николаши, Мишка тут же передал командование князю Васильчикову, а сам помчался к Липранди и организовал эвакуацию тела великого князя в город. После чего стоически принимал траурные депутации, предоставив тем самым командованию возможность заниматься своими прямыми обязанностями.
Я, же тем временем, был в море и, разумеется, ничего этого не знал. Стоило нам закончить проводку захваченных вражеских кораблей в Севастополь, как вернулся посланный к Евпатории отряд Новосильского. На первый взгляд, все корабли были целы, хотя отметины на бортах красноречиво свидетельствовали, что без драки не обошлось. К тому же, приданные ему пароходы тащили на буксирах захваченные во время рейда призы.
Несколько позже, мы с ним встретились на борту ставшего мне уже привычным «Владимира».
– Давай, Федор Михайлович, без церемоний, – предложил я, выслушав его доклад. – Пойдем лучше ко мне в салон, там и расскажешь все по порядку. А то, признаться, из сигналов я мало что понял.
– Как угодно-с, – охотно согласился адмирал.
– Горячего чаю, или, может, что покрепче? – на правах радушного хозяина предложил Бутаков. – Шторм хоть и закончился, а все одно зябко.
– Не откажусь, – пригладив редеющие волосы, отозвался гость. – Тем более, что адмиральский час давно миновал.
В ту же минуту, в салоне возник держащий в руках поднос с серебряными стопками Рогов. Взяв их в руки, мы дружно чокнулись, после чего не менее дружно опрокинули содержимое в рот.
– А теперь рассказывай, не томи!
Несмотря на довольно скромные трофеи, поход отряда Новосильского оказался в каком-то смысле ничуть не менее результативным, чем наш. Добравшись до Качи, они обнаружили сразу несколько выкинутых на берег судов противника, самым большим из которых оказался 116-пушечный линейный корабль «Куин».
На некотором расстоянии от него расположились еще пять парусников поменьше, один из которых ярко пылал, будучи подожжен казаками Тацыны. Еще один линкор 90-пушечный «Лондон», подойдя довольно близко к берегу, занимался спасательными работами.
При виде русского отряда англичане тут же бросились ставить паруса и поспешили убраться в открытое море. Новосильский, разумеется, не отказал себя в удовольствии обменяться с противником несколькими залпами и даже некоторое время пытался преследовать его, но островитяне ухитрились сбить на его флагмане несколько парусов, после чего Федор Михайлович, вынужден был вернуться.
Расплачиваться за эту неудачу пришлось выкинутым на берег судам. Раздосадованные неудачей в бою, черноморцы сначала разбили им из пушек днища, после чего предали огню. Таким образом нашли свой конец линкор «Куин» и парусные транспорты «Ганг», «Пиренеи», «Лорд Раглан», «Родсли» и «Тайрон».
Надо сказать, что Новосильский оказался прекрасным рассказчиком. Повествование его было не просто подробным, но и весьма образным. Мы как будто своими глазами видели брошенных на берегу моряков союзного флота. Слышали, залпы русских и британских орудий и треск ломающихся снастей. Обоняли дым горевших парусников.
– Погодите-ка, а что сталось с экипажами вражеских судов? – спросил крайне заинтересованный всеми этими подробностями Корнилов.
– Помилуйте, Владимир Алексеевич, да откуда ж мне знать? – развел руками Новосильский. – Большую часть, полагаю, все-таки спас «Лондон». Кого-то, возможно, захватили наши казаки, а остальные, скорее всего, пошли в сторону своего лагеря. Мы же со своей стороны отвлекаться на них не стали, поскольку имели приказ идти к Евпатории.
– Все правильно сделал, Федор Михайлович, – кивнул я. – Потом, конечно, надо будет послать в сторону Качи казаков, пусть оставшихся переловят. Ну а если померзнут до той поры – не велик убыток, прости меня, Господи! Но ты продолжай.
– С удовольствием, ваше императорское высочество!
Подойдя к Евпатории, наши моряки увидели еще более впечатляющую картину. В общей сложности, жертвами стихии стало тринадцать выброшенных на берег судов, включая громадину французского 100-пушечного линейного корабля «Анри IV» и, по меньшей мере, пяти пароходов.
Еще трое, 80-пушечный «Беллерфон» и два паровых фрегата: английский 21-пушечный «Хайфлаер» и французский 20-пушечный «Декарт». Они, показав блестящую выучку экипажей и на деле продемонстрировав прочность своих кораблей, не только сумели спастись, но и рискнули встать на пути русского отряда. Трудно сказать, на что надеялись их капитаны, вступая в эту безнадежную схватку, но бой получился тяжелым.
Труднее всего пришлось «Беллерфону». Потерявший во время бури одну из мачт старый 1818 года постройки линейный корабль маневрировал куда хуже, чем его противники. Пока он обменивался залпами с флагманом Новосильского «Императрицей Марией», «Селафаил» ухитрился обрезать ему нос и пройтись продольным огнем по палубе, сбив при этом еще одну мачту и большую часть такелажа.
После этого огонь с лишившегося возможности управляться корабля ослабел и в какой-то момент Федор Михайлович даже решил, что тот хочет сдаться. Но когда он попытался подойти ближе и взять противника на абордаж, «Беллерфон» снова начал огрызаться огнем, а потом в его кормовой части прогремел взрыв, после которого старый корабль перевернулся и почти сразу затонул.
– Вот значит, как, – хмыкнул Корнилов. – Сами подорвались…
– Ей богу, не знаю, – пожал плечами Новосильский. – Сказать по правде, корабль уже горел, так что огонь и сам мог добраться до крюйт-камер. Во всяком случае, спасенные с него ничего о случившемся толком так и не сказали.
– И много спасенных?
– Не очень. Дюжина нижних чинов и три офицера. Причем самый старший из них ранен и, говоря по чести, вряд ли выживет.
Сражение пароходов проходило ничуть не менее драматично. Хотя у нас было явное преимущество в числе вымпелов, противники оказались лучше вооружены. Так что какое-то время бой шел на равных. Однако потом, у француза стал падать ход. Возможно, стало кончаться топливо или начали сдавать пережженные во время шторма котлы, но скорость его все время снижалась, пока он, наконец, не встал.
Тем не менее, окруженный сразу тремя нашими пароходами и присоединившийся к ним фрегатом «Месемврия» француз и не думал сдаваться, пока с кормы его не атаковал капитан-лейтенант Попов на своем «Эльбрусе». Выставив вперед шестовую мину, он ловко подвел ее под вражеский корабль и одним ударом отправил противника на дно.
Увидев скоропостижную гибель «Декарта» (переставшего существовать, а следовательно, и мыслить), англичанин решил более не испытывать судьбу и поспешил уйти в открытое море.
– А все-таки странно что француз лишился хода, – задумчиво заметил Бутаков, хранивший в своей памяти подробные ТТХ большинства потенциальных противников. – Машина у него мощная. Да бог памяти в 540 индикаторных сил.
– И на старуху бывает проруха, – усмехнулся я. – К тому же как это теперь выяснить, не нырять же к нему на глубину?
– Ну, глубины там положим невеликие, – пожал плечами Новосильский. – Даже топ грота-брам-стеньги над водой остался.
– А вот это уже интересно. После войны надо будет озаботиться подъемом фрегата. Даст бог, еще и нам послужит. Ладно, Федор Михайлович, сражение провел молодцом, ничего не скажешь. Теперь рассказывай, что дальше было?
– Да, собственно, и все. Первого Бурбона [2] французы по всей видимости подпалили сами. Транспорты «Констанс», «Азия», «Георгиана» и еще пять, названий которых выяснять не стали сожгли уже мы. А вот три парохода – «Вилль де Перпиньян», «Альбатрос» и «Язон» решили разгрузить, после чего взяли на буксир и стянули на чистую воду. Правда, они в любом случае нуждаются в починке, но, лишними все же, полагаю, не будут.
– Это уж точно!
– Чуть не забыл, ваше высочество. Перед уходом мы обстреляли порт и устроенные в нем склады. Каков ущерб сказать не могу, но были и взрывы, и пожары.
– Что ж, – решил подвести я итоги. – Можно с полной уверенностью сказать, что вражеская линия лишилась еще, по меньшей мере, трех кораблей.
– Четырех, ваше высочество, – возразил Новосильский. – Пленные говорят, затонул еще турецкий 90-пушечный «Пеири Мессерет».
– Кроме того, – продолжил я, велев Юшкову сделать соответствующую пометку, – уничтожено или захвачено 17 транспортов. Результат более чем удовлетворительный. Конечно, большая часть заслуг в этой виктории принадлежит непосредственно Всевышнему, однако и мы с вами не оплошали. И все же враг еще очень силен…
– Полноте, Константин Николаевич! – начали переубеждать меня штабные. – Вполне вероятно, потери союзников этим не ограничились. Кто знает, сколько их погибло в открытом море, или других местах?
– Да, даже если и никто более не утоп, винтовых линкоров у них считай, что не осталось!
– Да что там винтовых, парусных и тех всего трое: «Лондон», «Ведженс» и «Альбион»!
– Надеяться, господа, надо на лучшее, а вот готовиться к худшему. Так что давайте планировать исходя из того, что нам известно доподлинно. Например, что кораблей у императора Наполеона и королевы Виктории еще много и они всегда смогут перебросить их к нам.