ов, смущалась.
И всё же Володька видел, вернее — чувствовал эту постоянную трогательную заботу матери, от которой на душе становилось тепло и спокойно. Это было ещё тогда, когда, совсем маленьким, просыпаясь по ночам в страхе перед безмолвием и темнотой ночи, он забирался в её постель и мгновенно засыпал. Это чувствовалось в то время, когда он мальчиком приносил из школы плохие отметки по поведению и Елена Андреевна только укоризненно смотрела на него и мало говорила с ним в те дни. Но эти безмолвные взгляды матери были во сто крат тяжелее и неприятнее громких возгласов и угроз отца, потому что за молчанием Володька угадывал и любовь и глубокую обиду, н ему становилось не по себе.
Он бы никогда не решился рассказать матери о своём увлечении Лялей, хотя отлично знал: скажи Володька ей, она поймёт, поймёт всё так, как понимали его друзья, а может быть, и лучше их.
И вот теперь, попав в неприятную историю, Володька, порядком поразмыслив, решил во всём открыться матери; он знал, как ей будет тяжело, как он огорчит её, но всё же не мог поступить иначе.
Так оно и случилось. Елена Андреевна долго плакала и говорила, что она никогда не думала, что её сын может вырасти нечестным человеком. Володька готов был стерпеть всё, но только не слёзы. Нелегко ему пришлось в те дни.
К счастью, всё удалось скрыть от отца. Потом дело уладилось. Он обещал матери и директору больше никогда не участвовать в подобных историях. Но из школы пришлось уйти.
Самым унизительным было делать вид, будто каждое утро собираешься в школу, чтобы не вызвать подозрений отца.
Иногда Володька шёл гулять. Он бродил по Невскому, не обращая внимания на дожди, которые обильно шли в ту весну. Иногда заходил в кино, но даже удивительно весёлые картины его любимца Чарли Чаплина не радовали в те дни. В одну из таких прогулок по Невскому возле Садовой он встретил Лялю. Она шла под руку с каким-то длинным парнем, очень аккуратным на вид и, наверное, тоже из балета. Володька надвинул кепку и хотел пройти мимо, ко Ляля увидела его, бросила спутника и подошла. Пришлось остановиться. Ляля говорила о том, что очень сожалеет о случившемся и теперь верит, что он ни в чём не виноват.
— Нет, виноват, — зло сказал Володька. — Ещё что?
Ляля, видно, хотела сказать многое, но, смущённая его резкостью, раздумала и, вынув маленький кружевной платочек, начала вдруг плакать и вытирать им слёзы.
Моросил мелкий дождь. В широкой полосе асфальта отражались сверкавшие машины. Через плечо Ляли он видел её спутника, который нетерпеливо прохаживался около Публичной библиотеки, держа жёлтый чемоданчик, тот самый, что так часто носил и Володька. Ресницы Ляли были накрашены, от дождя и слёз у неё под глазами появилась чернота.
— Ну, ладно, мне некогда, — резко сказал Володька и, пренебрегая правилами уличного движения, пересёк проспект…
Наконец экзамены за девятый класс были сданы. Настроение переменилось.
Летом Володька задумался: кем же в конце концов быть?.. В течение последних лет он собирался поочерёдно то стать капитаном дальнего плавания, то актёром, то архитектором, то конструктором самолётов. Так и дожил до семнадцати лет, ничего не решив и ни на чём твёрдо не остановившись.
Но однажды, лёжа на песке у Петропавловской крепости и глядя на бледное ленинградское небо, он вдруг подумал о том, что неплохо бы ему стать, например, кинорежиссёром. Тогда можно будет строить фантастические города, самому писать сценарии, музыку и сниматься. А больше всего нравилось Володьке, что он сможет управлять громадным людским механизмом, быть тем, по чьей воле всё делается.
И, зажмурясь, он довольно-таки отчётливо представлял себя на автомобиле с рупором в руках среди тысячи людей, отдающим приказания на съёмках натуры.
С этими нетвёрдыми мечтами и планами и пришёл он в новую школу.
С Латуницем Нелли Ивановна познакомилась в Киеве.
Шёл двадцать второй год. Не раз переходивший из рук в руки город наконец обрёл покой. Твёрдо установилась Советская власть. Потом начался нэп. На старом Крещатике открылись частные магазины, и твёрдые, хрустящие червонцы появились взамен бумажных миллиардов. В городе шныряли люди, торгующие из-под полы контрабандными духами и помадой.
Неля, так звали её подруги, поступила в частную театральную студию. Больше всего на свете ей хотелось стать актрисой. У неё был голос и слух. Она неплохо пела, но находили, что драматические способности Нелли Стронской превышают музыкальные.
Друзья пророчили ей успех и славу.
Впервые она увидела Латуница на вечере у подруги. Высокий, с чёрными волосами и такими же тёмными глазами, во френче с огромными карманами, в широких галифе и сапогах по колено, военный — новый знакомый — показался ей величественным и красивым.
Латуниц был молод. Только что он вернулся из Средней Азии, где служил в кавалерийском полку. В Киеве жила его мать, — он не видел её всю войну и теперь приехал навестить.
В тот вечер Латуниц был не очень-то разговорчив, а потом вдруг попросил у Нелли разрешения проводить её до дому, и она согласилась.
С этого всё началось. С тех пор он часами ждал её у дверей студии в маленьком кривом переулке. Она выходила, и они долго гуляли по Владимирской горке, шли к Днепру, смотрели на его удивительные красные берега в часы заката.
Редкий пароходик бороздил в те дни днепровскую гладь. Кругом всё дышало величавым покоем.
Им некуда было спешить: Латуниц остановился в маленькой комнате матери, Нелли жила в семье своего многодетного отца — переплётчика.
Они без устали бродили по улицам старого города. Было сухо. Воздух в конце лета был наполнен запахами яблок. По вечерам расточали дурманящий аромат цветущие табаки.
В один из таких вечеров Латуниц неумело и неожиданно сделал предложение, и Нелли так же неожиданно приняла его.
Она любила Латуница и побаивалась его. Он покорял её своей физической силой, уменьем быть сдержанным, твёрдой волей. Прежде Нелли не приходилось встречать таких людей. Однако порой её пугала замкнутость мужа, привычка подолгу молчать, о чём-то раздумывая.
Через год у них родилась дочь. Её назвали Ниной. На время Нелли Ивановна оставила мечты о театре. Латуниц любил дочь своей особой любовью. Он мог часами стоять у коляски и молча смотреть на ребёнка. А потом надевал шинель, уходил и возвращался с какой-нибудь совсем не подходящей по возрасту дочки игрушкой.
Этими игрушками, ожидавшими своего времени, была уже забита и без того их очень маленькая комната в военном общежитии.
Когда Нине исполнился год, Латуниц получил повышение. Из Киева его перевели в Петроград. Нелли Ивановна этому очень обрадовалась. Она снова горела желанием пойти на сцену и надеялась, что в Петрограде, где так много театров, ей это легко удастся.
Они поселились в большом доме, вблизи Манежной площади.
Но в театр поступить не пришлось. Шёл двадцать четвёртый год: безработные актёры обивали пороги посредрабиса. И Нелли Ивановна стала скучать. Латуниц же не умел развлекать жену. С утра и до позднего вечера пропадал он на службе. В свободное время занимался и читал совершенно непонятные Нелли Ивановне книги.
Украдкой она плакала и жалела о лучших годах проходящей молодости. Потом Латуница послали в академию, он уехал в Москву, надеясь сразу же выписать туда семью У Нелли Ивановны снова появились какие-то надежды. Но квартиры в Москве не нашлось. Латуниц написал жене, что придётся пока повременить.
Нина росла. В три года она стала забавной белокурой девочкой, весёлой и смышлёной. Нелли Ивановна завязывала ей огромный бант на голове и называла её Зайкой. С Зайкой ходила она гулять в Михайловский сад. Там Нина бегала по дорожкам, возилась в песке, а Нелли Ивановна сидела на скамейке, читала книжку и с удовольствием украдкой наблюдала, как останавливались и улыбались прохожие, глядя на её дочь.
Там, в Михайловском саду, она и познакомилась с Долининым. Была весна, на улице продавали цветы. И Долинин каждый день являлся с букетом ландышей или пионов. Нелли Ивановна краснела и принимала их. И каждый вечер Нелли Ивановна клялась себе не ходить больше в сад. Но утром обязательно шла, и Долинин уже ждал её на скамейке. А Нина — она сразу полюбила Долинина, — завидев его, бежала навстречу и, сидя у него на коленях, играла золотой цепочкой часов. Долинин смеялся и целовал её в щёки.
Латуниц иногда приезжал из Москвы. Рослый, в длинной шинели, со шпалой на красных петлицах, он шумно входил в комнату, крепко обнимал жену, высоко поднимал дочку, прижимал её к шершавому сукну. А затем так же неожиданно уезжал, говоря на прощание: «Напишу.."
Вскоре Нелли Ивановна побывала на спектакле в театре, где служил входящий в славу актёр Долинин. Он играл главную роль. Выходил в финале во фраке. И ему долго все аплодировали. Нелли Ивановна сидела в ложе возле сцены, Долинин, кажется, улыбался только ей, и Нелли Ивановна смущалась. А потом он вышел из артистического подъезда, строгий, в сером пальто и чёрной шляпе, предложил Нелли Ивановне пойти в ресторан.
Он уверовал в её талант. И обещал сделать из неё актрису. Она проплакала остаток ночи, а утром послала мужу письмо. Она написала, что больше так не может жить, что любит другого и выходит за него замуж. Умоляла простить её, просила не присылать денег.
Латуниц ответил кратко: она может поступать как хочет, но деньги дочери он будет посылать.
Нина росла. Восьми лет она стала тоненькой русой девочкой с лёгкими движениями, и её отдали в балетную школу. Нелли Ивановна давно играла в театре, пользовалась успехом, была счастлива. Долинин любил её, обожал её дочку. Сначала он упросил жену, чтобы Нина носила двойную фамилию, а потом, в школе, Нина стала просто Долининой.
От Латуница аккуратно приходили деньги. Штампы на переводах были разные: сперва Москва, затем Иркутск и Хабаровск, а потом попросту номер военной части без города. Нелли Ивановне сначала было неловко получать деньги, но потом она привыкла к этому как к чему-то неизбежному.